Так после и весь день езда была быстрая, хоть и мороз стоял очень трескучий. Маркел даже опасался, как бы не загнать коней, но проводник на это отвечал, что тихо ехать будет ещё хуже, и погонял коней, и погонял, и ещё засветло довёз до яма. Ям оказался совсем плох, там было едва протоплено и никакой еды не заготовлено, потому что, как сказал Маркелу ямской староста, они не ждали никого, в эту пору там никто не ездит. Маркел только головой мотнул, но промолчал, и перекусил тем, что нашёл в батищевском узле. А потом, когда ложился спать, лёг прямо в шубе, и шапку тоже не снимал. А утром, хоть ему уже и подали горячего, ел, ничего не говоря, и не платил, и также ничего не говоря вышел во двор. Там, с новыми конями, стоял новый проводник. Маркел показал ему овчинку, строго велел не мешкать, и они поехали. Проводник стегал коней нещадно, мороз стоял ещё крепче вчерашнего, потом поднялся ветер, начало мести, стало ничего почти не видно. Маркел сидел тихо, крестился. Так они ехали довольно долго, а потом метель мало-помалу унялась, и впереди, немного сбоку, в поле, показалась Вымь. То есть там опять, как и в Яренске, стояли посадские стены, за ними посад, за посадом городище, а в городище купола церквей. Маркел перекрестился и подумал, что это добрый знак, если здесь так много куполов.

Ну да знаков там, таких и этаких, тогда было достаточно. Так, когда подъехали к посадским воротам, Маркел с удивлением увидел, что в них, вместо стрельцов, стоят сторожа из местных. Глухомань какая, прости, Господи, мрачно подумал Маркел, Батищев правду говорил. А когда подъехали к городищенским воротам, то и там тоже не увидели стрельцов, а только чернецов в длинных до пят тулупах и в скуфейках. Маркел сошёл с саней, снял шапку и перекрестился. Его, вместе с санями, пропустили. Маркел вошёл в городище. Прямо перед ним стояла одна церковь, слева вторая, дальше третья. И там было ещё много всяких хозяйственных служб – монастырских, как понял Маркел. Один из проходивших мимо чернецов спросил, кого он ищет. Маркел сказал, что у него государево дело. Чернец указал на стоявшую сбоку избу. Маркел прошёл туда, поднялся на крыльцо и постучал. Дверь открыл низкорослый невзрачный подьячий без шапки.

– Я из Москвы, – сказал Маркел. – Из Разбойного приказа!

И показал овчинку. Подьячий сразу оробел и нетвёрдым голосом ответил:

– А я Демьян Аристархов сын Гычев, здешний, вымский, губной староста.

– А где твоё начальство?! – грозно спросил Маркел.

– Моё начальство это я и есть, – ответил Гычев. – Других сюда не посылают. Один я здесь! Ну и ещё есть у меня помощник, это Санька, губной целовальник. Санька уже домой пошёл, а я задержался.

Сверху начали побрякивать колокола. Маркел тяжко вздохнул и, повернувшись на ближайший храм, перекрестился.

– У нас тут лепота, – продолжил Гычев. – А вон там, за часовней, раньше росла вогульская молельная берёза. Вот такущая!

И показал, какая, и прибавил, что может отвести туда, дать посмотреть.

– Это после, – ответил Маркел. – Я с дороги. Продрог очень.

– И это у нас всегда есть! – радостно воскликнул Гычев. – Проходи!

Маркел вошёл в избу. Гычев втащил его узел и бросил на лавку, а сам полез в печь, разгрёб угли, сказал:

– Сейчас согреем. – И спросил: – Как тебя звать?

Маркел назвал себя, а после, подумав, прибавил:

– Петрович.

– Это хорошо! – сказал Гычев, шуруя в печи. – Пётр есть камень, сиречь сила, а без силы нам никак. Сейчас каша подойдёт, а мы пока по маленькой.

Он взял с полки кувшин и шкалики, поправил в лучине свет, налил, сказал:

– Нынче сочельник. Завтра Господь родится. С Богом!

Они выпили. После ещё выпили – за Богородицу. Маркелу стало хорошо. А тут и каша подоспела. Гычев нарезал сала. Ещё выпили. Маркел размяк и подобрел. Гычев почуял это и сразу спросил, по какому делу Маркел едет и куда. Маркел вместо ответа только усмехнулся. Тогда Гычев тоже усмехнулся и сказал, что это ему и так известно – Маркел приехал по лугуевский ясак. Маркел посмотрел на Гычева, подумал и сказал:

– Да, это верно. А как ты про то узнал?

– А что у нас ещё могло случиться? – удивился Гычев. – У нас здесь ничего не случается. У нас порядок! Колокола звенят, службы служатся. Ну и ещё раз в год приезжают вогулы, привозят ясак, а тут их уже ждут ваши стрельцы. А в этом году вогулы не приехали, стрельцы их ждали, ждали, не дождались и уехали ни с чем. Пропал царёв ясак!

Маркел задумался. Потом спросил:

– А что это Лугуй вдруг захотел возить ясак не в наши сибирские городки, а это ему было бы намного ближе, а, через Камень, к вам сюда, в такую даль?

На что Гычев усмехнулся и ответил:

– Ну, может, это для кого и даль, конечно, но зато почётная. Потому что это же только для вас, московских, наши места – глушь несусветная, но мы-то знаем, что это не так. Эти места очень знаменитые! Тут же в былые времена росла самая в наших краях высокая молельная берёза. Вот такая в комле! К ней отовсюду вогулы сходились, носили ей всякое. И этих даров вокруг неё было навалено в три роста, может, даже выше. А потом пришли наши монахи и её срубили. Когда та берёза падала, вот где было грохоту! Вогулы напугались и крестились. И стали нашими. И также земля вокруг вся стала наша. А те вогулы, что не испугались и не стали нашими, ушли за Камень. Это очень давно было, может, двести лет тому назад, но вогулы, те и эти, наши и не наши, про эту берёзу крепко помнят. И также помнил и Лугуй. Он, когда к нам приезжал с ясаком, всегда ходил на то место.

– И что? – спросил Маркел.

– И ничего, – ответил Гычев. – Постоит, помолчит и уйдёт. А в этом году вдруг не приехал. Это значит, убили его.

– Почему ты так думаешь? – спросил Маркел.

– Потому что был бы жив, приехал бы, – уверенно ответил Гычев. – Как бы это он свою молельную берёзу не уважил?

– Ну, может, нашёл другую, лучшую, – сказал Маркел. – Разве мало за Камнем молельных берёз? Или, может, он ещё кого нашёл, ещё молельнее.

– Ащ! – насмешливо воскликнул Гычев. – Да ты себе хоть представляешь, что тут была за берёза? Да в ней сама Золотая Баба сидела!

– Кто-кто?! – переспросил Маркел.

– Золотая Баба, – повторил Гычев, но уже безо всякой охоты.

– А это кто ещё такая?

– Ну, я не знаю, – настороженно ответил Гычев. – Так, слышал всякое. Будто была когда-то у вогулов такая древняя вещунья, очень ловкая. Она здесь, в этой берёзе, сидела, и это от неё была в этой берёзе сила. Поэтому когда пришли наши монахи и стали её рубить, они три дня рубили, не могли срубить. И только на четвёртый день сообразили, стали Золотую Бабу святым словом оттуда выкуривать. И выкурили! И как только Золотая Баба оттуда выскочила, наши сразу срубили ту великую молельную берёзу, порубили ей на плашки и побросали в реку, а река те плашки в море унесла, и всё на этом.

– А Золотая Баба куда подевалась? – спросил Маркел.

– Болтают всякое, но наверняка никто не знает, – опять очень нехотя ответил Гычев. – Одни говорят, что её тогда берёзой придавило и она пропала, а другие говорят, что её ничем не взять и она сбежала тогда от нас дальше, за Камень, и там припеваючи живёт, тамошние некрещёные вогулы носят ей дары, а она их за это милует.

– А носят они что? – спросил Маркел.

– Да у кого что есть, – ответил Гычев.

– А куда носят?

Гычев не ответил. Потом опасливо сказал:

– Нельзя об этом говорить. Она этого очень не любит. Услышит, сразу разозлится, когти выпустит, а когти у неё острющие, а…

И тут он замолчал и осмотрелся.

– Ладно, – сказал Маркел. – Не хочешь отвечать, не надо. Да ты, может, и в самом деле ничего не знаешь. Поэтому тогда я буду так: раз мне здесь ничего уже не вызнать, тогда я завтра поеду дальше, в Берёзов. Прикажи с утра подать коней.

– Так это, – растерялся Гычев. – Как это подать? И куда ехать? От нас дальше ямской гоньбы нет. Да и как это я дам тебе коней в такой мороз? Ты же загубишь их. Тебе об этом в Яренске разве не говорили?