Ночь стояла безлунная. Ярко сияли звезды, но улицы под ними достаточно темны. Город затих во всеобщем похмелье после пережитого на Фестивале. Сточные канавы забиты выброшенными венками и романтичными букетами. По переулкам Мойки Алик ведет Эмлина в Новый город.

Они проходят под самодельной виселицей – из высокого окна свисает тело, поворачивается в петле. Эмлин вздрагивает и пододвигается ближе к Алику, но это лишь скверное подобие человека. Тело из воска, не из плоти. Сальники в городе вымерли, и одного из них вздернули, чтобы побивать камнями и гнилыми фруктами.

Не останавливаясь, они проходят по улице Часовен. Краем глаза шпион замечает караульного из городской стражи. Часовни под надзором. На голове караульного маска, глаза прячутся за линзами с тавматургическими датчиками. Механический взор маски сосредоточивается на Эмлине, на секунду задерживается, потом караульный машет рукой: не задерживайтесь. Эта часть Нового города – не то место, куда водят детей.

– Обожди пять минут, – велел шпион Эмлину, – потом заходи в часовню Ткача, вон туда. А я отвлеку стражника. – Он заставил себя улыбнуться. – Попроси у Паука прощения, а потом отправляй послание.

Часовня – место силы Ткача Судеб. Она подстегнет восприимчивость мальчика к божеству, принудительно настроит душу Эмлина под надлежащую сцепку. Но будет больно. Смертные крайне хрупкие, переменчивые создания, но боги всегда постоянны. Щепетильность не про них. Их любовь и ненависть одинаково страшны, одинаково легкомысленны.

Шпион вынул львиноголовый сосуд и помазал мальчика. Наложил на него отметку Анны, ее печать – так Ишмирский флот будет знать, что послание ушло с ее благословения. Эмлин расправил плечи и заглянул в темноту часовни.

– Я сделаю все, что нужно, – сказал он Алику, но ответил ему шпион:

– Молодец. Передай им, что город поспел к жатве.

В часовне Эмлин преклонил колени перед статуей Паука и начал молитву.

Образ статуи совпадает с тем образом, что оттиснут в мальчике. От этого совпадения душа парня расчехляется, открывает свою суть и разламывается пополам, теряя свою человеческую ипостась, выпускает восемь ножек, чтобы прытко прошуршать по паутине тайных нашептываний. Отращивает глаза, что видят за пределами материального мира. Он переваривает слова, произнесенные Аликом, заматывает их в психический кокон, кладет их на паутину.

Трудно. Намного труднее, чем раньше. Часовня придает ему сил не сдаваться, словно статуя принимает на себя вес его бремени. Эмлин боится, что бог будет зол на него, что, представ перед Ткачом Судеб, он будет осужден. Покаран.

Но так будет честно. Так будет справедливо. Он заслужил все, что получит.

Эмлин вырывается из смертного тела – в неопределенности божественного, он не уверен какого: восьминогой статуи или двуногого мальчика – и движется по паутине. Там есть и другие, такие, как он, – в тонюсеньких вибрациях он чувствует их. Шпионы в других городах, других странах. Паутина покрывает весь свет.

Нить, по которой он ползет, одна из самых северных. Наиболее густая сеть на юге, с центром в Ишмире. Там святых тысячи, тысячи его двойников, его духовных братьев. В некоторых местах паутина до того частит, что перекрывает собой вещественный мир; там, в праведных храмах, куют податливую судьбу.

Он противится соблазну встать на некоторые из путей. Паутина вне времени, и какие-то нити ведут в прошлое или будущее. После посвящения, впервые обретя эту силу, он поддался слабости и сползал в прошлое, чтобы поглядеть на свою семью. Он наблюдал за собственным детством и опять увидел лицо мамы. Жрецы выпороли его за ту, первую оплошность – Ткач Судеб же простил его тогда. С того времени Паук – вся его семья, единственный родитель, его старший «я». Тут в сознании мелькнула мысль об Алике, и он поборол ее. Пути будущего куда более опасны, особенно теперь, когда паутина повреждена.

Он пополз по краешку испорченной области, последствий раскола, ощущая вкус золы и скорби. Храмы Севераста сожжены, а их служители исчезли в грядущем. Порвана паутина. Понесены огромные потери. Он не завидовал тяжкому труду здешних духов энергий – они заново ткут судьбу, заращивают разрывы твердой определенностью.

Но не Севераст его цель. Он остановился, ощущая подрагивания. Он собирался продолжить путь к югу, к сердцу паутины в Ишмире.

Но бога там не было. На мгновение он растерялся – неужели его как-то развернуло в обратную сторону, поскольку сейчас Ткач Судеб находился прямо над ним. А затем увидел правильный путь. Неудивительно, что ему тяжело считывать колебания – сегодня Ткач не сидит в перекрестье. Божественное присутствие осияло нынче тонкие, неустойчивые участки, там, где паутиной перетянуто море. Он пополз вдоль дрожащей нити и наконец предстал перед божеством.

Бог осматривает его. Пробует на вкус. Растворяет его, впрыскивает в мозг яд, чтобы читать все мысли. Он по-прежнему угоден Пауку; проступок серьезен, но в помыслах Ткача Судеб ему, как и раньше, уготовано место.

Теперь на него находит безвременье. Он – Ткач Судеб, и сама паутина тоже Ткач Судеб, и все вещи вокруг – Ткач Судеб. Послание доставлено, всегда было доставлено, ибо Ткачу Судеб известно все. Восемью глазами он прозревает космос. Ему уже известны все тайны. Он видит паутину причин и следствий и видит хаос, из которого рождается будущее.

Его жвала, напитанные Ядом Неотвратимости, проговаривают секреты, переданные из Гвердона.

Грозное оружие – обман, – шепчет Паук, – у Гвердона нет мощи, способной нас сокрушить!

Эмлин – его имя Эмлин, напоминает он себе – пытается отделить свою самость, когда рядом появляются другие боги. Собирается весь пантеон Ишмиры. Облачная Роженица милостиво окутывает их туманом, и Эмлин не сгорает в сиянии их занебесного величия. Он скорее чувствует их, а не видит – Кракен плывет под толщей этого мира, вечен и необъятен. Бол Благословенный прервал свои сны о драконьих сокровищницах Лирикса, по рукам струятся золотые монеты. Дымный Искусник проскальзывает рядом, источая ароматы благовоний. Верховный Умур, бесконечно далекий, присутствует на этом божьем совете в лице посланца священного огня, и Эмлин отстраняется от его жара.

Он слишком близко к богам, слишком многое в нем прошло возгонку Ткача Судеб.

И что-то огромное, хищное прокралось и бродит вокруг него. Горячее дыхание сопящего зверя. Туману не скрыть до конца величие царственной сущности, которая пытливо его изучает. Когти Царицы Львов разрывают паутину там, где ступает Она, кружа около Ткача Судеб. Восемь мерцающих глаз смотрят в два золотых, горящих ослепительней солнца. Паук съеживается. Эмлин съеживается – его сердце несется вскачь, а восемь ног свертываются в защитную позу. Он пятится ползком в какой-нибудь райский уголок потемнее. Великолепие единения с богом подпорчено – в пантеоне есть и другие силы, божества мощнее и яростнее Паука Судеб, и сейчас превосходство за ними. Царица Львов обдумывает послание.

– Война, – произносит она. – Война священна.

Царица Львов издает рык, и небеса раскалываются. Эмлин падает, летит вниз из божьего царства, падает обратно в смертную обитель. Он потерял покровительство бога – если некогда Ткач Судеб мог облегчить такой переход, бережно опустить наземь свой хрупкий смертный сосуд, то теперь бог отшвыривает его как тухлятину.

Его проступок прощен лишь отчасти. Впереди еще ждут страдания.

Эмлин пытается стать опять человеком, но это не так легко. Его череп хрустит, хрустит без остановки. Голову простреливает боль. Лопается кожа на боку, бежит сукровица – это четыре духовные лапки отсекли от него, грохнувшегося на физический план бытия.