Он валится на твердый пол часовни, лицо пылает в муках от дюжины ран. Вопит, не в силах вынести боль. Закрывает, крепко жмурит глаза, заслоняясь от ужасного сияния Царицы Львов.

Алик появляется рядом, помогает ему подняться, утирает лицо.

Кровь течет по лбу Эмлина из шести ранок, стигматов Ткача Судеб. Со временем из этих ран могут прорезаться зрачки.

– Кончено, – хрипло говорит Алик, обнимая мальчика.

И они остаются в часовне вдвоем, все боги уже ушли.

Таможенный пост на северном рубеже Гвердона с одним поездом мог бы, пожалуй, и справиться. В пограничники берут хорошо подготовленных дозорных, и в сторону Хайта смотрят дула исправных пушек. Начальника заставы подняли среди ночи по прибытии первого поезда. Он отправил на осмотр состава дежурный патруль, пока сам инспектировал дорожные документы. Дежурные в алхимических масках вглядывались в темноту за окнами вагонов, высматривали скрытые чудеса и уклоняющихся от досмотра святых. Полный абсурд, уж им-то известно: в Хайте не бывает святых, кроме оберегаемых, и разве мало вам явного чуда – сотни неусыпных солдат, терпеливо сидящих в вагонах.

Изучение подорожной открыло прискорбное расхождение у Гвердона с Хайтом в понятиях касаемо смерти. Правила, регулирующие железнодорожное сообщение между двумя городами, строго ограничивали число хайитянских солдат, которым дозволено въезжать на территорию Гвердона. Но для гражданских давался куда более щедрый допуск.

Командир эшелона улыбался, глядя на стража границы. Черепа всегда улыбаются. Что вы, все эти неусыпные солдаты сейчас в отпуске и в настоящий момент по букве закона солдатами не являются. Они не на службе, невооружены и в гражданском.

Страж границы указал на то, что городом установлен еще более строгий предел пребывающей в Гвердоне нежити.

«А, – сказал командир эшелона, – эти ожившие отпускники вовсе не собираются в город. В сам Гвердон они не войдут. Они едут на праздник в сельскую местность. А правила въезда гражданских не уточняют, живые эти гражданские или мертвые».

Какой-то откровенный фарс.

Начальник заставы мог приказать открыть по составу огонь из орудий. Он мог подорвать пути, отводя от города возможную угрозу. Но по железной дороге приближались новые огни, на подходе новые поезда. Таможенный пост будет сметен. Его и его пограничников просто вырежут.

Еще ему поплохело, когда он представил завтрашние проблемы. За последние недели Хайт превысил объем закупок алхиморужия, и основные партии перевозили по рельсам, дабы избежать ишмирских кракенов или лириксианских воздушных пиратов. Благополучие города напрямую зависело от торговли. Что с ним сделает гильдия алхимиков, если он необоснованно закроет границу?

Начальник поста скрежетал и пыхтел в такт холостым оборотам мотора за окном. Он опять перечитал правила, сверился с расписанием – под пытливым взором безглазого командира эшелона. Наконец раскопал старые дорожные карты.

Компромисс был найден – благолепное решение. «У нас есть, – скрипел начальник, – выведенный из пользования разъезд, немного севернее Гвердона. Достаточно вместимый, чтобы принять все четыре «праздничных поезда». Он пошлет вперед сообщение, городской дозор направит отряд для наблюдения за разъездом. Убедиться, что «гражданские» хайитяне ведут себя хорошо». Командир эшелона оскалился ухмылкой и согласился.

Пограничная стража конфисковала запалы от артиллерийских единиц состава, пообещав вернуть их, когда хайитяне покинут гвердонскую территорию. Хайитяне не возражали. Более того, сотрудничали, помогая разбирать механизмы орудий. Артиллерией управляют живые войска, а не мертвые. Мертвецы медленно учатся новым навыкам. Медленно, но упорно.

Один за другим поезда проезжали пограничный пост.

Один за другим, согласно приказу, они прибывали на запасной путь глухой ночью. Гвердон высился тенью на юго-востоке, изменчив и темен, бессонный в эту душную летнюю ночь.

Первую ночь Теревант провел в дешевой гостинице в Мойке.

Он не спал – а если и спал, то не помнил этого. Сон приносит кошмары, а кошмары неотличимы от яви.

Второй день он снова провел в скитаниях, прятался, размышлял. Он чувствовал себя пустым сосудом, урной для душ, только без души – взамен у него в черепе громыхали вопросы.

Ольтик мертв. Этот факт слишком велик, не укладывается в растрепанном сознании. Ему надо сосредоточиться на отдельных частях факта, тогда мысли перестанут блуждать. Он сейчас идет по узкому мосту, по обеим сторонам черная пучина.

Ольтик мертв. В какой касте он скончался? Очевидно, не в неусыпных. Сумел ли он вовремя добраться до Меча Эревешичей, приняли ли его предки? Или скончался вне касты, позорно? Умер молителем, и его застрявшей душе мыкаться в оболочке плоти, пока некроманты не извлекут ее, а потом приспособят к делу в храме безымянного?

Если Теревант перестанет думать, перестанет двигаться, то больше никогда не сдвинется с места.

Ольтик мертв. Как его смогли убить? В его распоряжении был Меч Эревешичей, средство черпать силу, накопленную сотней поколений Эревешичей. Его непременно должны были захватить врасплох. Исподтишка, в момент слабости.

Его убил кто-то, кому он верил.

«Она обыграла нас обоих».

Хайт зиждется на двух столпах: Великих Домах и Бюро. Это две руки государства под управлением бессмертной Короны. Об этом знает каждый школьник. Корона возжелала Гвердон, поэтому Дома и Бюро принялись за работу. Дома послали Ольтика – героя войны, живую легенду – ослепить своим блеском парламент, склонить его к союзу с Хайтом. Бюро отправило Лис провести в короли свою пешку.

Чтобы Ольтик наверняка потерпел неудачу, Лис не отдавала ему меч. Она воспользовалась злополучным воскрешением Ванта – не воспользовалась ли она и дорожным происшествием у Грены, не подстроила ли вообще его сама? От осознания у Тереванта свело живот. «Вместо почетной охраны из неусыпных Лис попросила привезти меч меня, потому что знала – мною удастся манипулировать».

Теревант заметил, что бормочет вслух. Прохожие на улице бросали на него косые взгляды. Он свернул в переулки, глубже забираясь в Мойку.

Лис манипулировала им, Теревантом. Перехитрила Ольтика. Предала их доверие. Но… означает ли это, что Ольтика тоже убила она? Даже если она видела в Ольтике соперника за Корону и пошла бы на убийство ради величайшего приза во всем Хайте, то Ольтик был уже соперником побежденным.

– Они… – сказал ему Лемюэль. Но Лемюэль – ставленник Лис. Это Лемюэль на Фестивале отправился за ним, вытащил его из теплой и надежной компании у костра Наолы. Теревант пощупал болезненную шишку на затылке. Он почти осязал, как под ушибленным черепом бурлят и перемешиваются мысли.

А как быть с Даэринтом? Подозревал ли что-нибудь старый аристократ? И потому пытался уговорить Тереванта сбежать? Нет, не может этого быть – Даэринт первым делом обвинил Тереванта в убийстве. Даэринт ему не союзник.

У Тереванта в городе нет ни единой живой души, на кого бы он мог рассчитывать. Гвердон полон неласковых взглядов. Повсюду стражники. Теревант вздрагивал каждый раз, минуя дозорного. Разносчики газет орали по всему городу о хайитянских войсках, ставших лагерем у черты города, и об убийстве хайитянского посла. Лишь вопрос времени, когда кто-нибудь его опознает. Смерть великая, да под плащом на нем до сих пор военная форма! Он повернул обратно к узким проулкам и покосившимся постройкам Мойки, полной мест, где б он мог приютиться, где людей больше интересовало содержимое его кошелька, а не принадлежность мундира.

Ольтик мертв. Ольтик умер и не вернется.

Теревант – последний Эревешич.

От голода начала кружиться голова. Он отыскал лоток с готовой пищей, купил у одноногого продавца жареную рыбу с тушеными овощами. Когда Теревант полез в карман за монетой, то нашел там небольшой плотный прямоугольник визитной карточки.