— Я не просила мистера Роуза украшать чепец францисканскими узлами, что он может подтвердить, если не лишен чести, он сам расшил ими шапочку. — Важно было показать, что ее не особенно интересовал Фрэнсис.

— Но когда Дерем увидел ее, он воскликнул: «Что, женушка, тут францисканские узлы для Фрэнсиса!»? — допытывался Кранмер. — Мне кажется, то, с какой фамильярностью он использовал это слово «женушка», безусловно, указывает на существовавшее между вами соглашение о помолвке.

— Нет, милорд, это всего лишь самонадеянность мистера Дерема, — не сдавалась Екатерина.

— Вы обменивались еще какими-нибудь подарками?

— Нет, насколько я помню, за исключением того, что в начале тура по стране он дал мне десять фунтов золотом. Я приняла это за взятку, так как он хотел получить место при моем дворе.

— Правда ли, что он оставил вам сто фунтов, когда покидал двор в Ламбете?

— Да. Это была бо́льшая часть его сбережений. Он сказал, что, если не вернется, я могу считать эти деньги своими.

Кранмер откинулся на спинку кресла и улыбнулся:

— Это, мадам, доказывает, что отношения были установлены. Дело жены — следить за деньгами мужа.

— Но я сделала это в качестве одолжения, не как жена, уверяю вас, — заявила Екатерина.

Архиепископ повернулся к сэру Джону:

— Прошу вас, принесите сюда показания королевы. Мадам, прочтите, что вы сказали, и подтвердите, все ли записано верно. — Он подал ей документ.

— Да, все верно, — через некоторое время сказала она.

Часы на дворе пробили семь.

— Становится поздно, и вам нужен отдых, мадам, — сказал Кранмер. — Я вернусь завтра, и мы продолжим. Помните, если вы признаетесь в своих проступках, хотя закон лишает вас права на жизнь, король намерен проявить к вам свое самое милостивое снисхождение.

Слова Кранмера настолько потрясли Екатерину — как можно лишить ее права на жизнь? — что она едва слушала архиепископа, который говорил, что ей следует обратиться с письменным прошением к Генриху, сознаться в своих прегрешениях и молить его о пощаде.

У нее отняли право на жизнь… Она не имеет права на жизнь. Екатерина не могла выбросить эти слова из головы. После ухода Кранмера и Дадли она снова залилась слезами. Как же она одинока, как беспомощна и почти ничего не знает о законах!

Часом позже, когда Екатерина, едва держась на ногах, вошла в спальню, все дамы встали и искательно взглянули на нее. Но она не осмелилась поделиться с ними. Им приказали ничего с ней не обсуждать, и Екатерина подумала, что, вероятно, ее служанкам велено шпионить за своей госпожой. Да и в любом случае, что они могут знать о том, как устроены законы?

Хотя Изабель могла что-нибудь знать. Ее супруг, сэр Эдвард Бейнтон, умел судить обо всем, и сама она была хорошо информирована.

— Я собираюсь лечь спать рано, — сказала Екатерина. — Я совсем измотана.

Никто не разговаривал, дамы молча выполняли свои обязанности.

Когда горничные закончили раздевать ее, она попросила Изабель расчесать ей волосы, а потом шепнула на ухо сестре:

— Приходи ко мне, как только сможешь, если любишь меня!

Изабель сделала вид, что ничего не слышала, но позже, когда все стихло, неслышно отодвинула засов и на цыпочках вошла в спальню. Екатерина сразу села в постели и выглянула из-за занавесок.

— Ты пришла! Слава Богу!

— Да, Кэтрин. В чем дело?

— Мне нужно с кем-нибудь поговорить. — Она снова была близка к слезам. — Архиепископ Кранмер сегодня сказал, что я лишена права на жизнь.

— О Боже! — ахнула Изабель. — Неужели они собираются устроить суд над тобой?

— Я не знаю, — покачала головой Екатерина. — Молюсь, чтобы этого не произошло. Милорд Кентерберийский сказал: если я признаю свою вину, король окажет мне снисхождение. По правде говоря, я не знаю, в чем провинилась, разве что не сказала королю, что любила других до знакомства с ним. Так как же меня могут лишить права на жизнь? Больше мне спросить об этом не у кого.

— Честно говоря, я не знаю, — с расстроенным видом произнесла Изабель. — О чем спрашивал архиепископ?

— Все о том, что было до брака. Разве это преступление — не сообщить королю о своем прошлом?

Изабель явно засомневалась.

— Я о таком не слышала.

— Он спрашивал, не была ли я помолвлена с другим до того, как вышла замуж за короля. Неужели за это меня могут лишить жизни?

Изабель замялась.

— Если ты была помолвлена с другим, твой брак с королем объявят недействительным. А если бы ты родила ему ребенка? Встал бы вопрос, кто его родители и насколько он законен. Тогда речь могла бы зайти о том, что ты своим поведением вызвала сомнения в чистоте крови наследников престола, а это измена. Только такое объяснение я способна придумать.

— Проблема в том, что я не знаю, была ли помолвлена.

— Вы с Деремом когда-нибудь давали друг другу взаимное обещание стать супругами? — спросила Изабель.

Екатерина вспомнила, как Фрэнсис заставил ее дать слово, что она выйдет за него замуж, стал называть своей женой, а она звала его мужем.

— Да, но я не думала, что это обязательство.

Изабель вспыхнула:

— И прости меня, но я должна спросить: после этого ты спала с ним?

— Да, — призналась Екатерина.

Изабель покачала головой, как будто в отчаянии:

— Тогда, боюсь, все это очень похоже на настоящую помолвку. Обещание выйти замуж и последующее сожительство налагает такие же обязательства, как брак.

— Значит, выйдя замуж за короля, я могла поставить под сомнение чистоту крови наследников и совершила измену?

— Вероятно, но я не знаток законов.

— Но в этом есть смысл, — сказала Екатерина. — Значит, я и дальше буду все отрицать. Это всего лишь слово Фрэнсиса против моего.

— Я не смею давать тебе советы, — сказала Изабель. — Слишком многое поставлено на кон, и мне вообще не следовало обсуждать это с тобой. Но может быть, лучше сказать правду и отдаться на милость короля. Сошлись на то, что была юна и наивна, не понимала последствий того, что делаешь, и вышла замуж за его милость, не ведая за собой вины.

— Верно! Верно! Это правда.

— Тогда скажи ее. Я уверена, правильно поступить именно так.

— Но, Изабель… — Голос Екатерины замер.

Да, она была юна и наивна, но у нее в голове вдруг мелькнула мысль, как лучше спасти себя и заручиться сочувствием. Это означало, что придется солгать, но Фрэнсис не заботился о последствиях, когда предавал ее.

— Что, Китти? — мягко спросила Изабель.

— Есть кое-что, о чем я никому не говорила, — сказала Екатерина. — О Фрэнсисе… Он принудил меня лечь с ним в постель, я сделала это против своей воли и желания. Он взял меня силой.

Изабель в ужасе уставилась на нее:

— Он тебя изнасиловал?

Екатерина кивнула, а глаза ее наполнились слезами. Она почувствовала, будто это произошло на самом деле.

— Нужно сказать об этом архиепископу Кранмеру, — заявила Изабель. — Я пойду и отыщу Эдварда.

Когда на следующее утро Кранмер вернулся, Екатерина готова была отступиться от своего решения обвинить Фрэнсиса в изнасиловании, но не посмела отказаться от своих слов, боясь осуждения Изабель, к тому же она действительно была убеждена, что это путь к спасению. Ее так ужасала необходимость солгать по такому серьезному поводу, что она рыдала почти так же истерично, как накануне.

— Что это вы? — корил ее Кранмер. — Разве я не говорил вам, что король будет милосерден, если вы признаетесь в своих грехах?

— Да, — всхлипнула Екатерина, думая про себя, как они поступят с Фрэнсисом, если поверят ей. Какое наказание грозило насильникам?

— Ну, мадам, — произнес Кранмер, садясь на стул и подавая сигнал сэру Дадли, чтобы тот все записывал.

Он уставился на Екатерину, давившуюся словами и содрогавшуюся от рыданий.

— Вы утверждаете, что Дерем принудил вас и применил силу?

— Да, — сказала она и шмыгнула носом.