Старуха, ворча, выставила шкалики, а после в миске два окрайка хлеба, несколько головок луку, сушеную рыбу и еще полрыбы.

– У нас всё есть! – сказал Авласка, наливая в шкалики. После строго глянул на старуху и сказал: – А теперь иди гуляй, красавица. Я после стукну, когда будет надо.

Старуха (правильней, Костыриха) ушла на другую половину и плотно закрыла за собой дверь. Маркел и Авласка посмотрели один на другого, после один другому кивнули и выпили. После так же молча закусили. А там выпили и закусили еще раз, и это уже не так быстро. Дальше Маркел сказал:

– А теперь пора за дело. Как тебя из тюрьмы вызволяли?

– Просто, – сказал Авласка. – Пришел тот мордатый, сказал выходить, и я вышел. Он мне на крыльце еще сказал, что ты меня ищешь, и срочно, и это всё. И я пошел тебя искать.

– Мордатый – это кто? – спросил Маркел.

– Ваш стрелец, – сказал Авласка. – Теперь здесь везде их власть.

– Ладно, – сказал Маркел. После сказал: – Это тебя боярин Михаил Нагой на волю выпустил. Помни об этом!

Авласка хмыкнул.

– И не хмыкай тут! – сказал Маркел. – Евлампий хмыкал и отхмыкался! А до него Давыдка Жареный. Про Давыдку знаешь?

– Что знаю? – настороженно спросил Авласка.

– То, что его тем же ножом зарезали, которым до того зарезали царевича, вот что! – сказал Маркел с жаром, но тихо. Авласка отшатнулся, а Маркел еще сказал: – И это не Фома убил, а Тит!

Авласка, выпучив глаза, молчал. Отстраняться ему уже было некуда. А Маркел сказал всё так же тихо:

– Он бы и меня убил тогда, да только того ножа с ним не было.

– Того – это какого? – так же тихо спросил Авласка.

– Красивый нож! – сказал Маркел. – И дорогущий! Че́рен весь в жемчугах, в самоцветах, а жало огнем горит. И кого надо сам режет!

– Как это сам? – спросил Авласка.

Но Маркел его будто не слышал, Маркел продолжал:

– Мне Петруша про него рассказывал, Петруша Колобов. Петруша видел этот нож, когда они с царевичем пошли под яблоньку в тычку играть. Царевич еще сказал, что это не простой нож, а индейский. Это же какая сила в нем, Авласка! Этим ножом можно слона зарезать, индейцы так слонов и режут. – И вдруг спросил: – Знаешь, что это за зверь такой – слон?

– Как пять быков, – тихо сказал Авласка.

– А тут царевич! – так же тихо продолжал Маркел. – Разве царевич устоял бы? Вот его тот нож и зарезал.

Авласка помолчал, подумал, после сказал чуть слышно:

– Мудрено ты говоришь, Маркел Иванович.

– Я не Иванович, – сказал Маркел. – Сколько можно повторять? – После помолчал, прислушался, ничего нигде подозрительного не услышал и заговорил уже вот как: – Я сразу почуял, что царевич не сам зарезался. А после смотрю, а чем зарезался? А ведь ножа нигде нет! И я стал искать нож. И мало-помалу люди стали говорить: лежал нож возле царевича в траве. После рассказали, каков он был из себя. Очень богатый нож! И вдруг, пока там была та замятня, когда царица прибежала и народ кричал, Давыдка этот нож украл. Может, пропить его хотел, не знаю. Но злодей ему того не дал! Злодей пришел и зарезал Дывыдку и нож с собой унес. А кто злодей? Никто его не видел! Только одна баба-уродка, она у царицы в шутихах жила, и еще зелья варила и царевича лечила от падучей. Так вот она одна сказала, что убил царевича ползучий гад! Знаешь, как его зовут?

Авласка мотнул головой – нет, не знает.

– Вот так и я, – сказал Маркел. После чего взял кувшин, налил им обоим, после взял свой шкалик, поднял, понюхал и сказал: – Гадость какая! А вот у Андрюшки чистая. Ведь чистая? Ты это знаешь?

Авласка кивнул, что знает. Тогда Маркел поставил свой шкалик на стол и сказал:

– Я вчера, когда ты уже в омшанике спал пьяный, приходил к Евлампию, было у меня к нему дело, и Евлампий отвел меня к себе в подвал, в каморку тайную, и там сидели двое его тайных же товарищей. Одного звали Фома, и ты, я так думаю, его хорошо знаешь, медведь такой здоровенный. Знаешь такого?

– Ну, может быть, – сказал Авласка.

– Вот до чего винишко доведет, вот до какого знакомства! – насмешливо сказал Маркел. – Ну да это ладно, после сам отмолишь. И был там еще один его товарищ. Невысоченький такой, румяный, борода подсечена, ручки холеные, беленькие, только вот тут, на мизинчике, как будто огнем когда-то обожгло. Он это место прятал. И назвал он себя знаешь как?

– Андрюшка! – послышалось сзади.

Маркел обернулся и увидел ту старуху (правильно, Костыриху), усмехнулся и сказал:

– А я знал, что ты будешь подслушивать. И для тебя рассказывал. – И тут же, не давая ей опомниться, продолжил: – Я вижу, ты хорошо его знаешь.

– Как не знать! – ответила Костыриха сердитым голосом.

А Маркел, наоборот, веселым продолжал:

– Еще бы! Это же он тебя до такой голоты довел. Разорил он тебя, я так понимаю. Раньше ведь все добрые люди к тебе да к тебе, и ты всем по шкалику, а они тебе в запись… Молчи! – строго велел Маркел. – Не спрашивали, помолчи пока! – И продолжал: – Раньше все к тебе по шкалик, а теперь все к нему. Потому что у него без запаха. И как слеза! Так?

– Не понимаю я, боярин, – сердито сказала Костыриха. – Это ты про меня такое говоришь? Какие записи! У меня блинная лавка, боярин, блины мой товар, а если добрый человек пришел и я ему шкалик налила, так сказал бы «не хочу» – и я не подавала бы. Ну так хоть сейчас уберу!

И она схватилась за кувшин. Но Маркел перехватил ее руку, сжал ее крепко, усмехнулся и сказал:

– Садись, красавица, мы и тебе нальем, найдем шкалик и поговорим по душам. Ведь нам есть о чем поговорить! – И вдруг грозно велел: – Садись!

Костыриха села.

– Влас, налей баушке, – велел Маркел.

Авласка взял пустой шкалик и налил Костырихе, а после даже пододвинул к ней ближе. Маркел сделал бровью вот так, и Костыриха послушно выпила. Маркел подал ей головку лука, Костыриха взяла ее закусывать. После Маркел спросил:

– Давно Андрюшка здесь у вас?

– С зимы, – ответила Костыриха, а Авласка утвердительно кивнул на это.

– А откуда он здесь взялся? – дальше спросил Маркел.

– Никто не знает, – сказала Костыриха. И продолжила в сердцах: – Черт его принес сюда, вот кто! И всё ему было позволительно! Он же сразу завел то, что ты ищешь. И все про это знали – и губные, и Русин, и бояре. И все молчали! Потому что он… – И вдруг замолчала.

– Что «потому что он»? – спросил Маркел.

Костыриха молчала, только сердито жевала губами.

– Колдун, хочешь сказать? – спросил Маркел.

– Не знаю я! – ответила Костыриха. – Может, он и не колдун, я в колдунах не разбираюсь, но то, что он в свое зелье какого-то опою добавляет, это точно!

– Какого еще такого опою? – удивился Маркел.

– Опой, зелье такое, – сказала Костыриха уже не таким уверенным голосом. – Этого опою выпьешь, а завтра его еще хочется, а на послезавтра еще больше, и так сильней и сильней. И после без этого опою уже совсем житья тебе нет, вот что! После все как дурные становятся. Вот ты на него посмотри! – продолжала Костыриха, указывая на Авласку. – Он же совсем ума лишился, домой по три ночи не кажется, а всё туда, туда!

– Ты чего это такое городишь, бесстыжая! – грозно вскричал Авласка.

– Помолчи! – велел ему Маркел и тут же спросил у Костырихи: – А с царевичем он как? Он же царевича лечил! Царица говорит, царевичу от этого легчало.

– Легчало, га! – громко и гневно вскричала Костыриха. – Вон как полегчало, все видели! Где он сейчас?! А всё через тот же опой. Только этим дурням, – и она кивнула на Авласку, – он давал белый опой, а царевичу черный. От черного опою болезнь не болит, но и не лечится.

– А ты откуда всё это знаешь? – строго спросил Маркел. – На правеже повторишь, если что?

– Вот-вот! – сердито сказала на это Костыриха. – Пускай таких в избу, наливай таким по шкалику, а они тебя после под кнут да на дыбу.

– Осади! – сказал Маркел. – Разве я про кнут сказал?

– А про правеж? – сразу в ответ спросила Костыриха.