Воллер думает, что она переживает из-за речи Келкина. Но ей эти выборы – целительный отдых. Они так восхитительно мелочны и приземленны. Очаги и надгробия, улицы и округи, придирки к законодательству. Все это о делах здесь и сейчас, а не о богах и чудовищах. С ней происходит что-то другое.

– Я должна идти на выступление, – опять говорит Эладора и, спотыкаясь, направляется к главной фестивальной площадке. Кружится голова, и по пути ей приходится опираться на руку Воллер.

Хайитянский охранник нашел Тереванта в пивной палатке и сообщил, что в павильоне требуется его присутствие. Прибыла леди Лиссада. Теревант двинулся за стражником. В отдалении слышались рокот огромной толпы и гул жреческих псалмов. На дорожках среди палаток уже не так людно, как час назад. Всех тянуло к главному зрелищу Фестиваля Цветов.

Почти всех. Снаружи его ожидал Даэринт в сопровождении письмоводителей из посольства. Писцов бывший принц отпустил и пошаркал вместе с Теревантом в павильон. Зной стоял невыносимый. Даэринт был как высохший стебель, опаленный солнцем.

– Это недостойно. – Даэринт придирчиво одернул на Тереванте мундир, сердито морщась от пивного дыхания. – По счастью, свидетелей было немного, но подлые собаки из Бюро все равно подхватят весть. Шпионы падки на скандалы почище базарных торговок. Ну и идиотина же вы!

Тереванту хватило выпитого, чтобы гнев старичка скорее забавлял его, нежели оскорблял.

– Я думаю, Лис поймет.

– Была у меня двоюродная сестра, – шептал Даэринт, пока застегивал на Тереванте плащ, – которая навлекала на семью позор. Рхаен ее звали. Мы отправляли ее за море, но она вернулась. Посылали в академию, но ее исключили.

– Такая дама мне по душе.

– После того как мою мать увенчали Короной, Рхаен упала со ступенек дворца. Пьяная была. Неслыханная трагедия. – Даэринт затянул плащ, как удавку, и опять закрепил застежку. – К неуспению ее не готовили, и некроманты не успели к ней вовремя, молителем она не стала. Она умерла обесчещенной, тайком и вне касты.

– Поучительное наставление всем младшим отпрыскам.

Даэринт приостановился у кареты Лиссады. Понизил голос, чтобы не слышала выстроившаяся рядом охрана.

– Не отдавайте его. Заберите меч себе.

– Чего? – Теревант в замешательстве уставился на Даэринта. Дедуля что, съехал от солнечного удара? Зачем, во имя безымянного бога, Даэринт подговаривает его присвоить Меч Эревешичей? Даэринт, ближайший советник брата, первый секретарь, принц Империи, мать его за ногу, подбивает его на невероятное предательство. «Или это я совсем чокнулся?»

Даэринт зашикал на него:

– Берите меч и уезжайте. У вашего брата раздвоение помыслов. Он пытается спасти Империю Хайта и дом Эревешичей одновременно. Ему не разорваться на два дела разом.

– Вы спятили! – пролопотал Теревант, но Даэринт продолжал. Это не старческая придурь, его речь, очевидно, отрепетирована.

– Его желание – получить Корону, но долг перед мечом тянет его назад. Лучше избавить его от этого бремени. И вам тоже за это воздастся, да, да. – Даэринт теребил Тереванта за китель. – Да, на некоторое время вы станете изгоем за похищение меча, но когда ваш брат завоюет Корону, вы будете прощены и займете место старшего Эревешича. А до тех пор вы сможете выковать себе новую судьбу. В Хайте две прямые дороги к славе – армия и Бюро, и вы оступились на обеих из них. Возьмите меч и прорубите себе путь через бурелом! – Даэринт сунулся в карету, нажал на какую-то скрытую задвижку между сиденьями. Отошла панель. Внутри лежал меч. В ушах Тереванта зазвучал его шепот.

– Ольтик… он никогда меня не простит.

– Я непременно помогу ему все понять – и принять. Сделайте так, и его коронуют. Из него получится прекрасный правитель. А Корона смотрит дальше живых или мертвых. Он не перестанет любить вас. Примите клинок. – Даэринт отступил. – Я ничего вам не говорил, – хрипло каркнул он. Руки у него тряслись. Потом старик повернулся спиной и побрел к павильону, прикусывая костяшки на кулаке. Теревант остался стоять возле меча.

Выход Келкина на фестивальное поле превратился в шествие, а потом в демонстрацию. Во главе толпы вышагивали музыканты и исполнительницы танцев; за ними несли растяжки и флаги, скандировали, хлопали. Келкин не обращал внимания ни на кого. Эладора попыталась протиснуться к нему сквозь сутолоку, но приверженцы тесно сгрудились вокруг его персоны, не пробиться – а далее, на поле уже ждало в сотни раз больше народу.

Перевалило далеко за три, когда Келкин достиг помоста, и бесконечно тянулись речи меньших партийных фигур, прежде чем ему было предоставлено слово. Слушать саму речь Эладоре было необязательно – какую-то часть она написала сама, остальные куски Келкин уже полвека повторял слово в слово. Новый материал коснется лишь предложения нанимать в дозор городских упырей для защиты от враждебных святых. Он вберет в себя все услышанное здесь на встрече и чудесной алхимией своей харизмы заставит собравшийся люд пожелать, чтобы упыри надзирали над ними.

Выкрики «КЕЛКИН! КЕЛКИН!» наполнили поле, затем раздались ввысь – и наполнили небо.

Келкин поднимает руки, и толпа замирает в молчании.

Он выступает задиристо, нетерпеливо, с обилием цифр – все, что нужно, чтобы отбить у людей воодушевление. Но собственная убежденность и вечно бурлящая злость придают красноречию Келкина огонь, который распаляет слушателей. Он умудряется быть одновременно старым прожженным плутом, который знает, на какой рычаг надавить, как использовать любую уловку в системе – и факельщиком нового мира, стремящимся спалить все дотла и на пепелище возвести нечто лучшее. Он обещает проложить курс между нещадным разгулом гильдейского пиратства и духотой церковного застоя, привести город к обновлению и богатству – и подспудно намекает на готовность разобраться с любой угрозой. Светлое завтра не за горами, стоит лишь поверить в него – и в себя. Не нужны ни гильдии, ни боги, главное – труд, единение и милосердие.

– Умеет он завлекать, не растерял хватку, – молвила Воллер.

Эладоре стало легче на воздухе, подальше от шатра и от матери.

– Соблазнились вступить в промышленные либералы?

– Нет, – ответила та. – Взгляни на толпу. Они пришли не на него, а на Цветочное Благословение. Нет, кто-то за него проголосует, но этот город – не его и никогда его городом не был. Он и сам знает, как глубоко в людях залегла любовь к Хранителям. Город живет ради церкви, а церковь – ради города.

– Любовь? – рассмеялась Эладора. – Скажете еще, что ж-жениться – все равно что запереть невесту в подвале. Хранители веками единолично распоряжались душами гвердонцев! У людей не было выхода, кроме как поклоняться Хранимым богам.

– Они – боги нашего города, деточка. Наши боги, а не страшилища с чужих земель. Они любят нас – почему ж нам нельзя любить их в ответ? – Воллер склонилась вплотную, шепча на ухо сквозь рев толпы. – Тебе-то лучше других известно о том, как они избавили нас от Черных Железных Богов и заслонили от Божьей войны. Вообрази, где бы мы очутились без их благой милости! Ты и вправду считаешь, будто пара алхимических пушек остановит Ишмиру от вторжения?

– И поэтому вы решили, что все должны стать сафидистами? Мы должны оборониться от безумных богов, поэтому давайте подпитаем худшие порывы в наших, прирученных, пока они тоже не обезумеют и не начнут превращать нас в м-мам… в манекены!

Воллер шагнула назад.

– Эладора, деточка, прошу тебя. Угомонись и подумай – я знаю, ты не обделена мозгами. Хранители тебе не враги. Нижние боги, они даже ему не враги. – Она указала на Келкина, который хвастался оборотом торговли с Архипелагом. – Мы все хотим Гвердону добра. Мы все хотим мира – и поскорее закончить этот Кризис. И я первая признаю, что Хранители совершили много ошибок в прошлом, но боги никогда не отвращали от нас свою любовь. Городу нужны его боги.