Со стоянки Пендергаст и д'Агоста направились к массивным железным воротам, через которые вышли к гигантскому фасаду Файерстоунской библиотеки, самой большой в мире библиотеки с открытыми стеллажами.

У стеклянных дверей их дожидался маленький человечек с сальной седой шевелюрой. Именно таким д'Агоста и представлял себе профессора Понсонби: суетливым, старомодно одетым педантом. Не хватало только вересковой курительной трубки.

— Профессор Понсонби? — обратился Пендергаст.

— А вы агент ФБР? — прогнусавил ученый, демонстративно взглянув на часы.

«Опоздали-то на три минуты», — подумал д'Агоста.

— Да. — Пендергаст пожал Понсонби руку.

— Вы не сказали, что с вами придет полицейский.

Д'Агосте очень не понравилось, как профессор произнес последнее слово.

— Разрешите представить: мой напарник, сержант Винсент д'Агоста.

Профессор с видимой неохотой пожал д'Агосте руку.

— Должен сразу предупредить, агент Пендергаст, мне не очень-то по душе эта встреча. Не пытайтесь меня запугать и выспрашивать о бывших студентах.

— Не стану. Где нам можно поговорить, профессор?

— Вон там, на скамейке. Я бы не хотел видеть агента ФБР и полицейского у себя в кабинете. Не возражаете?

— Не возражаем.

Твердым шагом профессор направился к скамейке и там, усевшись, закинул ногу на ногу. Пендергаст присел рядом, и для д'Агосты не осталось места, так что он встал напротив них, скрестив руки на груди.

Понсонби достал из кармана вересковую трубку, вытряхнул остатки табака и стал набивать ее заново.

«Вот теперь, — подумал д'Агоста, — он настоящий профессор».

— Вы, — начал Пендергаст, — случайно, не тот Чарлз Понсонби, который выиграл медаль Беренсона в области истории искусств?

— Он самый. — Профессор достал коробок спичек и прикурил, едва слышно зашипев табаком.

— И именно вы составили новый каталог работ Понторно с комментариями?

— Верно.

— Великолепная книга.

— Благодарю.

— Никогда не забуду «Кару Божью» в маленькой церкви, в Карминьяно. История искусств не знала отчета совершеннее. В вашей книге…

— Мистер Пендергаст, может, все-таки перейдем к сути дела?

Повисла пауза. Впервые обаяние Пендергаста потерпело неудачу. Понсонби явно не собирался обсуждать учебные дисциплины с ищейками.

— У вас некогда учился Ренье Бекманн…

— Вы упоминали об этом по телефону. Бекманн писал у меня дипломную работу.

— Тогда разрешите задать несколько вопросов?

— Почему бы вам не спросить самого Ренье Бекманна? Я не желаю становиться информатором ФБР.

Некоторые люди всеми фибрами души ненавидят государственный аппарат. Здесь даже лесть не поможет. Каждое их слово профессор будет парировать цитатой из законов о праве на частную жизнь и прочей ерундой.

— О, так вы не знали? — медовым голосом вкрадчиво произнес Пендергаст. — Мистер Бекманн скончался. Трагически.

Молчание.

— Нет, не знал… Как?

Сейчас бы закрыться Пендергасту, но вместо этого он подбросил еще один лакомый кусочек:

— Я только что с эксгумации… Впрочем, это не самая подходящая тема для беседы, особенно если учесть, что вы с Бекманном не были особенно близки.

— Кто бы ни сказал вам такое, он располагал неверными сведениями. Ренье был одним из моих лучших студентов.

— Как же получилось, что вы не знали о его смерти?

— Мы, — профессор поерзал, — потеряли связь, когда он вышел из стен университета.

— Жаль. Значит, вы не в состоянии нам помочь. — И Пендергаст сделал вид, что собирается встать.

— Он был блестящим студентом, одним из лучших. И… и очень разочаровал меня, сказав, что не хочет поступать в магистратуру. Его тянуло в Европу, в собственный образовательный тур — нечто вроде странствий, не имеющих под собой академической почвы. Я этого не одобрил. — Понсонби помолчал. — Могу я спросить, от чего он умер и зачем понадобилась эксгумация?

— Увы, эта информация доступна лишь семье мистера Бекманна или его друзьям.

— Поверьте, мы были очень близки, а когда расставались, я подарил ему книгу. За сорок лет преподавания я удостоил такой чести лишь пятерых или шестерых студентов.

— Это было в тысяча девятьсот семьдесят шестом году?

— Нет, в тысяча девятьсот семьдесят четвертом. — Довольный, что смог поправить, профессор вдруг посмотрел на Пендергаста, и взгляд его резко переменился. — Только не говорите, что его убили… Ведь его не убили?

— Профессор, получите разрешение от семьи и… Ведь вы наверняка кого-то знаете?

— Нет, — опустил голову Понсонби. — Никого.

Пендергаст удивленно выгнул бровь.

— Он отдалился от семьи, — пояснил профессор. — При мне он даже не упоминал о ней.

— Какая жалость. Значит, говорите, Бекманн уехал в Европу в тысяча девятьсот семьдесят четвертом, сразу после выпуска? И вы о нем больше не слышали?

— Нет. В конце августа того же года я получил известие от Ренье из Шотландии. Он покидал какое-то сообщество фермеров и направлялся в Италию. Очевидно, наступил некий этап в его жизни, который нужно было пройти. Сказать по правде, все эти годы я надеялся увидеть имя моего студента в журнале или услышать об открытии его собственной выставки. Я часто думал о нем. Мистер Пендергаст, я правда буду очень признателен, если вы расскажете о Ренье.

— Придется, — выдержав паузу, сказал Пендергаст, — очень сильно нарушить закон…

Д'Агоста улыбнулся. Лесть не сработала, и Пендергаст сменил направление. Теперь им не нужно просить — профессор умолял сам.

— Расскажите хотя бы, как Ренье умер.

Трубка погасла, и Пендергаст подождал, пока профессор раскурит ее заново.

— Бекманн спился и умер в ночлежке, в Йонкерсе.

— Боже правый. — Профессор выронил спичку, его лицо застыло. — Я и представить не мог…

— Да, прискорбно.

Пытаясь скрыть потрясение, Понсонби рылся в коробке: руки тряслись, и спички рассыпались по скамейке. Профессор дрожащими пальцами стал по одной складывать их в коробок.

Ученый отложил погасшую трубку, и д'Агоста удивился, заметив, что глаза старика подернулись влагой.

— Такой прекрасный студент… — пробормотал Понсонби, обращаясь больше к себе самому.

Дав тишине сгуститься, Пендергаст достал из кармана «Жизнь художников», экземпляр Бекманна, и передал его Понсонби.

Какое-то время профессор просто смотрел на книгу, затем вдруг выхватил ее.

— Где вы нашли это?

— Среди вещей мистера Бекманна.

— Эту книгу подарил ему я. — Понсонби открыл «Жизнь художников» на форзаце, и из нее выпала фотография. — Вот он, — сказал профессор, указав на фото. — Таким я помню Ренье. Должно быть, снимок сделан во Флоренции, осенью.

— Почему именно во Флоренции? — спросил Пендергаст.

— Я узнаю фонтан. Это на площади Санто-Спирито, там гуляют студенты. А позади виден главный вход в палаццо Гуаданьи, старенькое студенческое общежитие. А осенью, потому что они так одеты. Хотя, возможно, это весна.

Пендергаст забрал фотографию и небрежно спросил:

— Остальные студенты на фотографии тоже из Принстона?

— Их я вижу впервые. Должно быть, Ренье познакомился с ними в Италии. Я уже говорил, среди студентов принято собираться на площади Санто-Спирито.

Понсонби закрыл книгу. Он выглядел очень усталым.

— Ренье… — голос его надломился. — Ренье подавал такие надежды.

— На всех нас от рождения возлагают надежды, профессор. — Пендергаст поднялся и, чуть подумав, добавил: — Если хотите, можете оставить книгу себе.

Понсонби, казалось, не слышал. Ссутулившись, он трясущейся рукой нежно поглаживал корешок.

По дороге в Нью-Йорк д'Агоста беспокойно ерзал на переднем пассажирском сиденье.

— Диву даюсь, как вы вытянули информацию из профессора, а он даже не догадался. — Это действительно было изумительно, хоть и немного грустно: даже после тридцати лет разлуки известие о смерти Бекманна сразило профессора Понсонби.