В ночных небесах над Гиссой проступили звезды, и были они не те, что светили над Ильбарином.

Потерпев поражение, Кари повернула назад, к укрытию чародейки, и дела тут же пошли еще хуже. Сперва ее ошарашил тот факт, что окрест уже высились здания, полноценные дворцы и башни, а не валялись развалины, как пять минут назад. Поначалу она предположила, что, проведя много времени в Гиссе, попала под всеобщий морок, но потом услыхала прекрасный голос, похожий на трубный зов, и нутро ее ухнуло, хоть и запело сердце.

– Приведите нечистую ко мне, – повелел Ран-Гис, глас Его отразился эхом от камня, в созвучии с самой ее душой. – Она рядом. Я вижу ее. – Это был тот святой из храма, и сволочуге, кажется, удалось провернуть ее старый фокус. Прием Шпата, чудесный взгляд через камень. Непонятно, что означало «рядом»…

Словно сотканные из эфира повелением святого, в начале улицы показались солдаты. Она чуть не спутала их с каменными людьми – тела покрывали минеральные наросты, – но при вспышке зарницы увидела разницу. Все эти парни были в прошлом смертельно ранены – у того глубокий порез на животе, этому прокололи сердце, а тот вообще безголовый, – и кто-то заткнул им раны кусочками города. Обломки кирпича с известкой, засунутые в тела, служили им недостающими мускулами, органами и даже головой. Один указывал на нее рукой, отбитой у мраморной статуи, а Булыжная Башка проворачивал свой набалдашник, чтобы посмотреть на Кари, будто имел глаза.

На-а-ахер оно ей сдалось.

Кари побежала.

Рванула вперед со всей мочи, и мостовые под ногами стали уступать сырой почве. По мере удаления от Ран-Гиса восстановленный город таял, снова оборачиваясь чокнутым балаганом среди развалин. Стражники, впрочем, гнались за ней, не сбавляя пыла, вне зависимости от ее восприятия обстановки.

– Стой, именем города! – крикнул один. Похоже, эти воины по-прежнему грезили Гиссой. Слова стражника обладали здесь своей властью. Ее конечности налились свинцовой тяжестью, почти перестав слушаться, и улицы цеплялись за ноги. Осталось только плестись, а стража уже настигала.

Шатаясь, Кари обогнула «угол», то есть каменный столб, и сразу бросилась на землю направо. По правилам воображаемого города, она теперь оказалась внутри здания, несмотря на то что край дома обозначали только проведенные на земле линии. Стражники пронеслись мимо, хоть она и лежала в грязи на виду. Солдаты не разделяли дар проницательности святого. Для них призрак стены был стеной. Вот оборотная сторона созерцания небес, подумала она, не сумев разлепить онемелые губы, чтоб засмеяться.

Кари валялась в грязи и прислушивалась к далекому барабанному бою с вкраплениями труб и рожков. Ждала, когда померкнет окружающий рай.

Это напомнило ишмирские храмы в оккупированном Гвердоне; в сооружении на полозьях, похоже, проводили не то церемонию, не то празднество – ничего хорошего это не сулило. Кари пряталась, пока закат не уступил темноте. Ночное небо было разодрано на рваные лоскуты, и звезды содрогались от битвы богов где-то там в вышине. Невдалеке от ее убежища остановилось другое шествие, поменьше. Дюжина граждан Гиссы, исхудалых и обносившихся. Четверо несли тело молодой женщины, еще одна девушка шла позади, прижимая к груди небольшой сверток. Двое изобразили, как берут инструменты и бьют с размаху по несуществующей стене. Будь стена на месте, Кари засыпало бы пылью и крошкой. Другие страдальцы опустились на колени, притворяясь, что убирают осколки кирпичей. Тяжелей воспоминаний они ничего не таскали, но выбивались из сил и кряхтели с одышкой. Обдирали в кровь пальцы.

Тело опустили в воображаемую прорубленную дыру и заложили кирпичом заново. У всех богов свои личные обряды и способы потреблять души усопших. Некоторые предпочитают погребения, наподобие этого. Поклонники бога этого города замуровывались в стены, их кровь смешивалась со строительным раствором.

Глаза покойницы равнодушно глядели на Кари. Живот у женщины был раздут, потягивало застарелой кровью. Умерла родами. Сверток – это, должно быть, новорожденный. Нижние боги, что же у них за жизнь? В лучшем случае – непрерывные скитания по изувеченному богами миру, слепое поклонение Ран-Гису, насильно впитанные россказни о доблестной Гиссе и миражи былых свершений – пока не сомкнутся стены. Уж лучше Ильбарин, чем так, а Ильбарин был лагерем невольников в умирающих землях.

Если бы здесь вместо Кари в грязи лежала Эладора, то, заикаясь, вещала бы о стечении исторических и географических обстоятельств, распределении достатка и культуры. Гвердон уцелел под прикрытием Хайта, сумел сохранить нейтралитет вследствие экономической независимости. Объясняла бы про ряд капризов судьбы, в результате которых Гвердон стал центром алхимической революции. Но все это цветастые слова, означающие – повезло.

Кари все горевала, как не повезло ей с рождением. Тьфу, ладно, признаем – с созданием, а не с рождением. Она все бросила, сбежала и называла неудачей то, что ей пришлось начинать жизнь сначала. Но сейчас в глазах мертвой женщины она читала, что начинать сначала – несказанное благо.

Новый город задумывался местом, где людей никто не обидит. Шпат сотворил его для жителей бедных гвердонских районов. В последние мгновения жизни он попытался исполнить обеты Братства, но мыслил все же нешироко. И она грешна тем же. Когда Кари впервые открыла свой дар видений, то использовала его, чтобы отомстить Хейнрейлу, свергнуть прежнего мастера Братства. И впоследствии, когда стала Святой Карательницей, бдительным стражем Нового города… чего она, собственно, добилась? Наказала пару нехороших людей, дала окорот всем, кто пытался захапать останки Черных Железных Богов, но разве этого достаточно? Они со Шпатом были вместе против целого мира, но ей удалось лишь одно – иссушить силы друга. Чудесами разъесть его душу.

Мир слишком велик, чтобы им управлять, слишком поломан, чтоб починить. Даже когда она обладала властью, то понятия не имела, с чего начинать.

Слезы намочили лицо. Она сердито утерлась.

«Двигай, – понукала она себя. – Двигай в Кхебеш. Потом возвращайся и делай, как должно».

Хоуз полагал, что Кари стоит того, чтобы ей помогать. Хоуз ее спас и выходил.

И в лагере, быть может, все-таки она смогла спасти Адро? Пошла на самопожертвование, чтобы раздобыть ему лекаря. Наверное, это кое-что значит.

«Город строится по кирпичику. Доберись до Кхебеша. Помоги Шпату».

Она помаленьку приподнялась. Опираясь на погребенную женщину, встала на ноги.

«Бери все, что можешь. И используй во благо».

На этот раз она наплевала на улицы. Перешагивала через воображаемые стены, отказав бреду богов в праве выстраивать ее мир. По прямой, как пуля из ружья, она шла к канаве, где пряталсь Мири.

Твори удачу сама.

Но когда наконец добралась, магички в укрытии не было.

Исповедный порт оказался не единственным местом, где был нанесен удар.

В дом на Фонарной поступило полдюжины донесений о нападениях. Все за пределами Лириксианской Оккупационной Зоны. Крэддока больше нет, и на улицах Дола Блестки, вдоль границы ХОЗ – сальники. Крэддока арестовали и забрали в Последний Приют; сейчас делами распоряжался один из его сыновей. Других торговцев илиастром с Дола Блестки и улицы Сострадания тоже не стало. Тела убитых воры сносили на Фонарную, упыри их не получат. Бастон велел опускать покойных в прохладный погреб, складывать подле обернутого саваном Вира.

Сальники нагрянули на склады прибрежной линии, избивая всех, кто был связан с Братством или Гхирданой, стараясь согласованными усилиями вытеснить гхирданцев и их союзников за черту, отведенную Перемирием. Они подплывали с моря на канонерках дозора. Там властям пришлось туго – парней вовремя снабдили оружием из тайника на Журавлиной, и они сумели дать свечкам сдачи. Сальники сильнее и быстрее любого человека, и пули не шибко вредят воску, у которого не бывает кровотечений и переломов, но алхиморужие свою роль сыграло. Дымолезвия рассекали фитили, а трансмутационный газ плавил воск не хуже, чем плоть. Флогистонные патроны тоже работали. Клин вышибали клином, огонь побеждали огнем.