Эладора глядела на мать сквозь толпу, словно хотела встретиться с ней взглядом. «Ты снискала святость, вот и наслаждайся, мама. Богам в тебя вливаться уже, наверно, не так и трудно – ведь душу-то ты потеряла».

И вдруг внутри ее снова раздался гимн, слова песнопения стали неодолимы, и ее опять вытолкнуло на солнце. Толпа хлынула вперед, вынося ее к алтарю. Она пошатнулась и, подняв глаза к небу, увидела их.

Горних богов.

Там, покрыт капюшоном, не Нищий ли Праведник вознес свою лампу истины? Великан, выше самих небес. Плащ его – ночное небо. Глаза исполнены мудрости, какую можно обрести только в страданиях. Подле него, колоссальным изваянием посреди павильона промышленников, высится сам Вещий Кузнец. Он тяжело ступает вперед и поднимает молот.

«Кто-нибудь другой видит их?» – думает она. Разве что некоторые – фанатичные сафидисты, духовицы-мистики, особо восприимчивые дети. В целом люд практически не ощущает приближение своих богов. Их присутствие зримо лишь в совокупности – подол Нищего Праведника коснулся толпы, и ряд поклонников задрожал в ознобе под летним зноем.

Эладора видела Хранимых Богов прежде. Их образы ненадолго показались ей в Кризис, когда была сражена Святая Алина. Тогда они были хрупкими, призрачными – растерянными и устрашенными. Теперь они сильно окрепли.

С востока шагает Святой Шторм. Его броня инкрустирована моллюсками и морской солью, но огненный меч ярко пылает на фоне небес. Он опускает взор на Эладору – под забралом шлема глаза бога ей не видны, но его узнавание озаряет вспышкой молнии, и вот она уже корчится на земле. Руки толпы поднимают ее и несут – очередную паломницу сразил религиозный экстаз. Кто-то надевает цветочную гирлянду ей на шею, но венок развязывается и соскальзывает на землю, под ноги паствы.

Эладора пытается отбиваться. Пытается прочитать охранное заклинание, но не может подобрать слова. На ум приходит только лекция профессора Онгента, глумливое развенчание Хранимых Богов. «Типичный пример небольшого сельского пантеона… образы, возникшие из циклов жизни и смерти, от разделения на нас и на не-нас… незамысловатые, непримечательные… Не более осмысленны или разумны, чем круглый червь или клещ…»

Мать встает со своих лугов и пастбищ. Над ее бровью сверкает венок из цветов. Сейчас время яркого света, время веселья, перед трудами осени, перед лютой зимой. Радость, как мед – переслащена. Эладору тошнит.

«Но это ничего не меняет, – в отчаянии убеждает себя она. – Это лишь эфирный спазм, духовная рябь. Поколенье назад, когда боги были столь же сильны, Хранители не удержали хватку на шее парламента. Келкин все равно победит».

Боги поглядели на нее сверху вниз, взвесили ее мысли – и двинулись дальше.

Они начали умаляться перед ее взором. Цветочный венец на челе Матери усох. Это как взрыв, как бомбардировка из гаубиц в обратном порядке. Они сокращаются, оседают, сжимаются в кольцо из огня…

Теревант поднес Ольтику меч.

На миг брат зачем-то нелепо оглянулся на Даэринта. Тот коротко покачал головой, но тем не менее Ольтик потянулся к мечу.

Он поднял его, и по клинку заструились души. Сквозь носителя потекли всплески энергии, усиливая, возвеличивая его. И без того сильный, он становится неуязвимым. И так красавец, он становится восхитительным. И прежде властный – отные богоподобен.

На остальных троих под пологом шатра – троих смертных – его превращение подействовало по-разному. Даэринт со стоном от сгибания старых суставов опустился на колени. До Тереванта докатилось безудержное ликование, дикое торжество, и он не сразу разобрал откуда – с Фестиваля на поле или изнутри его головы.

Лис тоже услышала шумные выкрики с Фестиваля. Она рассмеялась, поцеловала в щеку своего мужа и прошептала ему, вполне для Тереванта отчетливо:

– Я выиграла.

Сильва передавала цветочный венок какому-то неказистому коротышке в светло-зеленом плаще, как вдруг раздался громовой треск. Солнце полыхнуло так сильно, что в зрачках Эладоры пропечаталось огненное кольцо. Пропечаталось в зрачках у всего народа – сборище всколыхнулось, тысячи людей полуослепли в эту минуту божественной славы. Эладора остервенело проморгалась, но кольцо по-прежнему было тут, чудотворный обод из золотого свечения, которое осаживалось, отвердевало, пока не приняло вид царственной драгоценности. Короны из огня. Цветочный венок превратился в искрящую жаром корону. И Сильва вместе с тем человечком в зеленом плаще так и не выпустили ее из рук.

Патрос бегом бросился с высокого алтаря, расшвыривая с пути епископов и прелатов. Он протолкнулся к Сильве. Мать все еще держала корону, застыв, как на картине. Со стороны все это просто ожившая сцена с религиозного полотна – краснорясая святая, какой-то нищий праведник – и в белоснежной сутане благочестивый патрос.

А потом этот бродяга склонил перед патросом колени. Патрос принял корону и возложил ее коротышке на голову на виду у всей многотысячной толпы.

– Король! Король вернулся!

Этим вечером воды гвердонской гавани илисты и темны. Морское ложе завалено грязью фабричных отходов, и каждый шаг баламутил клубы взвеси. Даже если бы шпион хотел зажечь лампу, прицепленную к подводному костюму, дальше нескольких дюймов все равно ничего б не увидел. Полагаться он мог только на натяженье каната, обвязанного вокруг талии. Веревка тянула его вперед, в кромешную тьму.

Где-то позади него Тандер, привязанный к той же веревке. Впереди шпиона канат тянется к женщине-русалке, Уне. Она держит конец еще и другого каната, им взнузданы два наемничих приятеля Тандера, Фьерди и Сменщик. Сменщик не отзывался ни на какое другое имя, и шпион не попрекал его этим. На всех четверых надеты костюмы, по клятвенному заверению Дредгера, водонепроницаемые, но растущий в правом башмаке шпиона холод предполагал обратное.

За спинами у них дыхательные клетки. Возьмите жабры от какого-нибудь морского животного, поддерживайте в них жизнь с помощью питательного желе. Закрепите жабры внутри решетчатой коробки, отводите от них жидкий воздух в шлем водолаза. И пока жаберное создание благоденствует, вы можете дышать под водой.

Шпион чуствовал при ходьбе, как существо булькает у его позвоночника. Обутый в свинец, он брел по морскому дну.

Где-то далеко в стороне, наверху качается катер Дредгера, где ждут Габерас и Анна. Когда работа будет выполнена, Уна проводит четверку обратно к катеру. Они отстегнут пояса и ботинки с грузом, и русалка по одному поднимет их на поверхность. Предполагается, что они пробудут внизу самое большее час, на пределе сил их дыхательных приспособлений. Шпион не мог сказать, сколько уже прошло – без зрения, без слуха, без ничего, кроме холода и вкуса меди. Он никогда так не ощущал кровь, бегущую по телу, ритм движения легких. Он ушами слышал стук сердца.

Промелькнула Уна, светлое мановение в иллюминаторе шлема. Некоторые части ее чешуйчатого тела источают свет под водой, ее плоть несет на себе начертанный благовест Кракена. Теперь его знаки воссияли: жабры по бокам русалки стали четче видны. Чем дольше она живет в глубине, тем больше смиряется со своей переменой. Шпион пообещал ей и мужу существенную плату за эту работу, но никаким количеством денег не обратить вспять ее преображение. Отные она принадлежит богу – и морю.

Натяжение, и они идут дальше. Маршем во тьму. Кто-то споткнулся – шпион судит по провисанию веревки. Потом заколыхалось стремительное течение, это Уна поплыла поднимать упавшего водолаза. Они движутся слишком медленно, полагает шпион, но нет способа донести мысль другим.

После бесконечного перехода вне времени морское дно начинает повышаться. Появились огни, высоко над ним, и где-то рокочут моторы. Что-то проплывает над головой. Бронированный военный корабль, огромный и страшный, как явление бога. Они приблизились к охраняемой бухте у Мыса Королевы. План таков: прошагать мимо крепостных стен и охраны, миновать все заграждения, избрав крайне неживописный маршрут по дну залива.