— Он говорит: «Я не вижу того, чего здесь нет, а это значит — ничего».

— Прошу прощения?

— Это цитата из Уоллеса Стивенса[132], — сухо сказал Пендергаст. — Уже в десятилетнем возрасте Диоген интересовался Стивенсом.

— Диоген, когда вы говорите «ничего», не означает ли это, что вы считаете своего брата Алоиза ничтожеством?

— Он смеется и говорит, что это сказали вы сами, а не он.

— Почему?

— Он еще больше смеется.

— Как долго вы будете в Рейвенскрай, Диоген?

— Он говорит, что будет здесь, пока не пойдет в школу.

— А где она?

— На Лафайет-стрит, в Новом Орлеане.

— Вам нравится школа, Диоген?

— Он говорит, что она ему нравится так же, как понравилась бы вам, если бы вас заперли в комнате с двадцатью пятью умственно отсталыми детьми и пожилым истериком.

— Какой ваш любимый предмет?

— Он говорит — экспериментальная биология… на игровой площадке.

— Теперь я хочу, чтобы вы, Алоиз, задали Диогену три вопроса, на которые он должен ответить. Заставьте его отвечать. Помните, вы находитесь под контролем. Готовы?

— Да.

— Назовите вашу любимую еду, Диоген.

— Полынь и желчь.

— Мне нужен настоящий ответ.

— Этого, доктор Краснер, вы из Диогена не вытянете, — сказал Пендергаст.

— Помните, Алоиз, что на вопросы отвечаете вы.

— И с большим терпением, должен прибавить, — сказал Пендергаст. — Я делаю все, чтобы избавиться от недоверия.

Глинн откинулся на спинку инвалидного кресла. Не получалось. Бывало, клиенты сопротивлялись изо всех сил, но тут другое. Пендергаст заслонился и защитился иронией. Глинн никогда еще с этим не встречался и все же узнавал в агенте самого себя: Пендергаст полностью контролировал ситуацию. Он не сделал ни одного опрометчивого шага, не забылся ни на секунду. Стена, которой он отгородился от мира, стояла неколебимо.

Глинн мог понять этого человека.

— Хорошо, Алоиз, вы по-прежнему находитесь в беседке с Диогеном. Представьте, что в вашей руке заряженный пистолет.

— Представил.

Глинн выпрямился, слегка удивившись. Краснер двигался к тому, что называлось у них «фаза два», причем без подготовки. Видимо, он тоже понял, что здесь придется действовать наскоком.

— Что это за пистолет?

— Это пистолет из моей коллекции, системы Яма и Викерса, 1911 года, калибра 45.

— Дайте его ему.

— Это в высшей степени неразумно — давать пистолет десятилетнему ребенку, как вы думаете? — Снова иронический тон.

— Тем не менее сделайте это.

— Сделал.

— Скажите, чтобы он направил на вас оружие и нажал на спуск.

— Сказал.

— Что случилось?

— Он хохочет во все горло. На курок не нажал.

— Почему?

— Говорит, еще рано.

— Он собирается вас убить?

— Конечно. Но он хочет… — Пендергаст замолчал.

Краснер настаивал.

— Чего он хочет?

— Какое-то время поиграть со мной.

— Что это за игра?

— Он говорит, что хочет оторвать мои крылья и посмотреть, что получится. Я для него что-то вроде насекомого.

— Почему?

— Не знаю.

— Спросите его.

— Он смеется.

— Схватите его и потребуйте ответ.

— Я бы предпочел его не трогать.

— Схватите. Примените силу. Заставьте его ответить.

— Он по-прежнему смеется.

— Ударьте его.

— Это нелепо.

— Ударьте.

— Я не стану продолжать эту шараду.

— Отнимите у него пистолет.

— Он бросил пистолет, но…

— Поднимите его.

— Поднял.

— Застрелите его. Убейте.

— Это уж полный абсурд…

— Убейте его. Сделайте это. Вы ведь убивали раньше, знаете, как это делается. Вы можете и вы должны это сделать.

Долгое молчание.

— Вы сделали?

— Это дурацкое предложение, доктор Краснер.

— Но вы вообразили это. Разве не так? Вы вообразили, что убиваете его.

— Ничего подобного я не вообразил.

— Неправда, вообразили. Вы его убили. Вы вообразили это. И теперь представили его мертвое тело на земле. Вы видите его, потому что не можете не видеть.

— Это… — Пендергаст замолчал.

— Вы видите его, не можете не видеть. Я говорю вам это, и вы видите… Но подождите, он еще не умер… Он шевелится, он еще жив… Хочет сказать что-то. Он собирается с последними силами, дает вам знак приблизиться. Говорит вам что-то. Что он сказал?

Долгое молчание. Затем Пендергаст сухо произнес:

— Qualis artifex pereo.

Глинн моргнул. Он узнал цитату, но видел, что Краснер не понял. То, что стало переломным моментом для Пендергаста, внезапно превратилось в интеллектуальную игру.

— Что это значит?

— Это на латыни.

— Повторяю: что это значит?

— Это значит: «Какой великий артист погибает!»

— Почему он это сказал?

— Это последние слова Нерона. Думаю, Диоген пошутил.

— Вы убили вашего брата, Алоиз, и теперь смотрите на его тело.

Раздраженный вздох.

— Вы сделали это во второй раз.

— Во второй раз?

— Вы убили его раньше, много лет назад.

— Прошу прощения?

— Да, вы сделали это. Вы убили то хорошее, что еще было в нем. Оставили пустую оболочку, заполненную злом и ненавистью. Вы сделали что-то, что погубило его душу!

Глинн невольно затаил дыхание. Спокойный, умиротворяющий голос остался в прошлом. Доктор Краснер вступил в третью фазу, и снова с необычной быстротой.

— Ничего подобного я не делал. Он таким родился — пустым и жестоким.

— Нет. Вы убили в нем доброту! Другого ответа быть не может. Разве вы не понимаете, Алоиз? Ненависть, которую испытывает к вам Диоген, невероятна в своей интенсивности. Она не могла возникнуть ниоткуда. Энергию невозможно ни создать, ни разрушить. Эту ненависть породили вы сами, вы сделали что-то, что вытравило из него душу. Все эти годы вы замалчивали свой ужасный поступок. А сейчас вы снова убили его, и буквально, и фигурально выражаясь. Вы должны посмотреть правде в глаза, Алоиз. Вы сами породили свою судьбу. Вы виновник. Вы сделали это.

Наступила долгая пауза. Пендергаст неподвижно лежал на кушетке. Лицо его было серым, застывшим.

— Сейчас Диоген поднимается. Снова смотрит на вас. Я хочу, чтобы вы его о чем-то спросили.

— О чем?

— Спросите Диогена, что вы ему сделали. За что он вас так ненавидит?

— Спросил.

— Его ответ?

— Он снова смеется. Говорит: «Ненавижу тебя, потому что ты — это ты».

— Спросите еще раз.

— Он говорит, что это — достаточная причина. Ненависть его не связана с моими поступками. Она просто существует, как солнце, луна и звезды.

— Нет, нет, нет. Что именно сделали вы, Алоиз? — Голос Краснера снова стал мягким, но настойчивым. — Освободите себя от этого груза. Как ужасно, должно быть, носить его на плечах. Сбросьте его.

Пендергаст медленно приподнялся, свесил ноги с кушетки. Какое-то мгновение сидел неподвижно. Потом провел рукой по лбу, взглянул на часы.

— Полночь. Настало 28 января, у меня нет времени. Я прекращаю испытание.

Он встал и повернулся к доктору Краснеру.

— Вы приложили гигантские усилия, доктор. Поверьте мне, в моем прошлом нет ничего, что могло бы объяснить поведение Диогена. За свою карьеру я изучил немало криминальных умов. В результате понял простую истину: некоторые люди рождаются монстрами. Вы можете изучать мотивы их поведения и реконструировать их преступления, но не сможете объяснить их злую природу.

Краснер смотрел на него с выражением глубокой печали.

— Вот тут вы ошибаетесь, друг мой. Никто не рождается злым.

Пендергаст протянул ему руку.

— Здесь мы с вами расходимся, доктор.

Затем глаза его обратились на спрятанную камеру. Глинн вздрогнул: как Пендергаст догадался, где она находится?

— Мистер Глинн? Я и вас благодарю за ваши усилия. В папке еще много документов, с помощью которых вы сможете завершить вашу работу. Больше я помогать вам не буду. Сегодня произойдет что-то ужасное, и я должен сделать все, что в моих силах, чтобы предотвратить это.