– Много вас здесь всяких шляется. Царским титлом прикрываетесь! А чем докажешь, что ты царев?

Трофим, ничего не говоря, повернулся боком и показал своё подрезанное ухо.

– Как у Малюты! – прошептала тощая.

– А может, я и есть Малюта! – строго сказал Трофим. – А ты кто такая?

И вдруг вытащил целовальный крест, ткнул его тощей и велел:

– Целуй!

– А я что? А я что?! – зачастила боярыня. – Такая моя служба – сторожить.

– Раньше надо было сторожить, – назидательно сказал Трофим. – А теперь что? Досторожились!

И решительно пошёл вперёд, к дальней двери, всей в самоцветах. А ещё там, при двери, на лавочках, сидели царицыны сенные девки, или боярышни. Завидев подходящего Трофима, они поспешно повскакали на ноги.

– Государь стряпчий! Батюшка! Куда ты?! – опять зачастила тощая боярыня. – Где же это видано этак к царице вхаживать? Не ровён час перепугается и скинет.

Трофим остановился.

– Что?! – спросил он настороженно.

Боярыня усмехнулась, но молчала. Её товарка, толстая, сказала:

– Ты, государь, так не спеши. Царица, дело молодое, мало ли. Я мигом!

И быстро вошла, мимо сенных боярышень (девок), в ту дверь, в самоцветах. Трофим стоял, посматривал по сторонам и думал, что ему теперь обратного хода нет. Боярышни теснились в стороне и на Трофима не смотрели. Боярыня, которая осталась, тощая, стояла рядом и, думал Трофим, если он без спросу сунется к двери, она в него вцепится и исцарапает так, как его Гапка никогда не царапала.

А та боярыня, что зашла к царице, толстая, никак не возвращалась. Трофим прочёл Отче наш и подумал, что если он здесь ничего не вызнает, то не сносить ему головы. Но и если вызнает, то, может, это будет даже хуже, ибо что здесь можно вызнать да и про кого? Даже вспоминать о нём робость берёт.

Тут тихонько приоткрылась дверь, из неё выглянула давешняя боярыня и поманила Трофима рукой. Он вошёл в дверь.

Войдя, он сразу низко поклонился. И так и остался стоять. Боярыня шепнула:

– Чего встал на пороге?

Трофим прошёл вперёд и поднял голову. Напротив него, на высокой золочёной лавке, сидела царица и улыбалась. Царица была очень красива и очень молода. Одета она была – конечно, для царицы – просто: на голове небольшой бархатный кокошник, обшитый мелким скатным жемчугом, а сама в чёрной атласной душегрейке на куньем меху и в красных немецких сапожках с золотыми пряжками.

– Государыня царица матушка, – сказал Трофим. – Холоп твой Трофимка Порфирьев сын Пыжов пришёл тебе розыск чинить. Государь послал.

И поклонился.

– Розыск? – удивлённо переспросила царица и поморщилась.

– Розыск, матушка, – с поклоном повторил Трофим. – По государеву делу. И спешно.

Царица молчала. Трофим осмотрелся. Горница там была небольшая, вся в простых коврах, окна занавешены, возле икон лампадки. А сбоку, возле царицыной лавки, у неё в ногах, на маленькой лавочке, сидела девка с развёрнутой книгой и, округлив глаза, смотрела на Трофима. Рядом с девкой стояла та самая боярыня, которая его и привела сюда.

– Ступайте, – сказала царица.

Боярыня и девка вышли. Трофим поклонился. Царица сказала:

– Подойди.

Трофим подошёл. Царица махнула рукой. Трофим опустился перед ней на колени. Царица важно улыбнулась и спросила:

– И ты вот так, на коленях, будешь мне розыск чинить?

– Буду, матушка, – кротко ответил Трофим.

– Тебя и вправду царь послал?

– Грех слово царское кривить. Послал.

– Что-то никогда я тебя при нём не видывала.

– Так он же, матушка, всё время здесь обретается, а я в Москве. Это мы с ним раньше были вместе, когда он в Новгород ходил. И там он меня и пометил.

Трофим повернулся, показал подрезанное ухо и продолжил:

– Теперь я его всегда узнаю, и ему меня ни с кем не спутать. За ухо взял – и подрезал его.

Трофим замолчал. Царица тоже молчала, улыбалась, а у самой на лице ни кровинки не осталось. Трофим усмехнулся и продолжил:

– Ещё у Малюты было такое же ухо. Государь его после Твери пометил. А меня после Новгорода. И ещё подал чарку хлебного вина. Очень сладкое было вино!

Царица ещё больше побледнела и тихо спросила:

– Так это ты тот человек?

– А что, – спросил Трофим, – царь про меня говаривал?

Царица не ответила. Потом вдруг сказала:

– Можешь встать.

Трофим поднялся с колен. Но он и теперь оставался много ниже сидящей царицы. А она скривила губы и насмешливо спросила:

– Так ты что, пришёл сказать, что это я во всём виновата? Что это я Ивана, старшего царевича, убила, да?

– Но… – начал было Трофим.

А царица уже продолжала:

– Или это я злодеев наняла? Или одурманила? Отвечай, пёс!

Тут она даже привстала с лавки. Трофим отшатнулся. Царица села, насмешливо усмехнулась и сказала:

– Болван и есть болван. Ничего не смыслишь. Зачем мне это было?!

– А зачем царь приходил сюда? В тот самый день, когда эта беда стряслась? – быстрым говором спросил Трофим. – Был у тебя! Полдня сидел! А после вернулся злой-презлой… Зачем государь приходил?

– Не твоё дело, – сказала царица и поджала губы.

– Не моё, конечно, – подхватил Трофим. – И я сюда, к вам в Слободу, по своей воле не ездил бы. Сидел бы у себя в Москве. За мной приехали.

– А ты?

– А что я? Взял шило и поехал.

Царица помолчала, а потом спросила:

– Что ещё за шило?

– А вот такое, – ответил Трофим, наклонился и вытащил из-за голенища шило. Оно было длинное, блестело. Трофим им повертел, играючи.

– Откуда это у тебя? – совсем тихо спросила царица.

– Ещё с той поры, когда мне ухо подкорнали, – почти так же тихо ответил Трофим.

– И что?

– И ничего, – сказал Трофим и убрал шило пока в рукав.

– Чудной ты, – сказала царица.

– Какой есть, – сказал Трофим.

Царица усмехнулась и продолжила:

– Тебя царь ко мне не присылал.

– С чего это вдруг так?

– С того, что если б посылал, то не велел бы допытываться, зачем он ко мне приходил. Он же и так про это знает. А тебя Зюзин послал! С Годуновым. Это они старшего царевича убили! И это они Ванюшу моего хотят со свету сжить! Лекаря к нему приставили, а лекарь не нашей веры, немец, лекарь его уморит, и ему по его вере за это греха не будет. Вот так! Я всё знаю! Мне был сон! Я…

Но тут она вдруг замолчала и насупилась. Трофим терпеливо ждал. Царица вновь заговорила:

– Сон был страшный. И я сразу, только рассвело, послала к царю-государю боярыню. Царь-государь велит, чтобы всегда так было – ему про сны рассказывать. И если когда не пошлю, он после крепко гневается. А так я посылаю, говорю: так, мол, и так, сон был вещий. Или был пустой. И он, если вещий, зовёт рассказать. Или приходит сам. – Царица помолчала, улыбнулась и добавила: – Он, может, за это меня и приметил – за сны.

– А что тогда был за сон?

– Сон был недобрый. Лежал старший царевич в лодке, голова разбита, лодка полная крови, и река тоже – одна кровь. И я проснулась.

– Лодка – это что? – спросил Трофим.

– Лодка – это судьба. Река – жизнь. Лодка была без вёсел. Это к смерти.

– Ты царю так и сказала?

Царица кивнула – да.

– А он что?

– А он сказал, что лодка – это ляхи.

– А ты?

– А что я? Промолчала.

Трофим покачал головой.

– Качай, качай! – злобно сказала царица. – А ты ему сам так скажи, в глаза. Ты говорил ему хоть раз? А другие говорили? А если кто и говорил, то где он сейчас? А я жить хочу. И ещё хочу дитя родить. – Это царица сказала негромко, будто бы сама себе. И после так же продолжала: – Просто дитя хочу родить, а не царевича. Да и какой он от меня царевич? Сколько у Ванюши раньше было жён? Одни говорят, пять, другие – шесть. Седьмая я вода на киселе, вот кто я у Ванюши. И если и рожу дитя, так ведь убьют его. Не хотела я сюда идти, дядья заставили. А лучше б сразу в монастырь, чем всё это. А то и… Нет! Я вам не Мотька! – и царица гневно усмехнулась. – Не дождётесь!