– Кто это?

Иеромонах выпрямился.

– Так, никто. Неважно.

– Это ложь, – заговорила я. – Это императрица Хана Ц’ай, супруга императора Кисии Кина Ц’ая.

– Император Кин мертв, – ухмыльнулся иеромонах. – Как я и сказал, она – персона не важная.

Стоявшая рядом со Знахарем молодая кисианка потянула его за руку, и, хотя она не сказала ни слова, богоподобный Торваш кивнул и шагнул вперед.

– Женщина, около тридцати пяти лет, происхождение смешанное, кисийско-чилтейское, – произнес он, обхватывая лицо императрицы ладонями. Она не двинулась, лишь опять застонала, закатывая глаза. – Чтобы точно выяснить природу ее болезни, требуется дальнейшее обследование, однако, похоже, заболевание хроническое, возможно – следствие вырождения…

– Болезнь императоров.

Торваш обернулся к иеромонаху.

– Поясните.

Высший служитель Бога пожал плечами.

– Проистекает от того, что они провозглашают себя богами. Ложными, разумеется. А подобное высокомерие навлекает гнев…

– Нет. Так болезни не возникают.

– Какое еще объяснение можно дать болезни, поражающей столь многих властителей, зовущих себя богами?

На идеальном лице Знахаря в первый раз проявилось какое-то чувство – презрительный изгиб губ, от которого у меня потеплело на душе, а у иеромонаха вспыхнули щеки.

– То, которое имеет логичный смысл. Эту женщину я тоже забираю.

– Нет. Эта не продается.

– Сторговаться можно о чем угодно. По вашим словам, никакой ценности она не представляет, и поэтому я уверен, вы не стаете возражать, если я сниму с вас бремя заботы о ней.

– Нет.

– Ну ладно. – Знахарь указал на ящик. – Несите обратно в повозку.

Его люди осторожно опустили императрицу Хану в траву, вернулись за прежней ношей и, крякнув от усилия, подняли ящик. Ни один другой звук не нарушил тишину на поляне. Иеромонах не сводил взгляда с ящика, а молодая кисианка наблюдала за судорожно дергающейся на земле императрицей. Я была беспомощным зрителем, захваченным между двух сил, которых не понимала.

«Значит, сделка расторгнута? – сказала Она, озвучивая то, что мне не под силу. – Нет, не может быть. Не должно так быть. Он нам нужен, нужен…»

«Тихо!»

Судя по лицу иеромонаха, наши дела шли не очень. Он, похоже, готов был прикончить любого из присутствующих.

– Стойте! – рявкнул он, когда люди Знахаря подошли со своим грузом к подводе. – Хорошо. – Он злобно взглянул на Торваша. – Можете забирать обеих. Как вы и сказали, забота о никчемной женщине – тяжелая ноша. Капитан Энеас, помогите ее величеству перейти в повозку мастера Торваша.

Я не видела капитана возле кареты, но сейчас он шагнул вперед, и на испещренное шрамами лицо через листья пятнами падал свет. В мою сторону он не взглянул, и вместо того чтобы отдать приказ своим людям, сам опустился на колени перед императрицей Ханой, поднял обливающуюся потом больную и понес через поляну, а двое слуг вернулись с тяжелым ящиком.

Капитан Энеас оставил стонущую императрицу в повозке Знахаря и вернулся к хозяину. На меня он взглянул мельком, как будто не узнав.

Вся моя надежда оказаться забытой умерла, когда Торваш направился в мою сторону, в три широких быстрых шага перейдя поляну на длинных ногах.

– Ты, не смей меня трогать, – сказала я. – А не то пожалеешь, что вообще родился на свет.

– Я и не рождался, – ответил он. – Не рождался в том смысле, который ты в это слово вкладываешь.

– Я тебя убью. Я тебе глаза выколю, а потом…

Он взглянул на стоявшую с ним рядом кисианку.

– Успокой ее. Сегодня я не желаю больше слышать ее голос.

Та кивнула.

– Я могла бы тебя сломать, как прутик, девчонка, – сказала я. – Пусть сейчас я связана, но я тебе это припомню.

Не обращая внимания на мои угрозы, она вытащила из висящей на запястье сумы инструмент, что-то вроде толстой швейной иглы с пузырьком на конце.

– Это что за хрень? – возмутилась я. – Нет. Нет!

Я отбрыкивалась связанными ногами, но добилась только того, что свалилась на бок, камни врезались в мою руку, щеку и ногу. Она принялась хохотать в моей голове, а кисианка размахивала своим орудием, как клинком.

– Нет! Не надо! Пожалуйста!

Игла вошла в руку, изливая холод и боль, и, в точности как клинок, еще больнее ранила, когда ее вытащили. Девушка отступила, с интересом склонила голову. Я кричала, Она смеялась, оба звука сливались в моей голове, а залитая солнцем поляна начала кружиться. А потом меня захлестнула волна паники, потащив в темноту.

Мико

Я не могу позволить себе потерпеть неудачу. Не могу позволить отступить. Не могу бросить свой народ. И все же даже слепой заметил бы из окон внутреннего дворца в Мейляне поднимающийся над Симаем дым, такой густой, что в воздухе пахло пожарищем. Пал последний оплот генерала Дзикуко, он не удержал город.

Тян. Кой. Сувей. Танчо. Рисян. Чилтейцы прорубили в центре моей империи дорогу разрушений, и без подкреплений из Сяна мы проиграли сражение при Рисяне. Теперь пал Симай, а следующим будет Мейлян.

Мы могли бы уцелеть, если бы сдерживали их до начала сезона дождей, но стены Мейляна стары, а ворота предназначены, скорее, чтобы контролировать поток горожан, чем для защиты от внешней угрозы. После мятежа их собирались заменить, усилить городские укрепления, но требовалось столько всего построить, что деньги скоро иссякли.

Министр Мансин откашлялся и нарушил тишину:

– Из Сяна по-прежнему ни слова, ваше величество.

Я промолчала, лишь смотрела, как поднимаются черные клубы дыма, словно рвущиеся на свободу призраки.

Служанка с силой дернула завязки, затягивая мой кожаный подлатник. Императорские золотые доспехи смотрели на меня с подставки золотым драконьим глазом.

– Возможно, теперь это уже не играет роли, – продолжил он, не услышав моей реплики. – Чилтейцы стремятся дойти до столицы, прежде чем начнутся дожди. Нет причин считать, что они вдруг замедлят темп. Они могут ударить уже завтра. Или даже ночью. В любом случае мы должны быть готовы.

Я скакала во главе своей армии. Гордо встретилась лицом к лицу с врагом. Я сделала все, что сделал бы Кин, и все же оказалась на краю гибели. Если падет Мейлян, падет и империя, разделенная чилтейскими захватчиками на восток, запад и еще не покоренные земли к югу от реки Цыцы.

– Ворота заперты, – сказал Мансин своим обычным низким голосом с хрипотцой. – Городская стража складывает камни, стрелы и бочки с маслом у стен. Если прибудет Бахайн, мы можем выехать из города и дать бой, но…

Он не договорил, и снова воцарилась тишина. Министр Гадокой до сих пор хранил молчание, но все могли прочитать его опасения по лицу.

Когда две служанки надевали мне через голову кирасу, оба министра посторонились. Кираса принадлежала императору Кину, и хотя не подходила мне идеально, понадобилось совсем немного изменений, чтобы сделать ее пригодной для меня. Я никогда не думала, что обрадуюсь своему росту и широким плечам, уж слишком часто чувствовала себя крепким дубом в саду изящных ив и лилий. Из нас двоих Танака всегда был более грациозным и стройным.

Я все пережила бы, будь он сейчас рядом. Даже с двумя преданными министрами, которые так в меня верили, я никогда не чувствовала себя более одинокой.

– Есть какие-нибудь новости о матушке?

– Нет, ваше величество, – виноватым тоном ответил Гадокой. – Никаких. Только никудышный стратег стал бы ее убивать, так что… еще есть надежда.

Надежда на то, что ее предъявят мне в обмен на капитуляцию. И если это случится… Я знала, как должна поступить, только не была уверена, что смогу.

Снова затянули завязки, опять не слишком нежно, но я крепко стояла на ногах, пока служанки связывали и затягивали.

– Вы уверены, что хотите сражаться, ваше величество? – спросил Гадокой, скользнув взглядом по отделенной драконьей голове на подставке – боевой маске императора Кина. Мне пришлось постараться изо всех сил, чтобы не вырвать ее из рук оружейников, когда ее принесли в первый раз, а теперь я старалась изо всех сил ответить уважительно.