Вблизи они тоже осознавали ее. Их сознание ощупью тянулось к ней. Ее присутствие сбивало их с толку, приводило в замешательство само ее существование. Прежде они принимали ее за Карильон по ошибке.

Она решила, что слева – бог с Колокольной Скалы. Кари однажды дотрагивалась до колокола Нищего Праведника. По ее словам, он с тех пор ее знает.

Может быть, того, что слева, получится обмануть.

– Готовы? – спросила она у Рамигос.

– Клади меня здесь, – ответила чародейка, – и дай минуту. – Эладора опустила наставницу на пол среди железных груд. Рамигос вытащила свой увесистый журнал и поспешно начеркала еще несколько иероглифов.

– Первые мгновения святости, – произнесла Рамигос, пока писала, не глядя на Эладору, – особенно действенные. Когда душа впервые соединяется с богом, когда между вами прокладывается канал. Твой случай особый – божества на тебя уже, хм, притязали, но тогда это произошло насильно.

– Я с этим справлюсь, – сказала Эладора. – Дойду до конца.

Рамигос закончила писать. Страница испачкана ее кровью, но иероглифы можно прочесть. Она закрыла журнал и, с усилием подняв, передала его Эладоре.

– Из самого Кхебеша меня прислали изучить эти бомбы. Вот – насколько я смогла приблизиться к формуле Роши. Пусть мои… ты же знаешь, что все это значит. Одно из двух – или конец придет Божьей войне, или целому миру. Пусть мои записи придутся во благо.

– Я прослежу.

– Я бы тебе показала Кхебеш. Но он очень далеко. И у нас вечно нет времени, правда? Вечно его не хватает. – Рамигос состроила гримасу. – Ступай.

Одно бесформенное отродье, смесь из расколотых чанов, вприскочку понеслось на Эладору, истекая слюной изо всех своих четырех ртов. Рамигос швырнула в него ударное заклинание – тварь зашаталась. Из теней выползло другое существо, за ним еще и еще – и темнота пещеры осветилась сверканием колдовства.

Эладора двинулась к богу, распевно выговаривая заклинание. Оно превратилось в молитву, а та превратилась в мольбу.

Дозволь мне ступить меж зазоров. Дозволь мне пройти по краешку неба. Ты не узнал меня? Я – Предвестница.

Впусти меня.

Она исчезает.

Падает в брешь среди тьмы.

Слышится тишина между двумя ударами колокола.

В миг, когда в тебя вонзается нож.

Откуда ты здесь? – спрашивает нечто с лицом Мирена.

Эладора вспоминает, что после телепортаций Карильон с Миреном оба испытывали неудержимое сексуальное влечение, страстное желание воссоздать тот миг духовного единства. Эладора вспоминает укол ревности.

Сейчас ничего – лишь отвращение и отдаленная жалость.

Я не здесь, – возражает она, ничем не выдавая себя. – Я там. Где по небу летают драконы, и в лесу живут другие боги.

Хоть они оба и бестелесны, здесь, в этом вневременье, – крохотные искорки душ, захваченные ураганом Черного Железа, он каким-то образом злобно насупливается.

Они мои. Это место – мое. Для того меня создал отец.

Она подступает ближе.

Нет, мое. Я – дочь семьи Таев. Мой дед пробудил Черных Железных Богов. Он составил заклинания и призвал их. Он создал их Предвестницу. А ты, ты – вор. Побродяжка в чужом доме. Ты вообще никто рядом со мной.

Она не смотрит на Мирена, лишь на Черных Железных Богов за пределом.

Я – Эладора Тай. Я требую прохода на Лирикс. Назовите цену.

Колокольный звон трижды оглушает пещеру эхом, и Эладоры здесь больше нет.

Шпион выполз из воды на пляж горячего пепла. Кое-где песок сплавился в стекло, и оно переливалось под утренним светом. Едкая вонь жгла его легкие. Он доковылял до руин тюрьмы Чуткого острова. Среди развалин тлело пламя и чадили лужицы флогистона. Клетки перекорежены, божественные узники из дюжины пантеонов ныне едины в соборном всесожжении. Зеркальная башня опрокинулась, и ее бока потускнели от копоти.

Из глубины залива долетало эхо канонады. Небо над далеким городом расщеплено чудесами.

В Северасте тоже стреляли пушки, и было много чудес, и город все равно пал.

Шпион поспешил на северный берег Чуткого. Оттуда видно, как бурлит вода на месте, где погрузилась «Великая Отповедь». Щупальца кракенов под водой волновали морскую поверхность – хищники сторожили добычу от падальщиков. «Бедный Дредгер, – подумал шпион, – величайший из алхимических отходов на всем свете ждет прямо у порога, а забрать нельзя». Он нашел укромное место среди камней, чтобы не засекли глаза кракена размером с тарелку. Стало интересно, это создание под водой, часом, не Ори? А может, какой другой святой, боевой пловец сопровождения перед приходом главного флота.

Он достал подзорную трубу, навел на горизонт. В городе идет бой. На улицах Мойки блистала, переливалась жижа, под летним солнцем столь же прекрасная и волшебная, как Новый город. Их затопила, понял он, кракенова волна. Главный флот еще не подошел – хотя, как по шпиону, разницы никакой. Орудие его мести здесь, под этими волнами, но с тем же успехом оно могло быть на луне.

Без цели, что собрала бы его, он почувствовал, как расточается. Под летним солнцем тепло, и тут, на этом скальном уступе, вполне уютно. Крохотные частицы его существа начали разбегаться, искать трещинки в камне, темные уголки, чтобы укрыться от света. Можно поспать. Унестись прочь.

Стать призраком. Привидением этой пустой шхеры. Он закрыл глаза, позволил обнять себя тьме. Словно волна наступала, вытесняла свет.

Он не знал, сколько уже тут покоится. Луна и солнце вертелись над ним. Небо терзали бури. Охапки туч маршировали к побережью, как батальоны солдат.

Издалека доносился шум городского сражения. Защитникам пока удавалось держать оборону – Ишмирское вторжение застопорилось на нижнем городе. Мыс Королевы горел, и парламент тоже горел, и Мойка стала болотом с раздутыми трупами, но защитников пока не сумели сбросить со склонов. С острова Гвердон – смазанное пятно на горизонте, раздутое клубами дыма и вспухших туч, и смысла в успехе обороны, похоже, не больше, чем в кляксе. Севераст десять дней сдерживал Праведное Царство, но все равно пал.

Он вспомнил, как храмовые танцовщицы рождали чудовищ, их животы вспучивались прямо на глазах устрашенных жрецов. Дети, зачатые в танце, священны и принадлежат Богине. И она провозглашала их своим оружием. А другие танцем призывали огонь, и огонь откликался. Он помнил, как священники Пеш приносили ей в подношение жертвенных львов, кропили из кадильниц их кровью морской берег, и из каждой капли воспарял львиный дух. Он помнил на небе замки из дыма и облаков.

Гвердон способен поставить под ружье лишь скудные чудеса. Алхимиков подкосил Кризис; Хранимые Боги, пожалуй, восстановили немного былой силы, но запаса стойкости у них нет. Горстке хайитянских солдат не перетянуть чашу весов. Гвердон делал ставку на божью бомбу, как и он сам.

Шпион протянул слабую руку и отсалютовал городу. «Мы оба проиграли», – подумал он.

Тереванту сказали, что с начала нападения прошло три дня. Он не спорил, мертвым виднее. Даже летнее солнце не проницало плотный дым, туман наводнения, плотоядные тучи, что нависали над Гвердоном, и он уже не помнил, когда последний раз спал.

Также ему сказали, что передовая еще держится. В этом он был менее уверен. В военной академии на карте чертили строгие линии, личный состав изображали квадратиками подразделений, точно размечали высоты. Ничто из этого и отдаленно не походило на уличные бои последних трех дней. Бои с отродьями ишмирских богов и обуянными войной святыми. Берсерками Пеш, чья сила росла с каждым убийством. Таящимися в засаде отвратительными пауками. Даже на вершине Священного холма приходилось надевать дыхательную маску, чтобы отфильтровывать вонь жертвенных костров. Гвердонских мертвецов погребали по старым обычаям, возносили их души Хранимым богам, и тут же энергия душ снисходила назад на святых. Случались и чудеса, прямое вмешательство той стороны. Незримые руки восстанавливали поврежденные пушки благоволением Кузнеца. В дымных тучах метались огни, собирая в безопасном месте отставших солдат, если они хранили веру в Нищего Праведника. Боги были на их стороне.