— Правда? — Лучше изобразить, что она запамятовала. — Я не придавала этому особенного значения. Только хотела сказать, что Господь избрал вас, дабы вывести наших людей из рабства. Таково мое мнение о вас. Я не кальвинистка!

Генрих погладил ее по щеке:

— Да, но вы склонны к новой религии.

Екатерина похолодела. Он знал!

— Я защищаю реформы. И не делаю из этого тайны.

— Да, Кейт. Но вы хотели бы, чтобы я пошел дальше, верно?

— Только если, в мудрости своей, вы сочтете это уместным. — Екатерина дрожала, будто ее несло по опасным морским волнам.

— Вы когда-нибудь обсуждали идеи Кальвина с Елизаветой?

— Нет, конечно нет.

Это была правда.

— Тогда мне нужно последить за Гриндалом. Он, Чик и Ашэм, даже Кокс — все реформисты!

— И люди, которыми вы восхищаетесь. Вы сами выбрали их в учителя для своих детей.

— Выбрал, — кивнул Генрих. — Но, если вы будете говорить с ними, напомните им о моем намерении следовать срединному пути. И, Кейт, спрячьте эту книгу. Унесите ее к себе домой, куда угодно. Ни к чему, чтобы Гардинер нашел ее. — Он поднял к себе лицо Екатерины, взяв ее за подбородок, чтобы взглянуть в глаза. — Вы очень дороги мне. Но я верховный глава Церкви. Нельзя, чтобы люди заподозрили, будто я смотрю сквозь пальцы на ересь своей жены или защищаю ее, когда других людей сурово карают за такие же проступки. Прошу вас, будьте осторожны.

Екатерина не посмела возражать. Она поцеловала его и оставила подремать. Казалось, Генрих намекал, что ей позволено держаться своих убеждений до тех пор, пока они остаются в секрете. Надо же, а она-то до сих пор не сознавала, как сильно он любит ее.

Позже в том же месяце, после того как парламент предложил конфисковать колледжи и вклады на строительство заупокойных часовен, доктор Смайт, адвокат университета Кембридж, прибыл в Гринвич и вручил Екатерине письмо от преподавателей, умоляя сохранить их колледжи.

— Прошу вас, передайте ректору, что для меня будет честью взять под покровительство учебные заведения Кембриджа, — сказала она Смайту, делая жест, чтобы тот поднялся. — Я слышала, у вас процветают все науки, как у греков в Афинах. Будучи вашей патронессой, я желаю, чтобы вы не стремились к мирским знаниям древних, но занялись христианским богословием для истолкования и распространения самых сакральных доктрин о Христе, с тем чтобы Кембридж почитался как университет теологической философии. — Екатерина многозначительно взглянула на просителя; она знала, что университет поощрял реформы и, без сомнения, еще более радикальные идеи.

— Мадам, я уверен, мои начальники с удовольствием откликнутся на такой благочестивый призыв.

Екатерина улыбнулась:

— Не бойтесь, я попрошу короля сохранить университет. Знаю, он предпочтет улучшение образования закрытию вашего славного учебного заведения.

При первой же возможности она поговорила с Генрихом.

— Сир, не годится, чтобы вас считали губителем наших университетов. Не сделаете ли вы для них что-нибудь?

Король нахмурился. Может быть, она обратилась к нему слишком настойчиво, но это было важно.

— Я подумаю, — сказал король, оглаживая бороду.

Екатерина понимала, что не стоит давить на него сильнее. Генрих любил взвесить все «за» и «против», обсудить вопрос с советниками, прежде чем принимать решение.

Прошло немного времени, и он позвал Екатерину к себе в кабинет. На столе лежали исписанные его рукой бумаги.

— Я разработал план для университетов, — превозмогая боль, важно сообщил ей король, явно довольный собой. — Я намерен возродить и обеспечить доходами колледж Уолси в Оксфорде и дать ему имя Церкви Христа. Доктор Кокс будет деканом, а в расписании обязательно должны появиться теология, греческий и иврит. В Кембридже я открою новый колледж во имя Святой Троицы. Что вы думаете, Кейт?

— Думаю, это превосходные планы! Вас будут восхвалять в Оксфорде и Кембридже в грядущие века.

Генрих покраснел; на лбу у него выступили капли пота.

— Рад, что вы восприняли это с таким энтузиазмом, в отличие от моих придворных. Они разинули рты, услышав о пожертвованиях, которые я намерен сделать. Им-то хотелось бы заполучить мои щедрые дары для себя, но я сказал, что, по-моему, лучшего применения для английских земель, чем передать их университетам, не найти.

Он резко втянул ноздрями воздух.

— У вас болит нога? — спросила Екатерина, тревожась за него.

— Да. — Генрих заерзал на стуле.

Екатерина пощупала его лоб. Он горел.

— Я пошлю за докторами.

Лихорадка не проходила у Генриха весь февраль. Екатерина все время либо сидела с ним, либо беспокоилась о нем, отчаянно ища малейшие признаки улучшения.

— Как мне тяжело, когда он болеет, — сказала она однажды леди Саффолк за игрой в карты.

— Мне жаль его, — отозвалась герцогиня. — Тут можно сказать только одно: болезнь короля опровергает слухи.

— Какие слухи?

Леди Саффолк замялась.

— Моя горничная говорит, что за обедом в главном холле был разговор кое о чем. Люди шепчутся, мол, король возьмет себе новую королеву.

Екатерина вздрогнула, будто ее ударили.

— Что?! — В голове вихрем пронеслись мысли обо всех тех вещах, которые Генрих мог бы использовать в качестве предлогов, если бы хотел избавиться от нее, и Екатерине стало дурно. Но ведь в последнее время он проявлял к ней такую любовь. Нет, не мог он быть настолько лицемерным.

— Конечно, это чепуха, — продолжила герцогиня, — особенно при том, что жениться он якобы хочет на мне! За два года король и словом со мной не обмолвился, помимо обычных любезностей, и тем не менее люди считают, что я у него в большом фаворе!

Екатерина немного успокоилась. «Это просто досужие сплетни», — сказала она себе. Но ей было обидно, и она расстроилась.

— Если услышите еще раз что-нибудь подобное, прошу вас, опровергните эти слухи.

— Можете на меня положиться, — ответила герцогиня.

Когда Екатерина в следующий раз увидела Генриха, он уже не был прикован к постели, а сидел у камина. Она внимательно наблюдала за ним на протяжении всего разговора и не заметила никакой перемены в его отношении к ней. Он был не в том состоянии, чтобы ухаживать за дамой, тем более за такой бойкой, как герцогиня Саффолк. Король вообще не любил спорых на язык женщин. Нет, она беспокоилась напрасно.

— Скоро мы отправимся в тур по стране, — объявил Генрих, чем удивил ее. — Я хочу посетить отдаленные части моего королевства. Вы знаете, что я никогда не бывал севернее Йорка и дальше к западу, чем Глостершир?

Перспектива дальнего путешествия короля, да и вообще любого, встревожила Екатерину.

— Вы уверены, что достаточно окрепли?

— Не суетитесь, Кейт. Нога у меня по-прежнему немного болит, но я крепкий.

А с виду не скажешь. Боль избороздила морщинами лицо Генриха, он выглядел усталым и измученным. Но может, чего не бывает, поездка принесет ему облегчение, если они не станут спешить.

— Гардинер снова наседал на меня, — произнес Генрих и нахмурился. — Новый союз с императором, кажется, принесет плоды. Однако епископ настаивает, что я должен остановить реформы, так как император — верный сын Рима и воюет с протестантскими принцами Германии.

В Екатерине закипело раздражение.

— Вы были дружны с императором и прежде, когда только начали реформы.

— Да, но теперь я отлучен от Церкви. — Он произнес это совершенно бесстрастно. — Император побоится предлагать дружбу Англии, если страна будет впадать в ересь. Кейт, я понимаю, чего добивается Гардинер. Он хочет выжить реформистов из Совета, полагая, что, ссылаясь на императора, добьется своей цели. Но я скажу вам сейчас, по секрету, что никогда больше не допущу здесь власти католиков. Я потакаю Гардинеру, чтобы задобрить его, так как он мне полезен. Но он понятия не имеет, какого я на самом деле мнения о нем. Это мой метод, Кейт. Натравливать одного на другого. Разделять и властвовать и полагаться на вас. Поверьте, если бы я заподозрил, что шапке известны мои мысли, то бросил бы ее в огонь! — Генрих улыбнулся ей.