Клим негромко засмеялся. Трофим молчал. Клим перестал смеяться, помрачнел, сказал:

– А у вас что, в Разбойном приказе, разве не так? Разве ваш князь Михайло вам ничего не говорит? Не учит вас?

Трофим молчал. Клим усмехался. Трофим вдруг спросил:

– А кочерга?

– Что кочерга? – не понял Клим.

– Почему она скворчала? А потом перестала скворчать.

– Ну мало ли, – сказал, подумав, Клим. – Да и откуда эта твоя кочерга? От Аграфены. Сумасшедшая она, тронулась умом давно, что она путного могла наколдовать? Да и много ли было проку от её кочерги? Кому она помогла? Царевич как лежал, так и лежит при смерти, вот-вот помрёт, а ты: кочерга, кочерга! От тёмной бабы неучёной. Вот если бы боярин Годунов за это взялся, вот тогда была бы кочерга! Годунов да вместе с Иловым, заморским лекарем. Илова видел?

Трофим кивнул, что видел.

– Вот эти оба – сила! – сказал Клим. – Они, бывает, как запрутся, достанут лекаревых книг, все иноземные, и как начнут читать, так по всему дворцу аж пол дрожит, стены скрипят и свечи гаснут! А Аграфена – это смех. И кочерга её – смех. На кого хочешь скворчит, на кого хочешь нет, вот и весь розыск! – сказал он с насмешкой. – Да и что там, прости, Господи, разыскивать? Ты что, думаешь, один такой умный, что всю правду про то, что там тогда случилось, знаешь? Да все её знают. Вот только голова дороже, и молчат. И ты, когда придёт пора, будешь молчать, а спросят, будешь отвечать, как надо. Умник!

Клим опять лёг на лавку и закрыл глаза. Сказал:

– Давай, свет гаси. Завтра нам сразу на службу. И суеты будет огого! Зюзин уже сказал, что если подклюшник какого-то Ваську назвал, так мы вот как сделаем: всех каких только Васек найдём, соберём, и будем их испытывать, и на кого кочерга заскворчит, того сразу на дыбу. Гаси свет!

Трофим наклонился, дунул. Свет погас. Трофим разулся, лёг, подумал: вот уже и Клим про Ваську знает. Эх! И, повернувшись к стене, начал ждать, когда заснёт…

Но не спалось. Всё время казалось, что Клим сейчас встанет и ткнёт его ножом в спину, под ребро. Вот вроде бы уже даже встаёт, вот уже нож заносит… Тьфу! Давно со мной такого не было, думал Трофим. Это только когда он в Новгород ходил искать того, кто Демьяна зарезал, тогда так было. А Демьян ходил за гирями, и вот Демьяна там вправду зарезали. Трофим заворочался, вздохнул, подумал, что не уснуть ему теперь, пока он всё не вспомнит, по порядку, с самого начала: как к ним в Разбойную избу приехал человек из Новгорода и привёз гирю фунтовую, на вид исправную, но весом без шестнадцати золотников. В ней, как оказалось, было устроено дупло, закрытое клеймом. Это клеймо отколупнул Демьян, секрет открылся. Тогда ему сказали: езжай в Новгород и разыщи там того, кто такие гири льёт. Демьян поехал и долго искал, но когда уже почти нашёл, его самого нашли убитого. Тогда вместо Демьяна послали Трофима, и он уже не ехал у всех на виду, а тайно пошёл с обозом, будто он простой вожатый. Он, и в Новгород придя, опять же как простой вожатый, не пошёл на Наместничий двор, а зашёл в кабак, сел на условленное место, к нему сразу подсел человек, назвался Еремеем и выложил бирку. Трофим выложил свою. Бирки сошлись в одну, Трофим и Еремей перемигнулись, выпили. Трофим почему-то сразу опьянел, упал, закрыл глаза…

А когда открыл, то уже лежал в какой-то конуре, рядом горел свет, а напротив сидел Еремей, и он строго спросил, чего это Москва на такое серьёзное дело таких сопляков посылает. Трофим промолчал. Ладно, продолжил Еремей, будешь за мной ходить, быстро ума наберёшься. А куда ходить, спросил Трофим. Искать того, кто зарезал Демьяна, сказал Еремей. А пока что, сказал, спи, и задул свечу. Стало темно. Трофим всю ночь лежал, затаившись, не спал и ждал, когда Еремей поднимется и заколет его ножом в спину.

Но Еремей не заколол. Утром они встали и пошли на Торг. Служба у них там была такая – ходили по рядам, торговали всякой дрянью: свистками, заговорёнными корешками от зубной боли, жвачкой от поноса, колокольчиками, лентами и, это уже из-под полы, травой для курева. И так целыми днями ходили, с раннего утра и до того, покуда Торг не закроется, а после шли к себе в каморку, выпивали и ложились спать. Трофим сразу засыпал, а потом, если просыпался, то слышал – Еремей не спит – и ждал, когда он его зарежет.

Но Еремей и на этот раз не зарезал. А днём они опять ходили по Торгу и торговали своей дрянью. Трофим спрашивал, когда они начнут искать того, кто зарезал Демьяна. На что Еремей сперва долго отмалчивался, после долго отговаривался, что они и так ищут, и наконец, сказал, что они ищут Шубу, и что это Шуба Демьяна зарезал. Тогда Трофим спросил, кто такой этот Шуба. На что Еремей ответил, что он сам его ещё ни разу не видел. Шуба раньше здесь не жил, а в другом месте.

– В каком? – спросил Трофим.

– Да хоть в Твери, – ответил Еремей. – А тебе какое дело?

– Да такое, что если в Твери, то как он мог Демьяна зарезать?

– Приехал и зарезал! И опять уехал.

– Зачем?

– Не твоё дело! Ты когда на службу нанимался, крест целовал? Целовал! Вот и служи теперь! И помалкивай.

Трофим помалкивал. Он видел, что Еремей имеет силу и всё и всех знает. И с ним на Торгу все считались. Ему и в кабаке на веру наливали. И даже у продажных девок…

Да! И там к нему тоже с уважением. А ведь простой человек, торгует вразнос всякой дрянью. И ни перед кем не робеет.

Вот только когда приходил с той стороны, Софийской, из-за Волхова, такой же простой человек по прозванию Ждан, то при нем Еремей робел. И прогонял Трофима из каморки, говорил: сходи-ка по нужде во двор. Трофим вставал и выходил, а они, оставшись одни, совещались о чём-то. Трофим к этому скоро привык. Поэтому, когда однажды Ждан опять пришёл, Трофим сразу поднялся выходить. Но Ждан велел ему сидеть. Трофим остался. И Ждан ему с Еремеем сказал, что он и его люди выследили Шубу.

– И где это? – спросил Еремей.

Оказалось, что на их же, на Варяжской улице, но ближе к бывшему Готскому дому, в больших хоромах, в боковой пристройке. Хоромы сами знаете, чьи, добавил Ждан и усмехнулся. И тут же сказал, что он там был вчера, а сегодня его перепрятали, и он теперь хоронится на Торгу, и в каком ряду, тоже известно. Завтра, сказал Ждан, пойдём его оттуда выцарапывать. Еремей обрадовался и начал говорить, что это славно – и не даром! А Трофим первым делом спросил, каков Шуба из себя, и Ждан ответил, что Шуба очень крепкий и высокий, почти три аршина, и что он одним ударом кулака годовалого бычка насмерть сбивает, а человеку сразу вжик ножом по горлу – и готов, и дух вон.

– Как же мы его тогда одни возьмём? – спросил Трофим.

– А его и брать не надо, – сказал Ждан. – Он сам к нам выйдет. Он хоть и злодей, а каждый день ходит в обедне. И возле церкви его ждут его люди, да и простых людей будет полно, будут мешаться. Так что надо будет резать его сразу, как только он из лавки выйдет и отойдёт хоть немного.

– Но как же так? – удивился Трофим. – Насмерть зарезать! А как тогда розыск? А расспрос? У кого мы тогда будем о гирях допытываться?

Еремей и Ждан переглянулись, и Ждан сказал, что чего тут допытываться, и так всё уже известно: гири льёт Ёган Немец – он сидит в тех хоромах на Варяжской возле вас в подклете, а в подвале у него – горн и литейная яма.

– Так что, – добавил Ждан, – теперь только ждём человека из Москвы, он привезёт грамоту – и всех по той грамоте возьмём, подклет опечатаем, добро всё опечатаем, как есть, и в хоромах опечатаем. А там есть что опечатывать! Это же чьи хоромы? Федьки Сыркова, вот кого! Это купчина ого-го! Он пять лет в государевых дьяках ходил, пока его не выперли за воровство. А теперь выпрут за гири! А может, и совсем на кол посадят! И пора бы! И чтобы этот змей Сырков опять не вывернулся, как и тогда, когда его из дьяков пёрли, Шубу надо зарезать сразу, и, зарезавши, сразу под лёд, чтобы Сырков ничего не почуял и не вынюхал. Понятно?

Трофим подумал и ответил, что понятно.