Но вот через вселенский шелест диалогов пробежала рябь, словно капля воды упала на поверхность черного пруда. Из эпицентра пошли круги, и голоса философов стали поочередно замолкать.

Тотчас Пендергаст обеззвучил бесчисленные дебаты, удалил спорщиков из ментального пространства. С великим усилием еще раз очистился от оформленных мыслей. Если чисто рациональный подход не срабатывает, быть может, подойдет более абстрактный.

Пендергаст быстро выстроил в уме тысячу величайших живописных полотен западной традиции. Одному за другим, в хронологическом порядке, он позволил им до краев заполнить всю внутреннюю вселенную, повелел, чтобы цвета, мазки, символы, скрытые намеки, явные и едва различимые аллегории затопили все его сознание. «Маэста» Дуччо, «Рождение Венеры» Боттичелли, «Троица» Мазаччо, «Поклонение волхвов» Фабриано, «Портрет четы Арнольфини» Ван Эйка вновь и вновь вспыхивали в памяти, заглушая всякую мысль своей многозначностью, своей упоительной красотой. Пендергаст продолжал скольжение по художественным образам со стремительной быстротой, пока не дошел до Руссо, Кандинского и Марина. Тогда он пошел обратно, двигаясь на сей раз еще быстрее, пока все не превратилось в некое размытое пятно, сочетание цвета и формы, причем каждый образ удерживался в мозгу во всей своей сокрушительной сложности, не оставляя демону точки опоры…

Пятно красок дрогнуло и начало таять. Сквозь калейдоскоп образов просачивался низменный, грубый силуэт тульпы, всасывающей все в себя и разраставшейся.

Пендергаст следил за ее приближением, словно мышь под взглядом кобры. Гигантским усилием воли он вырвал, высвободил свои мысли. Спецагент явственно ощущал жаркую, лихорадочную тягу этого существа к его душе. Вожделение буквально источалось из дымного призрака, словно тепло. Понимание этого сопровождалось паническим покалыванием, этакими маленькими хлопками, вздувающимися и лопающимися пузырьками по краям сознания.

Призрак оказался гораздо сильнее, чем спецагент мог себе вообразить. Совершенно ясно, что другой человек, не обладающий уникальной ментальной броней, которой сейчас обладал он, был бы поглощен, умерщвлен тульпой немедленно, без борьбы.

С чувством, близким к отчаянию, Пендергаст обратился за помощью к миру абсолютной логики, высвобождая стремительный поток числовых истин и направляя его во все более разрушающийся ландшафт собственного сознания. Тульпа проскользнула сквозь этот заслон еще быстрее, чем прежде.

На нее не действовали методы, применяемые Пендергастом. Быть может, она и впрямь неодолима…

Весь масштаб опасности открылся ему в полной мере. Ибо эта сущность атаковала не только ум, но и тело. Пендергаст чувствовал, как мышцы подергиваются в безотчетных судорогах, ощущал, как тяжко трудится его сердце, как судорожно сжимаются и разжимаются руки. Мысленную отстраненность от собственного тела, столь необходимую для поддержания состояния шуньяты, становилось все труднее сохранять. Плоть все больше подпадала под власть тульпы.

А потом настал момент, когда сопротивление сделалось вовсе невозможным. Все тщательно выстроенные оборонительные рубежи, отвлекающие маневры, тактические уловки и военные хитрости потерпели крах. И Пендергасту приходилось заботиться уже просто о выживании.

Перед ним вдруг возник старый фамильный особняк на Дофин-стрит, тот самый дворец воспоминаний, островок безопасности, который прежде всегда сулил прибежище и утешение. И Пендергаст бросился бежать к нему изо всех своих сил, со всей быстротой отчаяния. В мгновение ока пересек двор, одним махом взлетел по ступенькам. И вот он внутри — тяжело дыша, возится с дверными замками и цепочками.

В следующий момент Пендергаст судорожно привалился спиной к двери, дико озираясь. Особняк Рошнуар был погружен в настороженную тишину. Впереди, в конце длинного, словно населенного тенями вестибюля, виднелся фрагмент большого зала с бесчисленными коллекциями антикварных диковинок и предметов искусства. Там же просматривалась разветвляющаяся надвое лестница, ведущая на второй этаж. Еще дальше, окутанная сумраком, располагалась библиотека с тысячами томов в кожаных переплетах, дремлющих под тонкой мантией пыли. Обычно этот пейзаж наполнял его безмятежной, идиллической радостью.

Но сейчас Пендергаст чувствовал лишь первобытный ужас травимого зверя.

Он промчался сквозь трапезный зал, направляясь к большому холлу, усилием воли заставляя себя не оглядываться. Дальше повернулся вокруг своей оси в отчаянных поисках места, где мог бы укрыться.

Сзади веяло сырым холодом.

Взгляд агента упал на арочный дверной проем в дальней стене — едва заметное пятно черного на темном. За ним, как он знал, находилась лестница, ведущая вниз, в цокольный этаж и далее — в хаотичный лабиринт покоев нижнего подвального этажа. Он помнил множество тайников и переходов, в которых мог бы укрыться.

Пендергаст двинулся к закрытой двери, но вдруг остановился. Мысль о том, чтобы забиться от страха в каком-нибудь темном сыром чулане, точно загнанная в угол крыса, была нестерпима.

С нарастающим отчаянием он понесся дальше по темному коридору, миновал несколько дверей и попал в кухню. Здесь также имелось хитросплетение пыльных кладовок и комнаток для прислуги, куда беглец и метнулся в поиске безопасной гавани. Но все тщетно. Пендергаст развернулся, тяжело хватая ртом воздух. Преследователь где-то здесь, рядом, — он это чувствовал.

Не медля ни секунды, Пендергаст кинулся обратно в холл. Он колебался один только миг, дико озирая блестящие, отполированные деревянные шкафчики тонкой работы, посверкивающую люстру, ложный куполообразный потолок. Имелось лишь одно убежище, одно место, где можно спастись.

Пендергаст помчался вверх по лестнице, взбежал по левой ее стороне на второй этаж и припустил со всех ног по гулкой галерее, эхом подхватившей топот. Добежав до открытой двери на середине коридора, прыгнул в проем и захлопнул ее за собой, яростно поворачивая ключ и набрасывая засов.

Его комната, его собственная комната! Пусть особняк давным-давно сгорел, но здесь он всегда чувствовал себя в безопасности. Это настоящая тихая гавань в его памяти; это место в недалеком прошлом было так хорошо защищено, что никто — даже его брат Диоген — не мог туда проникнуть.

Потрескивал огонь в камине, и оплывали свечи на пристенных столиках. Воздух полнился древесным дымом. Пендергаст ждал, и дыхание постепенно приходило в норму. Уже само «купание» в этом теплом свете оказывало целительное действие. Сердце начало замедлять лихорадочный бег. Подумать только, совсем недавно он сидел в этой комнате, медитируя с Констанс, взяв на вооружение новые, невообразимые ментальные силы. Сейчас это казалось ироничным, даже слегка унизительным. Но неважно. Скоро, очень скоро опасность минует и он опять сможет выйти на свет божий. Ужас имел под собой все основания, та сущность, которая уже поглотила его в физическом мире, почти поглотила и в мире души. Только что он находился всего в нескольких минутах от того, чтобы жизнь, воспоминания, душа — все, что определяло его как человеческое существо, было разодрано на куски. Но эта сущность никогда не проникнет сюда. Не сможет, ни за что и никогда…

Внезапно Пендергаст вновь испытал то же ощущение где-то на затылке: промозглое, знобящее дыхание холодного липкого тумана, насыщенного запахом мокрой земли и вонью кишащих скользких многоножек.

С криком беглец вскочил на ноги. Оно проникло сюда, в комнату, и приближалось, клубясь; на красно-черном лице кривилось в жуткой улыбке ротовое отверстие; зыбкие серые руки тянулись к нему, и движение это было бы нежным, если бы не когти…

Пендергаст отпрянул, упал навзничь, и существо немедленно оказалось на нем, терзая самым жутким образом. Трепало и таскало туда-сюда, впивалось и высасывало, пока Пендергаст не почувствовал, как нечто внутри — некая глубинная квинтэссенция его бытия, о существовании которой он даже не подозревал, — начинает вздуваться, отъединяться, деформироваться… И тогда он понял, содрогаясь в страхе и отвращении, что больше нет надежды — никакой.