Перед Екатериной стоял лорд Маунтжой. За эти последние трудные годы на службе у королевы он сильно постарел и превратился в бледную тень того красивого, уверенного в себе молодого ученого, каким был когда-то.

Она понимала, что последние угрозы ей и Марии стали слишком сильным испытанием для этого добропорядочного человека.

– Ваша милость, – произнес Маунтжой срывающимся голосом, – я пришел сказать вам, что просил освободить меня от обязанностей вашего камергера. – Он замялся, видя, что глаза Екатерины наполнились слезами. – Я больше не могу быть участником травли, которой вы подвергаетесь. И не считаю частью своих обязанностей досаждать вам и тревожить вас, тем более что король брал с меня клятву служить вам как можно исправнее. Я бы предпочел содействовать ему в каких угодно делах, даже в опасных, чем и дальше быть замешанным в это.

– О, это очень печальный день, милорд, – сказала Екатерина, до глубины души тронутая столь откровенным выражением верности и поддержки.

Она уже давно подозревала, что лорд Маунтжой глубоко несчастен, ему не по нраву выполнять распоряжения, которые приходили из совета, но услышать от него открытое осуждение королю не ожидала.

– Вы столько лет служили мне верой и правдой, – сказала Екатерина, едва сохраняя спокойствие. – Я буду сильно опечалена, если вы покинете меня.

Она уже готовилась потерять еще одного верного друга, но тут пришел ответ от короля. Генрих не давал лорду Маунтжою уйти в отставку.

– Я так рада! – сказала камергеру Екатерина.

Ее переполняло чувство облегчения и благодарности, что Генрих невольно оставил при ней союзника.

Лорд Маунтжой взглянул на Екатерину с легким смущением.

– Отныне и впредь я буду делать все, что в моих силах, дабы облегчить вашу жизнь, – заверил ее старый слуга.

– Это будет для меня большим утешением, милорд. И если вам придется обходиться со мной сурово при посторонних, я пойму.

Вести от Шапуи теперь приходили довольно регулярно. Кажется, никто не догадывался, что набеги Элизы в Бакден имели какую-либо иную цель, кроме покупки провизии. Екатерина узнала, что монахиню из Кента заставили публично покаяться, ее провели по улицам Лондона до креста Павла, где была прочтена проповедь с порицанием в ее адрес. «Король хочет, чтобы парламент принял акт, осуждающий ее как виновную в государственной измене, – сообщал Шапуи. – Он не желает подвергать эту женщину открытому судебному разбирательству из страха, что это спровоцирует выступления против него. Даже король Ричард Третий не был настолько ненавистен народу, как этот король, и Леди тоже не пользуется особой любовью».

В декабре Екатерина узнала, что для дочери Анны образован двор в Хатфилде. Мария отказалась признать Елизавету наследницей отца и храбро отстаивала свое мнение: она, и только она является истинной дочерью короля, рожденной в законном брачном союзе. Мария открыто заявила, что не станет бесчестить свою мать, своего отца, Святую церковь и папу, признавая себя незаконнорожденной.

Никто не может сделать ее бастардом – в этом Екатерина была уверена. Ее родители заключили брак по всем правилам. Однако, очевидно, именно лишить Марию законных прав и хотели ее недоброжелатели. И если Мария продолжит противиться королю, ее недруги наверняка удвоят усилия. Екатерина аплодировала стойкости и отваге своей дочери, но в то же время боялась, как бы это не вышло ей боком.

«Король сам по натуре не злонравен, – отмечал Шапуи. – Это Анна сделала его таким и отчуждает от гуманности, свойственной ему ранее».

Анна явно была ревнива. И она понимала, что Мария любима народом, а ее собственного ребенка многие считают бастардом. Без сомнения, она боялась – и справедливо, – что вокруг Марии соберутся противники ее брака с королем. Поэтому она мстила. Екатерина пришла в ужас, получив известие о лишении Марии титула принцессы; ее дворец в Бьюли отдали Джорджу Болейну; ее драгоценности были отняты и перешли к самой Анне, которая заявила, что побочной дочери короля непозволительно носить то, что предназначено для его законной наследницы. Потом пришла жуткая новость: двор Марии распущен, а сама она отправлена в Хатфилд служить в качестве фрейлины Елизавете. Мало того, ее любимая леди Солсбери получила отставку, так как отказалась передать драгоценности Марии Анне Болейн, и ее место заняла леди Шелтон, тетка Анны, которая, по общим отзывам, очень плохо обращалась с Марией. Екатерина знала, что Мария боялась попасть в ситуацию, которая заденет ее честь, и постоянно держалась настороже.

Екатерина страдала при мысли о переносимых дочерью испытаниях. Со страхом внимала она известиям об ухудшении ее здоровья. Шапуи писал, что Мария живет в страхе быть отравленной, и это подстегивало лихорадочное воображение Екатерины, ведь Марию окружали враждебные ей родственники и прочие приверженцы Анны Болейн, которые часто проявляли оскорбительную дерзость и не постеснялись бы прибегнуть к греховным средствам.

Зима была холодная. Фенские болота замерзли, местные жители стали пересекать ледяные просторы на коньках из костей животных. Ветры, дувшие беспрерывно вдоль и поперек этой обширной равнины, завывали и ревели в трубах, врывались в дом сквозь каждую щелочку в дверях и окнах; в старой башне было сыро и холодно, как никогда.

Екатерина знала: жизнь в таких суровых условиях не идет на пользу ее здоровью. У нее появилось смутное ощущение, что в нее пробираются болезни, она не могла дать этому точного описания, просто постепенно слабела. Доктор де ла Саа и доктор Гуэрси прописывали ей бесконечные настойки и травяные отвары, однако ничто не помогало. Даже молоденькие горничные жаловались на простуды и постоянный насморк.

Так больше продолжаться не могло. Это место постепенно убивало их.

Екатерина отправила послание совету с просьбой, обращенной к королю, позволить ей перебраться в более безопасное для здоровья место. Но не успели они дождаться ответа, как пришло спешное письмо от Шапуи.

Действительно, вскоре лорд Маунтжой докладывал Екатерине о предложении короля переселить ее в замок Фотерингей, которым она сама владела в те времена, когда никто не посягал на ее статус королевы. Однако Шапуи напрасно торжествовал. В те далекие времена Екатерина не жалела средств на замок, но посещала его недостаточно часто для того, чтобы оценить объем необходимых издержек; деньги все равно тратились, как оказалось, впустую. Подновления не спасли старинную отделку зданий от разрушения. Одному Богу известно, в каком состоянии находился сейчас Фотерингей – возможно, в худшем, чем Сомерсхэм.

Неприятнее всего было то, что Генрих знал это.

Екатерина повернулась к лорду Маунтжою:

– Мне не особенно хочется ехать в Фотерингей, хотя я с удовольствием покину это место.

– Я напишу королю, – ответил камергер.

Екатерина надеялась, что больше не услышит об этом деле. Приближалось Рождество, и, пока Екатерина собиралась с духом, чтобы провести очередной Йоль без Марии, ее бакденский двор изо всех сил старался натянуть на лица бодрые улыбки и сделать скромные приготовления, чтобы хоть немного приподнять настроение к празднику. Хотя, судя по всему, праздничное угощение будет состоять в основном из рыбы.

Потом вдруг прибыл герцог Саффолк во главе отряда королевских стражников.