Вот что сказал тогда Авласка и взял свою чару и выпил. Маркел спросил:

– Сам это слышал?

– Сам, – сказал Авласка. – Да и не я один, а все. – И утерся.

Маркел молчал и смотрел на Авласку. Авласка усмехнулся и сказал:

– Возьми еще винца.

– Хватит тебе, – сказал Маркел. – Ты и так много пьешь. Сегодня пьешь, и вчера тоже пил, хоть был постный день.

– Я вчера не пил! – сказал Авласка.

– Нет, пил! – сказал Маркел. – Сам же только что сказал, что когда вчера пришел в губную избу, был уже выпивший. Был?!

Теперь уже Авласка молчал, и уже глаз от стола не поднимал. Эх, с досадой подумал Маркел, сейчас бы взять его в расспрос, он бы сейчас все рассказал. Но не до него сейчас! И с этой мыслью Маркел встал и поворотился к Карпу, за которым он давно уже приглядывал и ждал. А теперь ждать было уже больше некуда, потому что еще немного, подумал Маркел, и Карп совсем упьется, и тогда от него ничего не добьешься, а сейчас он в самый раз! И Маркел оборотился к стойке, и махнул рукой, и оттуда сразу подошли к нему Евлампий, Петр и еще один Петр, Малый, как его там звали, тоже целовальник, и остановились. А Маркел шагнул еще вперед, достал из-за пазухи овчинку, одной рукой поднял ее вверх, а второй указал на Карпа и строго и громко велел:

– Вот этого надо! Берите!

Евлампий и оба Петра подскочили к Карпу, ловко выдернули его из-за стола и поставили перед Маркелом. Карп ничего не понимал, но и не шумел, молчал, а только хлопал глазами. И также его приятели, которые остались за столом, тоже языков не распускали. Да и к тому же там же в кабаке тогда только половина была углицких, а остальные стрельцы, пусть себе даже и хмельные. Вот и была тогда почти что тишина! И в ней Маркел строго сказал:

– В белую его!

И Карпа потащили из так называемой ближней в так называемую дальнюю избу, или, правильнее, белую, куда кого попало не пускали, а только людей именитых, а остальной народ обычно сидел и выпивал в ближней (или, если хотите, черной) избе. Так вот, когда Карпа притащили в белую избу, там только в одном углу сидели трое купцов, которые теперь оборотились на шум и молчали. Маркел им показал рукой, они сразу, но не очень быстро поднялись и так же не спеша ушли. А Малый Петр понес за ними их питье и их закуски. То есть он увел их в ближнюю избу. А Евлампий и Большой Петр подволокли Карпа к стоявшей рядом лавке и посадили его на нее – да так резко, что он даже крякнул. На что Маркел строго сказал:

– Не повредите! – А посмотрел на Карпа и прибавил: – И не стойте над душой! Кто вас здесь держит?!

Евлампий и Петр сразу ушли и еще даже дверь за собой закрыли. Карп сидел боком на лавке, наверное боялся шевелиться, и с опаской посматривал на Маркела. Вид у Карпа был уже почти что трезвый. Маркел осмотрелся, отступил, сел на другую лавку, которая была напротив, и сказал:

– Я из Москвы, я из Разбойного приказа. Я по твою душу нарочно приехал. Понятно?

Карп молча кивнул.

– У тебя что, язык уже вырвали? – строго спросил Маркел.

– Нет, – сказал Карп.

– Вот и славно! – продолжал уже веселым голосом Маркел. – А теперь мы будем вот как: я буду спрашивать, а ты будешь отвечать.

– Я уже отвечал, – сказал Карп.

– Нет, – опять строго сказал Маркел. – Ты не ответил. У тебя спросили, куда девался тот нож, а ты сказал, что не знаешь. А знаешь!

Карп молчал. И было видно, что его теперь хоть веревкой надвое перетирай, а он ничего не скажет. И Маркел не стал об этом спрашивать, а вместо этого спросил:

– Нож был вот такой? – и показал, какой.

Карп утвердительно кивнул.

– Черен огнем горел? Весь в самоцветах, да?

И Карп кивнул, что в самоцветах. Маркел засмеялся и сказал:

– Ты что, и в самом деле боишься язык показать? А ты не бойся! Я же знаю, что не ты взял нож. Нет на тебе этого греха, я знаю. А на ком он есть, тому не сладко. – Карп молчал. Тогда Маркел продолжил тихим голосом: – Когда государь Иван Васильевич преставился, я у него тогда был в рындах. И тогда было вот как: вот тут я стою, а вот тут он. А вот тут Сеня, мой верный товарищ, тоже рында. А государь, наш господин, он в окошко смотрит на Москву и на все царство сразу. И вдруг вот так взялся за сердце, вот так рукой по груди стал скрести, и пуговка оторвалась, упала на пол, покатилась и закатилась под сундук. А пуговка золотая конечно! И Сеня смотрит на сундук, под который она закатилась, а я смотрю на Сеню. А государь стоит столбом и никуда уже не смотрит! А после зашатался и упал бы, когда бы мы его не подхватили! И сразу в крик, и сразу звать бояр, митрополита, все они прибежали, снуют… А государь Иван Васильевич уже преставился у нас прямо на руках. После много времени прошло, похоронили государя, помянули, прошло еще, может, недели две и опять мы стоим, я и Сеня, а уже государя нет, а Сеня, вижу, так и смотрит, так и смотрит под сундук, куда тогда та золотая пуговка укатилась. Я не утерпел и говорю: что, Сеня, вспомнил про ту пуговку, хочешь ее подобрать незаметно, понести в кабак и там пропить? Так это грех великий, Господь тебе такого не простит, а поразит на месте! И только я так сказал, мой Сеня вдруг как зашатается, а после как шарах как сноп об землю! Об ковер, конечно! И так на месте и помер. И уже когда только помер, тогда у него кулак разжался и из него выкатилась та золотая пуговка. Это он, как я после думал и вспомнил, когда все вокруг забегали, когда государя не стало, незаметно наклонился к сундуку и подобрал ту пуговку. А после Господь и его подобрал! – сказал уже громче Маркел и тут же грозно спросил: – Кто взял нож?

– Давыдка! – сказал Карп. – Давыдка Жареный! – И тут же истово перекрестился и добавил: – Прости, Господи, раба твоего Давыда, не ведал он, что творил!

– А что, – спросил Маркел уже без спешки, – Давыдку уже что, того?

– Того! – быстро сказал Карп. – Того!

– Кто?

– Не знаю! Вот истинный крест! – И Карп перекрестился.

– Как это было, расскажи, – сказал Маркел совсем обычным голосом и только на дверь покосился. Дверь была плотно закрыта.

Карп покривился, помялся и начал рассказывать:

– Толкотня тогда была, боярин, крики, набат. А государыня его держала, его от нее отнимали, а она не отдавала. Отнимал ее дядя Андрей. А она кричала немо! Родную же кровинушку зарезали! А про нож никто не вспоминал, он на траве лежал. И я бы его не заметил, но у него жало как огнем горело! И че́рен весь в самоцветах, и они тоже как огни. А я подумал: как змеиные глаза! И как я в них посмотрел, так и не мог оторваться! Колдовство это, боярин, было, вот что! Не бывает таких самоцветов! Я ли, что, самоцветов не видел? Да государыня у нас всегда вся в самоцветах, она их ох как любит, и покойный государь их ей горстями даривал! А тут, вижу, они в траве лежат. А после вижу Давыдку: он наклоняется – и цап за нож, и в сторону, и нож за пазуху, и за Якима Зайцева, а там Яким Зайцев стоял, и я еще хотел крикнуть ему: Давыдка, что ты делаешь, это же какой грех смертный! Но тут как раз закричали другие, что где Мишка Битяговский, дайте Мишку, будем Мишку рвать – и потянули меня к Мишке. И затянули. И так еще полдня прошло. А после, когда все уже затихло как-никак, я тоже сюда пришел, а народу здесь тогда было просто туча, ну, после такого как не выпить, руки же дрожат, и вдруг думаю, вдруг только вспомнил: а где Давыдка? А мне говорят: а он пошел на берег. Тут же у нас рядом берег, и когда нас отсюда уже гонят, когда уже надо закрывать, мы тогда идем на берег. А тут я пошел раньше, прихожу и за кустами вижу: лежит мой Дывыдка, уже насмерть зарезанный, вот сюда, в грудь, весь в крови, а ножа нигде не видно, вот как!

И тут Карп замолчал и стал медленно моргать. Маркел спросил:

– А дальше что?

– А ничего, – сказал Карп. – Я прибежал сюда, стал говорить, что там лежит Давыд убитый, они пошли со мной, а там уже нет никого. И так он пропал, этот Давыд.

– А кто он был такой? – спросил Маркел.

– Раньше был добрый мастер, – сказал Карп. – А после спился.