ЭЛАДОРА ДАТТИН, гласила визитка, ПОМОЩНИК ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО КОМИТЕТА, и ниже указан адрес.

Даттин. Он может пойти к Даттин. Только та книга по архитектуре лежит в его комнате в посольстве Хайта. Он мог бы прийти к ней и с пустыми руками, отдаться на ее милость, но это самая крайняя мера.

Очередная таверна гостеприимно впустила его. Тут людно и шумно, горланят морские песни, пьют за возвращение короля, бубнят хмельные молитвы Святому Шторму и прочим морским владыкам. У мореходов душа широкая, приемлет всех – они посвящают молитвы любым божествам, что делят опеку над океаном. Он заказал выпивку и потягивал ее, выжидая нужный момент. Старался собраться с мыслями. Вокруг воронкой завивалась толпа посетителей, людское море, в котором ему грозило утонуть. Ольтик умер, так же как мать, как сестры – они утонули давным-давно. Ольтик мертв, как мертв отец, и что бы он сказал, увидав Тереванта в очередной таверне?

Теревант схватился за карточку с адресом, повертел ее в руках – этакий талисман его смятенных чувств.

И тогда вдруг в поле зрения появилось, выплыло из человеческой болтанки знакомое лицо. Вон там, через пару столиков сидит девушка с поезда. Шана. Она разговаривает с двумя мужчинами – то есть с одним мужчиной и одной горой затейливых доспехов, тело этого существа целиком скрыто под резиновыми патрубками и металлической обшивкой.

Неизвестно, что там они обсуждают, но он услышал, как она упомянула одно имя.

«Эдорик Вант».

На другом конце города шпион напряженно ждал.

Уже много, много дней прошло с посещения часовни. Знойных летних деньков, ярких, насыщенных, с ночами до того мимолетными, что, казалось, закат переходит в рассвет и настоящей темноты вовсе нет. А днем шпион – Алик, кандидат от партии промышленных либералов, поэтому он агитирует, он выступает, встречается с людьми по всему Новому городу. Слушает жалобы, вселяет надежды на светлое, благополучное будущее в Гвердоне, обещает достаток. Усыпляет их тревоги насчет войны, тогда как каждую ночь шпион крадется на крышу дома Джалех и смотрит в морскую даль.

Перед нападением на Севераст вскипело небо, и в сердитых тучах проступали устрашающие божественные картины. Перед нападением на Севераст остекленело море. Перед нападением на Севераст было много предвестий и знаков. Изваяния ходили или истекали слезами. Тронутые богами умалишенные бродили по улицам, вереща о божьем гневе. Золотые монеты сделались на ощупь острее ножа, и по рыночным рядам побежала кровь. На улицу вышли и осиянные святостью убийцы, посланцы Ткача Судьбы из Ишмиры. Они поубивали святых Кракена из Севераста, чтобы те не смогли принять боевые обличья и дать отпор на море. Жрецов Паука убивали в храмах, обличая раскольниками и еретиками, пока тени их поедали. Перед тем как явились боги, было много знамений.

В Гвердоне небеса безоблачны. В море, что плещет у берега Мойки, колышется мусор, вода там грязная, но это морская вода.

Есть предвестья и знаки, но не те, которых он ждет. Город забеспокоился, его будоражит это жаркое лето. Возникают новые святые Хранимых Богов. Паства собирается на священном холме, чтобы хоть мельком увидеть нового короля. Люд возносит молитвы своим давним богам и получает в награду слабые, обрывочные чудеса. На взгляд простых гвердонцев – изумительные, ведь тут двести лет никто не видывал полноценного божественного вмешательства. Тем временем убит посол Хайта, и оба правительства обмениваются гневными письмами. Хайитянские войска перешли границу, расположились под городом, но боевых действий пока что нет, стороны конфликта лишь заявляют о себе и машут флагами.

Летели дни, и никаких намеков на вторжение. «Великая Отповедь» с ее грозным оружием покачивалась на волне у причала.

Алик смеялся, заводил друзей, устраивал собрания в зале промлибов, улыбался. Алик, вот сволочь, счастлив. Он тратил деньги промлибов на целебные мази для ран Эмлина. Встречался с Эладорой, с Огилви, с другими новыми приятелями.

Шпион уже не находил в себе терпения, а ведь издавна слыл терпеливым.

Летели дни, и ранки на лице Эмлина открывались заново каждую ночь.

Теревант расположился в таверне так, чтобы не попасться на глаза Шане.

Ясно, что она не та, за кого себя выдавала в поезде у Грены, никакая она не драгоценная дочь преуспевающего купца. Если в той сказочке была доля правды, то отец ее давным-давно обанкротился, а дочка научилась выживать на улицах. Она пререкалась с теми мужчинами, упрашивала их, но что бы ни хотела продать, тот, в доспехах, не покупал. Через несколько минут он встал – костюм выдохнул выхлоп пара – и зашагал восвояси. Несмотря на его объем, толпа полностью расступилась, освобождая ему проход.

Кем бы ни был доспешный, в Мойке его уважали. Другой проследовал за ним, как и бакланья башка, громила-телохранитель, поставленный при входе в таверну.

Теревант гадал, чем Шана привлекла интерес такого деятеля.

Шана попыталась ускользнуть через черный ход. Теревант поспешно бросил на стойку пару монет и двинулся за ней. Она торопливо шла по улицам, пригнув голову, пружинистая, как бродячая кошка.

Он поравнялся с ней.

– Шана?

Она едва не дала деру, но он воскликнул:

– Мне только поговорить! – Тут же сквозь нее пробежала судорога, бросила ее на колени. Лицо искривилось. На минуту оно приобрело выражение, которое жутко напомнило ему мать. «Она прикасалась к мечу», – вспомнил он. Все души оберегаемых Эревешичей ненадолго смешались с ее душой, прежде чем отвергнуть, как неподходящего носителя.

Она поднялась и стала перед ним в ожидании, как к земле приросла.

Шана впустила его в свою комнату. Крошечная каморка, лишь кресло у кровати, и все. Она опустилась в кресло, натянула плед. На Тереванта не смотрела; отвечала, обращаясь к пятну на полу.

Он не стал садиться на кровать. Только задвинул потрепанную занавеску, чтобы никто с улицы его не заметил.

Она говорила, как утомленная долгим спором, слишком усталая, чтобы отпираться или лгать.

– Лем нас нанял. Он нас посадил на поезд. Он сказал нам закатить сцену, когда подъедем к Грене.

Теревант заморгал.

– Лемюэль ехал в поезде?

– Он носил фальшивую бороду. Притворялся моим папашей или вроде того.

Наставник. Тот самый, кто позвал стражу, кто пытался добиться ареста Тереванта.

– Зачем?

Шана пожала плечами:

– Он нам не рассказывал. Просто сказал, что надо устроить ссору. Он нанимал нас и для других дел. Следить за людьми.

– Поэтому ты попыталась забрать меч?

– Я не знала! Клянусь. Я собралась порыться в твоей сумке, признаюсь, но… – Она подняла на него взгляд, и за этими голубыми глазами была не она. Она заговорила другим тоном, с другим произношением. – Прими меч, Эревешич. Война надвигается, и много лет прошло с тех пор, как мы ходили в бой. – Она отшатнулась, потом заскулила, царапая ногтями лицо. – Они все еще здесь! Твои предки, они поселились во мне. Я думала, они ушли, но ты, ты вернул их обратно.

Она посмотрела на него.

– Пожалуйста, – тихо попросила она, – уйди.

– Что еще тебе сказал Лемюэль?

– Ничего.

– Что случилось с другой девушкой? С Шарой? – Тервант едва мог припомнить, как ее звали, а лица уже и не воскресил бы. Он крепко обругал себя за невнимательность.

– Она была на Фестивале. Она поглядела на короля и узнала его. Вот как забавно, подумали мы, что она заигрывала с ниспосланным богами королем до его коронации. Мы еще хохотали над этим, когда Лемюэль нас нашел.

– И он забрал ее. Он придет и за мной. Мне надо выбираться из города. – Она затряслась. Глаза как у зверька в капкане.

Теревант прислонился к стене затылком. Лемюэль стирает следы, подчищает все, что могло бы связать Беррика с Бюро.

– Пожалуйста, – опять произнесла Шана, не глядя на него, – уходи. Ты – Эревешич. С тобою здесь только хуже.