Снаружи на подоконник взгромоздилась Барсетка – а до земли три этажа. У нее копыта горной козы, не иначе.

– Нет времени стучаться в дверь, мой хороший, – пояснила она, протягивая ему сверток. – Владыка Крыс созывает нас, поэтому я помчала вниз.

– В смысле «нас»?

– Всех упырей нашего города. Мы давно уже так не собирались – с тех пор, как вычистили из туннелей Ползущих. – Она облизнула острые зубы, словно припомнила особенно сытный обед. – Это от мисс Даттин. Говорит, срочно. Ну а еда от меня. Я все равно шла на рынок, перед тем как спускаться под землю. – Она похлопала по котомке на боку, полной свежего хлеба и вяленого мяса. Алик выглядел озадаченно; за его маской шпион забавлялся, все понимая. Она уходит в глубины под городом, старинное упырье царство, поэтому берет с собой пищу с поверхности, чтобы не есть трупное мясо. Такой вот вариант смирения, способ предотвратить нежеланный переход на следующую ступень развития упыря. Хлеб для Барсетки то же что гирлянда Эмлина – эти символы связывают обоих со сторонними силами, не теми, которые властвуют над ними по праву.

Упыриха уже скрылась. Он развернул сверток, отложил нарезанный хлеб с мясом в бумажной обертке. Остальное содержимое передала Эладора. Письмо, где повторялось сказанное ночью – о назначении ее главой кампании в Новом городе. Мешочек с деньгами («Треть того, что ей давал», – отметил он), расписание встреч с избирателями, контакты пробивных агитаторов и прочих партийных служак. Доверенность, наделяющая его полномочиями действовать от ее имени – а ее имя значило имя Келкина. Перед Аликом непочатый край дел.

И почему бы и нет? Он сделался Аликом уже почти целиком. Шпионская работа близка к завершению.

Эмлин тоже проснулся. Наблюдает за ним из тени под одеялом.

Алик протянул ему краюху хлеба.

– Съешь-ка перед тем, как пойдешь на завтрак.

– Есть не хочется. – Что-то не так, и это бросается в глаза. Мальчишка уводит от Алика взгляд.

– Тебе понадобятся силы. – Он понизил голос. – Тетя Анна просит тебя вечером потрудиться.

Эмлин спрятался обратно в гнездышко из одеял, качая головой.

– Не могу.

Шпион сел на кровать, слегка раскопав одеяла, чтобы видеть лицо мальчика.

– Что с тобой случилось?

– Там… там была другая святая. Кажется, мама мисс Даттин. Она знала, кто я.

– И что случилось?

Тишина.

– Эмлин, что там случилось?

Мальчик сел на кровати, по лицу полились слезы.

– Она меня обожгла, она заставила меня… она сказала мне: от… отре…

– Отрекись, – горько промолвил шпион. Слово на языке отдавало золой. Хранительница, сволочь, выжгла Эмлина, выжгла духовно. Силой принудила его отречься от Ткача Судеб, заставила богохульствовать. А святость мальчишки и так висела на нитке. Теперь он совсем бесполезен! Сломлен!

– Я больше не слышу Его шепот.

– Она избила тебя? – вскинулся Алик, внезапно рассвирипев. Он схватил Эмлина за плечи, повернул боком, другим, высматривая следы.

– А потом еще и вылечила, – ответил Эмлин со стыдом в голосе. Даже в мученичестве ему было отказано.

– Святая свихнулась, – прошептал Алик. – Ты ни в чем не виноват. Она вправду могла тебя убить. И ты ничем не смог бы ей помешать. И я рад, что она тебя вылечила. Лучше так, чем…

И вдруг холодная зябь заползла в Алика изнутри, и шпион проговорил его устами, шепча мальчику на ухо:

– Я знаю, как все исправить. Пойдем сегодня же ночью.

Целый день шпион провел в ожидании. «Терпи», – воплем вопил он. «Терпи», – а ему хотелось отгрызть себе ногу.

У Алика – у того работы полно. Алик везде – и в Мойке, и в Новом городе, без устали проводит кампанию. Взбадривает понурых избирателей, высмеивает глупую идею: с какой стати Гвердону понадобился король? Напоминает, кто вывел их из Кризиса и отстоял город – Келкин. Жителям Нового города легче выбросить из головы новости о короле – бежавшие от Божьей войны знают, каково доверять божественному вмешательству, тем более в городе, славном своим безбожием. Однако в древнюю Мойку глубоко въелось почитание сгинувшей монархии. Оно сквозило в архитектуре улиц, в фамилиях старых семейств. Пронизывало город, как жилы пронизывают мясо.

Эмлина он далеко от себя не отпускал. Не давал мальчишке циклиться на случившемся на Фестивале. Много болтал с ним о том, чем им заняться после выборов.

Летний день тянулся бесконечно. Алик заполнял часы работой, но шпион бездействовал, уставившись на горизонт. Ему хотелось отравить солнце ядом или стащить с небес его диск. Что угодно, лишь бы приблизить сумерки.

Когда Эмлин устал, Алик отправил мальчишку домой. А сам оставался трудиться. Поужинал в зале собраний промлибов. Шутил и хохотал с приятелями и сподвижниками. Деньги Дредгера лились им в глотки, набивали им животы. После ужина не уходил еще с полчаса. Каждому хотелось перекинуться с ним последним словечком, пожать руку, хлопнуть по спине. А Эмлин сидел у Джалех и ждал, когда он придет.

Мальчик отрекся от Ткача Судеб. Отринул бога. Разорвал связь.

Свершил святотатство.

Однако существовали способы восстановить порванные узы. И такие дела лучше проворачивать ночью. Искупление дается нелегко и обойдется недешево.

Алик тянул время как мог, откладывая возвращение к дому Джалех.

Оттягивал неизбежное.

Вокруг Тереванта ворочался Гвердон. Город поднимался с рассветом. Корабли с утренним приливом покидали залив. Заводы свистками объявляли дневную смену. Ларьки и базары раскрывались, как цветы. Вместо росы на стенах поутру проступал свежий посев предвыборных плакатов.

Он мотался по городу зигзагом, с поезда на улицу, в переулок, под крышу какого-нибудь здания и по новой. Перемещался наобум. Хорошо бы пойти к Лис, поговорить с ней, но как? Ольтик сказал, что она во дворце патроса, но не мог же он появиться у ворот и попросить ее позвать. «Извините, мне бы хотелось поговорить со сводной сестрой. Она только что прибрала к рукам ваш трон, чтобы обеспечить себе коронацию. Можно, она выйдет поиграть?»

И все-таки, где же меч? Остался в пределах посольства? Только представитель Дома Эревешичей мог носить его без вреда – кровный потомок, это значит, Лис исключается. Теревант последний в роду. Неизвестный родственник? Какой-то бастард Ольтика? Или его самого? Или… клинок способны носить неусыпные. Быть может, и человек – с достаточной волшебной защитой, святой или чародей. Но только недолго, поскольку волшебство меча распутает любое заклинание сдерживания. Но все неусыпные в Гвердоне сидят в посольстве, и как настолько могучий святой или чародей смог бы проникнуть внутрь незамеченным? Теревант растерянно шел по извилистому переходу к новой станции подземки. На платформе толпились рабочие, едут на алхимические фабрики. На поезд он садиться не стал – прошел отрезок платформы и нырнул в другой лестничный переход. Такие вот прятки.

Непонятно, от кого он прячется – от Даэринта, Лис или от себя? За плечами маячил неотступный преследователь – факт смерти Ольтика. Как великан, он ломился сквозь улицы. Пока Теревант в пути, ему удается опережать великана, скрываться за домами и башнями. Он знает: если тот его догонит, то сомнет его, сокрушит. Если он поддастся горю, то тот, кто убил Ольтика, уйдет от возмездия.

Слова стихотворения звенели эхом в пустоте под крышкой его черепа.

С Пяти Ножей на Дол Блестки, оттуда в Новый город, потом петля в обход Священного холма, по виадуку до Замкового. Утро катилось к полудню, полдень становился тоскливой серой пополудней, город уныл и похмелен после Фестиваля Цветов.

Он будет идти, изматывая себя, пока не перестанет чувствовать ног. Он готов идти, пока не умрет, а потом войти в неуспение, и идти дальше, не сбавляя шаг. Переступить край мира и продолжать идти через море.