Яконо обернулся ко мне, жгучий ветер раздувал его капюшон.

– Скоро стемнеет. Едем дальше в надежде найти гостиницу или остановимся и разобьем лагерь, Кайса?

– Как тебе всегда удается угадывать, что это я? – спросила она. – И ты не забываешь это отметить.

Он пожал плечами.

– Научился видеть различия в выражении лица. И… помня наши прошлые разговоры, я всегда произношу твое имя – просто чтобы ты знала, что я тебя вижу.

Ни одна из нас не нашлась, что на это ответить. У него был талант говорить такое, и я не уверена, что спокойно ощущала себя объектом его внимания, когда это случалось. Или когда он смотрел на меня, вложив в этот взгляд всю душу, осторожно и неуверенно выжидая, как человек, который обжегся и все-таки возвращается.

– Спасибо, – произнесла я, прогоняя боль, подступающую так часто. Быть серьезной я не очень умела, но пыталась. Изредка. – А давай проедем еще немного. Этой ночью я очень хотела бы спать в постели.

– Не могу с этим не согласиться, Кассандра.

Я не стала больше спрашивать, откуда он знает.

На сей раз удача нам улыбнулась. Еще до того, как на зимнем небе погасли последние лучи света, на пути появилась гостиница. Пока не выпало ни снежинки, но тяжелое серое небо обещало снегопад на целый день. Может быть, мы проснемся, занесенные снегом. Но, по крайней мере, на ночь у нас будут теплые постели. Или, как оказалось, постель.

При виде нас трактирщик поморщился.

– С этой скверной погодой, боюсь, у нас только одна комната и осталась.

– Ничего, – сказал Яконо. – Мы поместимся.

– Там кровать-то… одна, но я попрошу хозяйку развернуть еще спальную циновку, и…

– Беспокоиться незачем. Мы и так поместимся.

Он сказал это спокойно, без малейшего смущения и неловкости, и в голосе слышалась теплота – вероятно, только я ее уловила. И в мои-то страшно сказать какие годы щеки у меня покраснели, а на потолке обнаружились очень интересные завитушки.

Кланяясь и улыбаясь, трактирщик, казавшийся таким же бессловесным, какой часто бывала и я в присутствии Яконо, повел нас вверх по лестнице, то и дело оглядываясь, проверяя, что мы следуем за ним. Маленькую, но теплую и уютную гостиницу наполнял аромат стряпни, в противоположность холодной тьме, сгущавшейся за окном. В комнате не было ничего лишнего, только узкая кровать, небольшой столик и потрепанное кресло, видавшее лучшие времена.

Он впустил нас внутрь, а сам остановился в дверях, потирая руки.

– Замечательно, благодарю вас, – со всей искренностью произнес Яконо. – Сколько за ночь? И еще нужен горячий ужин и стойла для лошадей.

Не торгуясь, Яконо заплатил требуемую сумму, улыбаясь трактирщику, пока тот не ушел.

Принесли горячей воды, и мы умылись. Потом прибыла еда, и мы поели, подвинув столик к кровати, чтобы ужинать вместе – один на матрасе, а другой в дряхлом кресле, но обоим тепло, уютно и сытно.

Я никогда особо не волновалась, ложась с мужчиной в постель, но, как выяснилось, все когда-то случается в первый раз. Как можно делить постель с кем-то без секса, я понятия не имела, а близость и уязвимость пугали. Но, когда Яконо разделся до пояса и нырнул в кровать со мной рядом, когда его грудь прижалась к моей спине и он меня обнял, это было прекрасно. Он был сильный и нежный, и дышал мне в затылок, и хотелось, чтобы за ночь выпал глубокий снег и нам пришлось здесь остаться подольше.

– Когда мы доберемся до твоего дома, там тоже будет мало кроватей? – спросила я.

– Обычно кроватей хватает, но кто знает. – Я почувствовала тепло его дыхания на своей шее. – Если ты захочешь.

– Я думаю, это было бы… славно, – сказала я, крепче сжимая обнимавшую меня руку. – Да.

У меня не было уверенности в том, что ждет впереди, да и быть не могло, но впервые появилось ощущение открытого пространства, возможности, и, свернувшись в тепле Яконо, я просто существовала. Там, снаружи, дул ветер и падал снег, и я никому не была нужна. Даже смерти моей никто не хотел. Там, куда мы едем, мне необязательно оставаться Кассандрой Мариус, я могу стать кем угодно, кем захочу, и со мной будет Яконо, с добрыми глазами и щедрым сердцем.

«Мне он очень нравится, Касс, – сказала Кайса, когда обе мы уплывали в сон. – И мне очень нравится… это. Все это».

«Да, и мне он тоже нравится, но… Кайса?»

«Да, Кассандра?»

«А еще мне очень нравишься ты».

И впервые в жизни мне удалось заставить ее потерять дар речи.

Мико

Мансин однажды сказал, что император Кин удерживает трон благодаря силе отличной легенды, которая кажется правдивой, как бы мало правды в ней ни было. Люди восстают против шероховатостей в истории, хотя следует опасаться именно совершенных, в которых нет ни малейшей трещинки между фрагментами, и каждая шестеренка вращает ее в нужную сторону. Правильную. Смерть Мансина от рук дочери, которую он жестоко эксплуатировал и не ценил по достоинству, стала еще одной шестеренкой, сдвинувшей нас к новому будущему. Вот так и возникла легенда.

В условиях царившей в Симае неразберихи нужно было принять множество решений, составить указы и отправить послания, отдать приказы и провести советы, и у нас с Сичи едва хватало времени перевести дух и сказать друг другу, что мы справимся. Но мы должны были справиться, потому что иначе Кисия вернулась бы к жизни по прежним, закостенелым шаблонам, задушив перемены. Мы мечтали о будущем, в котором не нужны императоры-боги, а войны с Чилтеем не повторяются каждый год, где горные племена называют Кисию своим домом. Но это будущее не наступит, если за него не бороться. Каждый день. С каждым вздохом.

Через несколько дней после взятия Симая мы встретились с последними оставшимися левантийцами рядом с их лагерем. Это было не официальное мероприятие со знаменами, шатрами и придворными, а скорее встреча старых друзей на обочине.

Многие уже уехали, торопясь на север. Другие задержались на пару ночей, а раненые – еще дольше. Теперь все покидали Кисию и пришли попрощаться с Нуру и Тором.

В тот пасмурный день на пустыре нас ждал десяток левантийцев, и каждое лицо было знакомо, хотя я не знала всех по именам. Нуру и Тор осадили лошадей и тут же спешились, и крепко обняли каждого из тех, кто пришел попрощаться, не сдерживая слезы. Только спрыгнув с седла, я обвела взглядом собравшихся воинов и увидела Раха. Он сидел, прислонившись к дереву, и откинул голову назад, щетина на ней сливалась по цвету с корой и была не намного темнее синяков на его лице.

Я шагнула вперед, но остановилась, переведя взгляд на стоящего неподалеку Гидеона.

– Что случилось?

– Он сражался за нас, – сказал Гидеон, вскинув голову. – Как всегда. Даже когда это глупо, а мы этого не заслуживаем.

– Гидеон, – сказала Сичи, и тот заключил ее в объятья.

Я даже позавидовала им: на мгновение их души как будто слились – так хорошо они понимали друг друга.

Мне хотелось бы вот так попрощаться с Рахом, но он не только не встал, но даже не открыл глаза. Он хотя бы дышал – и только этим я могла утешиться. Подойдя ближе, я заметила новые раны, так много, как будто он еще не развалился на части только благодаря повязкам и надежде.

– Рах, – тихо произнесла я, опускаясь рядом с ним на колени во влажную траву, под доносящуюся болтовню на левантийском. – Рах?

Его веки затрепетали, и на мгновение он вернулся в реальность, посмотрев на меня из отекших глазниц. Его губы дрогнули в улыбке.

– Мико, – сказал он, и у меня выступили слезы.

Со всей нежностью я провела рукой по его бритой голове, только чтобы прикоснуться к нему в последний раз. Если ему было больно, он этого не показал.

– Ты тоже должна его поблагодарить, как и мы, – сказал за моей спиной Гидеон. – Хотя он сделал это не ради тебя, – добавил он.

– Я знаю. – Я повернулась к Гидеону – воину, разделившему мою империю. Укравшему мой трон. Тому, которому всегда был верен Рах. – Он сделал это ради тебя.