– А если подписать с ними договор, через сколько лет они его нарушат? Через год? Два? Этот цикл так и будет повторяться, только с каждым разом все быстрее и быстрее, пока кипит ненависть. Листок бумаги и брак без любви ничего не изменят!

– Может, и нет, но они слишком сильны, и покорить их не удастся. Так что либо мы заключим мирный договор, либо будем уничтожены.

– Народ это не поддержит. После всего, что они сделали. Люди не примут императора-чилтейца.

Мансин поднял руки, и успокаивающий жест лишь распалил мой гнев.

– Он не будет императором. Лишь консортом. А Кисия привыкла к постоянному чередованию мира и войны с Чилтеем. Мы сражаемся с ними, а потом торгуем, и для простонародья все просто идет своим чередом. На этот раз огонь войны раздували варвары. Их и будут обвинять.

Я знала, что левантийцев заставили сражаться, и понимала, что чилтейцы предлагают мир только потому, что боятся или придумали какой-то изощренный план, но какое значение теперь имели мои мысли?

Мансин снова раскинул руки, утихомиривая гнев, который я так и не выпустила наружу.

– Я служу империи. Я дал присягу, поклялся служить народу Кисии, а не ее правителям, и даже вы мудро признаете, что это самый правильный путь. «Мало шансов на крупную победу или много на скромную», сказали вы, а мир стоит того, чтобы пожертвовать гордостью.

Мне была ненавистна логичность его рассуждений. Противно, что он использовал против меня мои же слова. И я ничего не могла возразить. Он не пошел бы на этот шаг, если бы не был уверен в поддержке.

– И давно вы планировали меня сместить, ваше превосходительство? – спросила я. – Сколько времени вы притворялись верным?

– Я всегда был верен цели, которой вы хотели добиться, и это не изменилось, – высокомерно объявил он.

– Чушь. Вы верны только собственным прихотям, как все двуличные советники и генералы в истории. Можете успокаивать себя ложью, если вам от этого легче, но это не изменит действительности.

– Прихотям? Беспокоиться о судьбе Кисии – это прихоть? Такая же, как спать с левантийцем?

Гнев вынудил меня шагнуть вперед.

– Я с ним не спала, – прошипела я. – Я не сделала ничего плохого. Если бы я была мужчиной, вы бы и бровью не повели.

– Но вы не мужчина.

– В этом-то и проблема, верно? Было забавно дать мне поиграться в правителя, когда вы думали, что сможете меня контролировать, но как только я перестала внимать вашим советам и начала принимать собственные решения, вы побоялись мне довериться. Это выглядит так жалко.

Он тоже шагнул вперед, в заряженное напряжением пространство между нами.

– Вы должны были стать символом силы. Символом мудрости и чистоты, богиней, бесстрашно сражающейся за империю и вдохновляющей солдат.

Чистота. Символ. Не женщина из плоти и крови, с собственным разумом. И сквозь стиснутые зубы я выплеснула ярость сотен позабытых императриц:

– И как я могла не упасть с такого пьедестала?

Мы злобно уставились друг на друга.

– Вы должны были меня слушать, – сказал он.

– А вы должны были доверять мне, а не подрывать мой авторитет при первой же возможности.

Мансин фыркнул.

– Я не делал ничего подобного. Вы и сами справились.

– Я взяла Сян. И Когахейру. Я сражалась с армией самозваного императора и победила.

– И потеряли половину своей армии в засаде.

– И уничтожила в засаде армию светлейшего Бахайна. Вы оцениваете только мои ошибки, но не победы. Проигрывал ли битвы император Кин? Да. Терял ли он солдат? Да. Позволял ли прорывать границу? Да. Отдал ли половину империи моему отцу? Да.

На долю секунды мне показалось, что я его убедила, но Мансин фыркнул и отвернулся.

– Как жалко это выглядит, – сказала я. – Оценивать женщину по более высоким меркам, чем мужчину.

– Вы видите то, чего не существует.

– Да как вы смеете!

– Это просто наблюдение, ваше величество.

Возвращение уважительного титула ранило не меньше, чем обращение по имени, и я плюнула в него, выплеснув всю накопившуюся ярость. Он отпрянул, но потрясение вскоре сменилось отвращением.

– Очень по-женски. Разговор явно окончен. Пока вы сохраняете респектабельный вид перед внешним миром, вас будут уважать при дворе. Бывает судьба и гораздо хуже, ваше величество.

– Например, против собственной воли стать женой Лео Виллиуса и наблюдать, как он захватывает империю.

– Он священник, а не воин.

– Вы сильно заблуждаетесь насчет него, отец, и пожалеете об этом, – вмешалась Сичи.

Мансин посмотрел на нее с тем же презрением.

– Угрозы недостойны имени, которое ты носишь.

– Удивительно. Уверена, что я слышала, как вы угрожали насильно вывести отсюда Нуру, если она не уйдет добровольно.

– Разговор окончен, – объявил он. – Вам обеим следует отдохнуть. Завтра я сообщу вам о планах совета по поводу договора и брака, и где теперь, после разрушения Мейляна, будет находиться императорский двор. Разрушения теми самыми людьми, с которыми намеревались заключить союз вы.

Это был последний болезненный укол. Я не могла не ответить тем же.

– Теми самыми людьми, без которых вас не было бы в живых. Теми самыми людьми, которые спасали нас снова и снова.

Он не удостоил меня ответом, только издевательски низко поклонился и пошел к двери, даже не взглянув на дочь. Вот и все. Я не окликнула его. Не стала молить.

Ни Мансина. Ни армии. Ни союзников. Нет даже Эдо, Раха или генерала Рёдзи. Я осталась одна.

Рука Сичи скользнула в мою. Ее кожа была такая мягкая. Я сморгнула слезы. Сичи молчала, как и я, мы просто стояли в удушающей тишине пустого зала.

Когда мне показалось, что я смогу заговорить и мой голос не сорвется, я посмотрела на Сичи. Она тоже посмотрела на меня, и это окончательно разбило мне сердце. В ее лице не было ни надежды, которую я мечтала увидеть, ни силы и решимости, которые могли бы укрепить мою волю. Остались только мы вдвоем. Без союзников. Без ресурсов. Без власти. У нас не было даже плана. Ничего.

Я ответила на ее слабую улыбку, и по моим щекам потекли слезы. Я не сдерживала их. Нет смысла притворяться. В ее глазах я видела то же отсутствие надежды, как и она в моих.

Мы остались одни.

Итагай, неспешно покачивающийся подо мной, был моей опорой, ритм его шагов убаюкивал лучше, чем самая сладкая колыбельная. Если бы не Ясс, я давно задремала бы.

– Мне известно, что и раньше тебя посещали неудачные идеи, – сказал он, глядя снизу вверх, потому что шел рядом. – Но это… Ты уверена?

– Ты уже… кажется, в седьмой раз задаешь мне этот вопрос.

– До сих пор я хорошего ответа не получил.

– А что было бы хорошим ответом?

Он смотрел вперед, на залитую лунным светом дорогу, пустынную, если не считать нас. Дул сырой и холодный ветер, но хотя бы дождь перестал. Я уже начала цепляться за подобные мелкие радости.

– Ничего. Я так думаю, хорошего ответа тут нет.

Я вздохнула, устав до такой степени, о которой даже не подозревала.

– Ну а я уверена. Что хочу это сделать. И что это важно, даже если идея не особенно хороша или ничего не получится.

Ясс на время умолк, и тишину ночи нарушали только порывы ветра и стук копыт Итагая. Я прикрыла ноющий глаз. На пустую глазницу целитель наложил повязку. Я нуждалась в ней, но она давила, и голова болела еще сильнее. Я должна переждать. Отдохнуть. И отправиться в путь, когда полегчает. Ясс высказывал множество здравых доводов, все ходил кругами, чтобы не сказать прямо – он не хочет, чтобы я шла. Но чем дольше я жду, тем выше вероятность опоздать.

– Ты сказал, что они взяли в плен больше десятка левантийцев, – наконец произнесла я.

– Да.

– Среди них и Ошар.

Молодой переводчик, еще недостаточно взрослый для Посвящения, должен был жить совсем по-другому. Но гуртовщики поддались чужому влиянию. Гидеон решил остаться, завоевывать, строить. Лео все это уничтожил, и теперь будь я проклята, если допущу, чтобы он уничтожил и Ошара. Уничтожил всех. Матсимелар погиб из-за моих ошибок. Ошар не умрет вслед за ним.