И с этой мыслью он быстро спустился вниз, так же быстро миновал стрельцов и через открытые передние ворота прошел дальше, к таким же открытым Фроловским, а через них взошел на мост через сказанный Каменный ручей, перешел через него и оказался в тоже уже неоднократно сказанной Конюшенной слободе. Там сразу начиналась улица. Маркел решил брать налево, потому что он же шел по нечистому делу, и там, по левую руку, в первом же подворье, подошел к высоченным воротам и постучал в них в колотушку. Никто не шел открывать и даже голоса не подавал. Тогда Маркел еще раз постучал. А после еще раз. И еще. Тогда с противной, правой, стороны открылись ворота, из них вышел человек и спросил, кому кого нужно. Маркел сказал, что Андрюшку. Э, сказал тот человек насмешливо, его уже который день ищут, а его нет. И нечего, прибавил этот человек уже сердито, здесь шуметь. Винюсь, сказал Маркел, и даже взялся за шапку, но снимать ее все же не стал, а развернулся и пошел обратно. Брешет этот человек, думал Маркел, усмехаясь, никуда Андрюшка не сбегал, иначе где бы это Авласка вчера выпил, как не здесь, а если люди брешут, то это не зря, то, значит, здесь надо искать – и непременно что-нибудь найдешь, и даже не только тайную корчму! Вот о чем тогда думал Маркел, опять поднимаясь на мост через опять сказанный ручей. А проходя обратно через тоже уже сказанные Фроловские ворота, Маркел уже совсем в сердцах подумал о том, что день уже совсем кончается, солнце садится, а он за все это время ничего не ел, только в обед горелого вина на три пальца отведал, когда был в кабаке, а псы-бояре хоть бы коркой хлеба его угостили, так нет же! То есть вот с какими мыслями Маркел тогда вошел к себе, то есть в ту бывшую холопскую.

Но, правда, и там никто не собирался его потчевать, потому что там давно уже перекусили и им даже стол уже прибрали, и теперь они на нем играли в зернь на запись. Играли Яков, Илья, Иван, Варлам и Овсей, а Парамон уже лежал у себя и, может, уже даже спал. А Вылузгина не было совсем. Ну да Вылузгин, подумал Маркел, садясь на свою лавку, и так слишком часто сюда заворачивал, слишком много здешним местам чести. Подумав так, Маркел посмотрел на подьячих, которые продолжали играть в зернь и при этом еще делали вид, будто они так увлеклись, что даже не заметили его прихода. Значит, им хвалиться совсем нечем, подумал Маркел дальше, ничего они сегодня интересного не вызнали, а ножа тем более не отыскали, хоть вчера и хвалились. Маркел спросил:

– Вы что, уже поели?

– Давно, – сказал Яков, закладывая кости в кожаный стаканчик. – А ты где так долго был? – сказал он дальше не поворачивая головы и бросил кости. Кости упали чиквой, то есть по два зерна на каждой. Яков поморщился. Маркел молчал. Яков передал стаканчик Овсею и, повернувшись к Маркелу, сказал: – Сходи на поварню, там возьми, пока там еще не закрылись.

– А ко мне никто не приходил? Никто меня не спрашивал? – спросил Маркел.

– Ефрем с клещами приходил, – сказал вперед Якова Илья, и за столом недобро засмеялись.

– Цыть, ироды! – прикрикнул на них Яков и только уже после ответил: – Нет, никого не было. А кого ты ждал?

– Да никого как будто бы, – сказал Маркел, встал и сказал, что надо и в самом деле сходить на поварню, и вышел в дверь. А там спросил у сторожа, куда надо идти, и пошел туда, куда сказал сторож.

Дальше Маркел шел и думал, что Авласка не пришел к нему, хоть он ему и наказывал. Не то чтобы Авласка был ему нужен, думал еще дальше Маркел, а просто, думал, как бы это ему, то есть Авласке, местные не накостыляли по шеям за то, что он опять снюхался с московскими. А то и вообще как бы они его не закололи бы насмерть для пущей для других острастки. Вот о чем он тогда думал, пока шел на поварню.

А на поварне уже почти никого не было, был только кухарь и его жена, толстая злобная баба, которая с очень большой неохотой, и то только когда кухарь на нее уже прикрикнул, поднесла Маркелу стылых щей и хлеба два ломтя и квасу. Маркел поискал ложкой в миске, но мяса не нашел и рассердился. Ел и думал: как в тюрьме. Кухарь ушел куда-то по своим делам, а его жена не уходила, стояла, сложив руки на груди, и смотрела прямо на Маркела, наверное, хотела его сглазить, то есть чтобы он хотя бы поперхнулся, а еще лучше подавился бы. Маркел терпел это, терпел, а после перестал терпеть, посмотрел на эту бабу и сказал:

– Чего так на меня смотришь? Хочешь чего сказать? Или назвать кого? Или сама повиниться?!

– Чего? – переспросила нараспев эта баба очень сердитым голосом.

– Повиниться, говорю, желаешь? – строго спросил Маркел, облизывая ложку. – Ты Битяговского убила, а?! Кочергой по голове! Ты, говорю?!

– Ирод! – сказал баба очень гневным голосом. – Что ты такое плетешь?! Тьфу! Да не стану я с тобой язык чесать!

– Э! – сказал Маркел уже намного веселей. – Это будет не тебе решать! А вот скажу, чтобы тебя завтра к кресту подвели, и подведут! И поцелуешь его! И будешь язык чесать, как говоришь, или Ефрем его тебе почешет! Потому что целовала крест и молчать не моги!

– Крест! Целовать! – громко вскрикнула баба. – Это вы можете, московские! Совсем там в своей Москве последний стыд потеряли! Малых детей заставили крест целовать! Да где это такое видано, чтобы малые крест целовали?! Даже при покойном государе, до чего уже крут был, и то такого не было!

– Но, но! – грозно сказал Маркел. – Много ты себе позволяешь, негодная баба! Не тебе это решать! А сказано, что целовать, и поцелуют! А то, что малые целуют, ну и что? Они что, разве не крещеные, им это что, не в радость крест поцеловать? А то, что малые, так ведь и малое дитя убить – это тебе было как?! А кто-то же убил! И затаился! И нет его нигде! А государь в Москве, старший брат вашего царевича, благоверный и христолюбивый государь Феодор Иоаннович мне, провожая сюда, говорил: грех, Маркелка, а меня зовут Маркел, грех, Маркелка, деток к кресту приводить, да только привести всех всё равно, только дознайтесь до правды! Вот чей это завет, понятно, баба?! – грозно закончил Маркел. И вдруг еще быстро прибавил: – Дай мяса, пока сама жива!

Баба аж вздрогнула, но покорилась, пошарила сбоку в печи и подала Маркелу еще одну миску, еще теплую, и в ней был кусок мяса с гречневой кашей.

– Вот! – радостно сказал Маркел. – Давно бы так. – И заулыбался, и так, продолжая улыбаться, он сперва съел мясо с кашей, после доел щи, после допил квас, а оставшийся хлеб взял с собой и, уходя, еще подмигнул той бабе, которая на него уже не смотрела, потому что ей это было противно.

А Маркел в очень веселом виде вернулся к себе, снял сапоги, лег на свою лавку и стал поглядывать на стол, а там продолжалась игра. Было уже не так светло, как раньше, зерна были видны уж не так хорошо, и поэтому за столом то и дело начинали спорить, сколько зерен выпало, и уже даже начали нет-нет да один на другого покрикивать. Маркелу это скоро надоело, и он сказал:

– А говорят, что есть тут один человек, который сам видел, как Осип Волохов зарезал царевича, вот как!

Эти за столом сперва просто замерли, а после переглянулись между собой, и тогда уже Яков сказал:

– Это Максимка Кузнецов, так, что ли?

– Ну, так, – сказал Маркел почти с досадой.

– Так про него кто не знает! – сказал Яков. – И он у нас на завтра записан. Завтра увидишь, что он видел, – сказал Яков дальше, а сам взял в руку стаканчик. – Приведем к кресту, и там увидим. А нет – укоротим язык! – И бросил кости, и аж засмеялся, потому что очень славно выпало, так называемое «с пудом», то есть шесть и пять.

Вот какая там тогда пошла игра, то есть никому сразу не стало дела ни до самого Маркела, ни до его слов.

Так же и Маркел больше ничего не стал говорить, а просто лежал на лавке, положив шапку под голову, и думал о том, что он за тот день нового услышал. А после встал, вышел во двор до ветру, а после вернулся и по дороге, в сенях, взял у сторожа тюфяк и полушубок накрыться, после чего сложил себе добрую лежанку и спал, как малое дитя, до самого рассвета крепко-крепко.