Трофим подошёл к окну. В рамах нигде не было ни щёлочки, всё плотно закрыто войлоком и забито гвоздиками с золотыми шляпками. Трофим посмотрел через стекло. Внизу был виден двор, вид был почти как настоящий, только кое-где немного расплывался, будто смотришь через воду. Но вода была чистейшая!

Насмотревшись в окно, Трофим взялся за раму и потянул её на себя. Рама не поддавалась. Трофим потянул сильнее…

– Э-э-э! – прикрикнул Клим. – Ты чего это?! Пятьсот рублей это окно, смекаешь?!

Трофим отпустил раму, обернулся и строго сказал:

– Царевич подороже будет.

Клим не нашёлся что ответить. Трофим отступил от окна и посмотрел на ставни. Они, прислонённые к стене, стояли по бокам окна. А вчера стояли на окне!

– Кто их снимал?! – спросил Трофим.

– Спирька Жила, – сказал Клим.

– Зачем?!

Клим молчал.

– Спирьку сюда! – велел Трофим.

Клим сказал, чтобы привели Спирьку. Пошли за Спирькой. Трофим отступил от окна и стал осматривать палату. Лавки там были как лавки, ковры как ковры, печь как печь…

Вот только какая же она здоровенная, подумал Трофим, и тут же вспомнил, что царь очень не любит зябнуть, ему жара подай! Говорят, как пойдёт в мыльню, как сядет на полок да как велит плеснуть на камни, что уже дышать нечем, а он говорит: «А ну подайте мне Мстиславского, пусть он расскажет, как моё войско в Ливонии бьётся!» И волокут Мстиславского, и тот, ещё жару не нюхавший, уже и так обомлел…

Ладно! Трофим подошёл к печи. Она вся была в немецких изразцах, на них были всякие действа. Но Трофим их не рассматривал, а только мельком глянул за угол – и там увидел кочергу, ту самую. Кочерга была по-прежнему в крови, и клок волос был на месте. А могли и спрятать кочергу. Да вот не спрятали! А почему? Трофим ещё немного постоял, подумал, а после отошёл к дальней стене и сел на лавку так, чтоб быть прямо напротив печи, и велел звать Савву.

Его привели. Это и в самом деле был тот дворовой. Ему было лет под пятьдесят. Он был истопник как истопник, простоватый, перепуганный.

– Савва! – велел Трофим. – Иди сюда!

Савва подошёл. Ноги у него заплетались. Трофим, не вставая, подал ему крест. Савва поцеловал его и чуть слышно промямлил про то, что будет говорить как на духу.

– Громче! – велел Трофим.

Савва сказал это громче. Трофим утёр крест, убрал его, сказал:

– Стань, где стоял.

Савва отошёл на своё прежнее место и, глядя на Трофима, побелел ещё сильнее. Трофим усмехнулся и подумал, что дело уже почти сделано, сейчас Савва ему всё расскажет.

Но тут вдруг открылась дверь и вошёл Зюзин, а за ним его люди, с десяток.

– О! – радостно воскликнул Зюзин. – А вот и вы все тут!

Трофим сразу поднялся с лавки и снял шапку.

– Сиди, сиди! – сказал Зюзин.

Но Трофим, конечно, не садился. Зюзин вышел на середину палаты, остановился возле Саввы, крутанулся на каблуках и всё так же весело спросил:

– Что, пёс, молчишь? Рассказывай, как ты царевича убил.

– Я не убивал, – чуть слышно сказал Савва.

– Что-о-о? – нараспев спросил Зюзин.

– Не убивал я, – сказал Савва уже громче.

– А вот мой московский человек, – и Зюзин кивнул на Трофима, – говорит, что убивал.

– Не убивал! – ещё громче сказал Савва. – Государь боярин!

И он упал на колени.

– Встань, пёс, – строго велел Зюзин.

Савва встал.

– Рассказывай, – уже не так сердито сказал Зюзин. – А то московский человек не верит. Ну!

И Савва, глядя то на Зюзина, то на Трофима, начал рассказывать:

– Я, это, сидел у нас в истопницкой. Здесь, за углом. Вчетвером сидели. И вот приходит наш старший, Карп Ильич, и говорит: чего ты, скотина, сидишь, не чуешь, что мороз ударил, а ну беги в покойную, пока не поздно!

– Что поздно? – спросил Зюзин.

– Поздно – это когда государь разгневается, если будет не натоплено. И я сразу встал, взял дров побольше и пошёл.

Зюзин опять спросил:

– Каких дров взял?

– Вот этих. – Савва показал на печь. Там, возле неё, и в самом деле по-прежнему лежали кучей дрова. – И вот я вхожу…

– Стучал? – строго спросил Зюзин.

– Нет, Боже упаси! Нельзя стучаться. Царь-государь этого очень не любит. Ты, говорит, Савка, разве человек? Ты тень! Вот я как тень и хожу. Так же и тогда, как тень, вошёл.

– А рынды что?

– А они расступились. И я вошёл. Смотрю, царь с царевичем стоят при столике и между собой беседуют.

– О чём?

– Я никогда этого не слушаю. Это не моего ума дело. Я, когда сюда вхожу, становлюсь как тень. Даже как полено – ничего не вижу и не слышу и не понимаю.

– А царевича убил! – насмешливо добавил Зюзин.

Савва поморщился, но перечить Зюзину не стал, и продолжал:

– И вот я вошёл, подошёл туда, где сейчас дрова лежат, и наклонился. И вдруг слышу…

– Что слышу? – вскрикнул Зюзин.

– Вижу! Вижу! – ещё громче вскрикнул Савва. – Вижу, как кто-то из того угла, где сейчас сидит московский человек…

Все обернулись на Трофима. Ах ты, сука, подумал Трофим. А Савва продолжил:

– Он оттуда вдруг как кинется! И на царевича! И по голове ему! Царевич на пол! Из него кровища! Царь на царевича и как заголосит!

– Что? Царь заголосил? – недоверчиво переспросил Зюзин.

– Нет! – сказал Савва. – Я оговорился. Царь упал немо. И немо лежит. А тот злодей вот прямо сюда, в печь, в изразцы кинулся – и нет его!

– Как это в изразцы? – спросил Зюзин.

– Ну, я не знаю, – сказал Савва. – Я говорю, как видел. Вижу – он был, и вот уж – его нет. А царевич лежит весь в крови. А царь лежит возле него как неживой. И я тогда в дверь и бежать! И кричать: «Царевича убили! Царевича убили!» И это всё.

– Гм, – сказал Зюзин. – Вот как! – И, повернувшись к Трофиму, добавил: – Что скажешь?

– Не верю я ему, – сказал Трофим.

– Почему? – спросил Зюзин.

– Потому что чего он побежал? Вот тут царевич лежит. Вот тут царь. И никого тут больше не было – и дверь закрыта, и окно закрыто, и в печь никто не влезал… А этот побежал вдруг. Почему? Потому что тут подумать больше не на кого, потому что тут были только царь, царевич и вот он. Поэтому кто мог убить, кроме него? Вот он и побежал поэтому. Так было? Нет?

Савва очень сильно покраснел, стал почти чёрным… И сказал:

– Так и я тогда подумал: никто мне в этого злодея не поверит, все скажут, это я убил. Вот я и побежал. Чтобы от греха подальше.

– А забежал на дыбу! – сказал Зюзин. И резко спросил: – Чем бил?

– Я? Кого?!

– Царевича.

– Не бил я его! – крикнул Савва. – А тот бил! Злодей!

– Чем бил?

– Не помню я!

Зюзин усмехнулся, оглянулся на Трофима и сказал:

– А вот мы сейчас вспомним. Ведь вспомним же?

Трофим кивнул, подошёл к печи, сунул руку за угол и вытащил оттуда кочергу – в крови, с волосами. И строго спросил:

– Этим?

– Что это? – тихо спросил Савва.

– Кочерга, – сказал Трофим, – твоя.

– Нет, – тихо сказал Савва, – не было здесь такой. Не моя это кочерга! Христом Богом клянусь! – И он истово перекрестился. – Подменили!

– А где тогда твоя? – спросил Трофим.

– А здесь! Здесь! – уже во весь голос вскричал Савва.

И обернулся к печи. Дрова там при печи валялись, совок для угольев, помельцо. Но кочерги там нигде не было. Савва кинулся к печи, но его перехватили, удержали. Савва истошно закричал:

– Здесь где-то она! Здесь!

Зюзин молча хищно усмехался. Нужно было стоять и молчать, и дело бы закончилось, Трофим вернулся бы в Москву. И какой подлюка этот Савва!..

Но Трофим не удержался, подошёл к печи и стал осматриваться. Потом повернулся к дровам и развалил их кучу сапогом. На полу что-то сверкнуло. Один из стрельцов кинулся туда и достал из-под дров кочергу. Даже кочерёжку – маленькую, неприглядную.

– Она! Родимая! Моя! – радостно выкрикнул Савва, и из глаз его брызнули слёзы. – Я дрова на неё уронил! Я…

– Молчи! – грозно велел Зюзин.

Савва замолчал. Стрелец подошёл к Зюзину и отдал ему эту кочерёжку. Зюзин повертел её и так и сяк, насмешливо спросил: