Она заковыляла назад, приволакивая ногу. Двор словно был кругом для поединка и принадлежал лишь нам двоим – только мне, ей и ее понимающей улыбочке.

– Что значит – нет в пророчестве?

Она рассмеялась.

– Думаешь, я собиралась все это пережить? Что это мои руки построят священную империю? Я всего лишь колесо, вращающее настоящее в сторону будущего. Да, я умру, но не от твоей руки. Я лжесвященник Дишивы.

– Что?! – вырвалось у меня, и на ее лице появилось глубокое удовлетворение.

– Как я люблю просвещать тебя, когда ты уже ничего не можешь изменить. Это даже приятнее теплого утреннего солнца после холодной ночи.

Я крепко зажмурился, пытаясь вписать эти новые сведения в то, что я уже знал, но ничего не получалось. Все должно быть наоборот, Эзма должна убить Дишиву, обеспечив себе путь к званию Вельда.

Эзма как будто почувствовала мое замешательство, потому что засмеялась еще сильнее.

– Я не Вельд. Я говорила это Дишиве, когда открыла ей судьбу. Просто не сказала, как закончится наша история.

– Но Лео сделал ее лжесвященником.

– Что ж, он ошибся. Может, он сам никогда не следовал за ней, никогда не считал ее настоящей, но достаточно посмотреть, как относятся к ней чилтейцы, чтобы понять: она не подделка. Неважно, что она левантийка. Неважно, что женщина. Иеромонахи выше этого и, получив должность, занимают ее пожизненно. О нет, Дишива никогда не была ложной ни в чем, но я, называя себя заклинательницей, когда у меня отняли этот титул, насквозь фальшива. Ты сам много раз это говорил.

Когда я прекратил наступать, она перестала пятиться, и мы застыли в этом мгновении, а мир продолжал жить без нас. Где-то в городе Дишива, Амун и Лашак сражались в своих битвах. Они боролись за жизнь и будущее, а далеко за стенами города другие люди продолжали жить обычной жизнью, занимались повседневными делами, а солнце всходило и заходило после ничем не примечательного дня.

– То, что я все равно умру, удовлетворит твою мелочную жажду мести? – спросила Эзма.

– Мелочную? О нет. Я видел, как ты всеми силами стараешься разорвать нас на части. Все эти смерти на твоих руках. Мелочная месть. – Я сплюнул на камни. – Какое бы удовлетворение я не испытал, убив тебя, дело давно уже не во мне.

– Но ты меня не убьешь.

– Да, ты так говоришь. – Я медленно шагнул вперед, наслаждаясь тем, как она вздрогнула. – Но я знаю то, чего не знает Дишива. Ты ведь не всегда считала ее Вельдом, так? Ты сказала Гидеону, что это он, а когда он не стал играть по твоим правилам, послала чилтейцев за ним и его Клинками, и все, что последовало за этим – твоя вина.

– Тебе не удастся так легко оправдать его. – Когда я сделал еще шаг, она не сдвинулась с места и стояла прямо и гордо, насколько может человек, близкий к обмороку из-за сломанной руки. – У тебя не выйдет свалить всю вину на меня. Я сделала то, что сделала, потому что должна была, а Гидеон сам выбрал свой путь. Думаешь, я приговорила его к Отторжению, только чтобы сделать тебе больно, но нет. Он это полностью заслужил.

– Говорит фальшивая заклинательница. – Я снова сплюнул. – Кому ты лгала? Гидеону? Или Дишиве?

– Никому. Я ошиблась в переводе. Я считала Вельда мужчиной, не понимая, что это должна быть женщина, поскольку вера не позволяет мужчинам иметь партнеров‑мужчин.

Она прижалась спиной к столбу веранды.

– Но Вельд не чилтеец, – сказал я. – Он не принадлежит к их вере. Как ты можешь быть уверена, что эти правила применимы?

На лице Эзмы промелькнуло раздражение, и я прыгнул вперед, впечатав ее в столб. Одной рукой схватив ее здоровую руку, вторую я сомкнул на ее горле и крепко сжал. Расширившиеся глаза Эзмы и панические попытки дышать наполнили меня радостью. Говорить больше было не о чем, и, стиснув зубы, я изо всех сил сдавил ей горло.

Она замахнулась сломанной рукой, целясь мне в голову. Это мало напоминало удар, но от неожиданности я слегка ослабил хватку, и Эзма вырвалась, отчаянно вдохнула и пнула меня по голени.

Я повалился назад, ударившись о камни, а она хрипло дышала и кашляла.

С жутким, мучительным смехом она потащилась ближе ко мне.

– Не можешь. Убить меня. Только. Вельд. Может.

Я перекатился и увидел ее упавший клинок с рукоятью, инкрустированной сердоликом, похожим на кровь. Я пополз к ножу, поочередно переставляя локти и цепляясь за камни рваной одеждой.

Когда я нащупал кончиками пальцев лезвие ножа и в последний раз подтянул себя ближе, ее шаги следовали за мной. Протянув руку, я сомкнул ладонь на рукояти. Времени смотреть не было, оставалось только позволить чутью в последний раз пронести меня через боль.

Возможно, в другое время, в другом месте, в ином мире я нанес бы удар и встретил только воздух. Или слегка зацепил ее плечо или руку и тут же рухнул бы, не в силах сражаться дальше. Но здесь и сейчас клинок пронзил плоть, его острие пробило кожу и сухожилия, пролив кровь, которой я мог бы очистить весь мир.

Дрожащей рукой Эзма дотронулась до раны, нащупывая нож – ее нож. Каким знакомым он должен был ей показаться, обещая конец, который не наступит, пока я не выдерну его. Эти последние мгновения, пронизанные болью – скорее пытка, чем подарок. Я смотрел ей в глаза, чтобы убедиться: она понимает, что скоро умрет и ничего не может сделать. Ее пророчество оказалось ложным.

– Вельд, – прошипел я. – Ты поверила в какую-то сказку.

Глаза Эзмы распахнулись, и она судорожно вцепилась в мои пальцы, словно желая убедиться, что я существую.

– Рах, – выдохнула она. – Рах. Рах.

– Что?

– Широкая. Широкая степь. Рах.

Значение моего имени на нашем языке. Ничего нового, но ее крепкая хватка на моем запястье и немигающий взгляд не давали покоя. Я мог бы вытащить клинок, позволить ей упасть и умереть на камнях у моих ног, но не делал этого.

– Рах, – повторила она со сдавленным смехом. – Рах, широкая степь. Вельд. Широкая… широкая степь.

От этого хриплого, жуткого смеха клинок дрожал вместе с ее телом.

– Это ты. Ты построишь… империю. Ты. С самого начала. Имя… прямо у меня под носом. Дай Бог…

Я выдернул нож. Ее рот безвольно открылся, глаза распахнулись, хлынула кровь. Язык шевелился во рту, Эзма пыталась говорить, но голос был не громче вздоха. И все же я вздрогнул. Она пыталась поведать мне свои истины, втягивая обратно в водоворот, от которого меня должна была избавить ее смерть.

– Нет. – Нож снова выпал из моих рук на камни. – Нет. Я не верю в твоего бога и в твою цель. Нет никакого Вельда. Нет священной империи. Это все ложь, написанная давным-давно и переиначенная тобой на свой лад.

Дрожащая рука, которой она пыталась зажать смертельную рану, потянулась ко мне. Широко раскрытые глаза Эзмы не мигали.

– Ты, – почти бесшумно выдохнули ее губы, и все же я никогда не слышал более громкого звука. – Ты.

У Эзмы подогнулось колено, и она рухнула на землю, задыхающаяся, истекающая кровью, сломленная женщина, смерть которой я так хотел увидеть, но глубочайшая радость превратилась в пепел. Эзма больше не указывала на меня и не смотрела, превратившись в груду костей и кожи, но я чувствовал, как ее слова вибрируют в моем теле.

Я отступил на шаг, но ноги не держали. Я ударился о камни сильнее, чем ожидал, все тело словно вспоминало синяки, порезы и раны, каждый сустав и мышцу пронзила боль, будто я горел изнутри. К горлу подступила желчь, мир закружился. Рядом кто-то заговорил на кисианском. Я не понимал, как это возможно, пока не вспомнил, что мы в городе. От меня ускользало что-то важное. Я чувствовал, что должен быть где-то, но никак не мог вспомнить где. Вокруг звучало все больше голосов, а я просто лежал, глядя в небо и уносясь все дальше в потоке телесных страданий.

Дишива

Маленький столик был покрыт самой красивой скатертью, какую я когда-либо видела, с замысловатым золотым узором. Она спадала на пол зеленой волной. На ней лежали два развернутых свитка, придавленные полированными цветными камнями, но рядом с миниатюрными чашками, как будто предназначенными для мышей, даже удивительные камни выглядели банально.