Сравнение было довольно неожиданным, но мне было понятно, что она имеет в виду.

Поднявшись на холм, я увидела в низине животных. Были и крепкие страусо-цапли с вибриссами на головах, что прогнали меня в лес. Были и трёхногие собачки с фасеточной мордой. Странные существа, похожие на пауков-водомерок в полтора человеческих роста, покачивались на длинных гибких ногах. И все они смотрели на небо, словно позабыв обо всём на свете.

— И никто никого не убивает, — прошептала я.

С той стороны радиоканала царило молчание – Вера и Ваня, вероятно, смотрели через камеру на ту же картину, что и я.

— Каждый миг неповторим… — прошелестел дядя Ваня. — Хочешь расскажу, что я делал до того, как мы повстречались?

Я усмехнулась.

— С чего вдруг? Ты никогда ничего про себя не рассказывал, а я никогда не спрашивала. Мы же, вроде, так договорились?.. Твоя жизнь – это твоя жизнь. А уж сейчас мне тем более по барабану.

Дядя Ваня издал звук, похожий на вздох, и заговорил:

— Когда началась Третья Мировая, я шофёром-дальнобойщиком был…

— Тебе, значит, больше ста? — перебила его Вера.

— Сто восемнадцать… Так вот… Где я остановился?

— Про Третью Мировую, — напомнила я.

— Да… Когда всё началось, я на своём грузовике пошёл добровольцем, развозить хлеб из Томской крепости по окрестным деревням. Туда, где ещё остались люди… Конец света – это ведь рутина. Тяжёлая, ежедневная… Встаёшь поутру, и нужно ехать. Плохо тебе, мутит от радпротектора, или восточный ветер облучённую пыль несёт – всё одно надо садиться за руль и ехать, потому что иначе никак. Тебя ждут… Множество людей я видел, которые цеплялись за жизнь. Цеплялись, соскальзывали и не понимали, что не цепляться за жизнь надо, а бороться…

Я спускалась с холма, поглядывая на животных. Они то глазели ввысь, то перемещались по долине группками и поодиночке. Иной раз искоса поглядывали на меня, но неизменно продолжали изучать искрящийся ночной небосвод.

В ушах звучал монотонный голос старика:

… — После суточного рейса я ехал обратно на базу. И на полпути мотор накрылся, прямо посреди бури, да ещё ночью… Пришлось лезть наружу. Два часа под капотом ковырялся, надышался пылищи и хватанул смертельную дозу… Думал, там и останусь, но машинку-то завёл. Обратно уже в полуобморочном состоянии тащился с одной только мыслью – надо успеть доехать, да поспать чуток, оклематься, завтра ведь снова в рейс… Мне повезло – как раз из машины выполз перед воротами, да там меня силы и оставили. Тут ребята подскочили… Фон зашкаливал, и лучевая болезнь сожрала бы меня за пару дней. Доктор принял решение спасать мозг. Меня пересадили на аппарат…

— Что это ты, дед, разоткровенничался? — спросила я, разглядев вдалеке узкую полоску воды и неровную, высокую гряду на далёком противоположном берегу.

— Думал о всяком, вспомнилось, — пространно ответил он. — Я тогда сидел в пустоте и темноте и думал, нафига мне такая жизнь? За неё, что ли, бороться? Потом мне смастерили оболочку из того, что было под рукой… Судьба, знаешь ли, любит пошутить, и иной раз её шутка в том, чтобы пустить человека на новый круг. В моём случае – опять через пустоту и темноту в новое тело от мастера на все руки… Да, Васи не хватает, хороший мужик… Виделись только вчера, а такое ощущение, что вечность прошла…

— Ты давно работаешь на этих экспериментаторов? — вклинилась Вера, и в её голосе зазвучал стальной отточенный клинок.

— Давненько, — старик протянул, в его скрипучем голосе впервые прозвучала неуверенность. — С эмиссарами я не встречался, но со службистами общался регулярно. С ними лучше поддерживать хорошие отношения… Сами же понимаете, иногда нужно провезти груз туда или сюда, не привлекая особого внимания… Что для этого может быть лучше корабля без флага?

— Что ты делал там, на Кенгено, и почему забрал меня? — спросила я. — Когда Тонио выморозил планету.

— Кто выморозил? — переспросил старик.

Я поняла, что сболтнула лишнего, и молча сделала вид, что ничего не произошло.

— На Кенгено я был по кое-какому делу, — сообщил дядя Ваня после недолгой паузы. — Ждал очереди на взлёт. Меня поставили последним, после всех пассажирских лайнеров… Дело с тобой никак не связано, если что. С Кенгено я еле ноги унёс, прихватив случайно найденную девчонку с обморожением… А вот на Каптейн, в интернат я полетел не случайно.

— И зачем же ты туда полетел? — поинтересовалась я.

Преодолев пригорок, я вышла к берегу, на склоне которого скособоченно застыла металлическая туша «Виатора».

Дядя Ваня продолжал:

— Я тебя в интернате оставил, и в тот же день из этого самого интерната забрал шестерых детишек на усыновление. Кое-кто на Земле решил кого-то из этих несчастных взять на поруки, вытащить из лап войны… А Комендатура разве отдаст? Вцепилась мёртвой хваткой… Но деньги решают всё. Директор Травиани получил за детей солидную сумму денег. Поделился с кем надо… С такими деньгами можно было работу бросить и всю оставшуюся жизнь бездельничать…

— Ну ты и артист, — голос Веры прозвучал ледяной стружкой. — Исход с Кенгено был двадцать седьмого. А в интернате на Каптейне она появилась двадцать второго. Следующего месяца. — В её голосе послышался оскал. — Куда ты её водил все эти двадцать пять дней, шкипер? На экскурсии?

В динамике на секунду воцарилась мёртвая, густая тишина. Затем дядя Ваня проскрежетал:

— Что ты такое несёшь?

В голосе его уже не было прежней уверенности, лишь усталое раздражение загнанного в угол зверя.

— Я всё поняла, — произнесла Вера. — Всю эту чушь про разные проекты можешь оставить себе. Ты привёз нас двоих на Каптейн, чтобы мне пересадили то, что жило в ней уже два года. Но вашим планам…

— А вот я тебя сейчас выключу, пакость такая, — заявил старик, и в наушнике что-то пиликнуло. — Лиз, ты здесь?

— Да, я слушаю.

«Виатор» нависал надо мной. Спустившись по склону, я нажала на кнопку в железном боку машины, и из паза выдвинулся лестничный трап. Откуда-то из неведомых далей волны памяти несли чьи-то слова: «Перед самым попаданием в интернат в тебя подсадили… семя…» «Подсадили… семя…» «Подсадили…»

— Вот как сейчас помню, — его голос стал приглушённым, уходящим в себя. — Надюша отрывается от земли. А ребята, малышня пятилетняя, облепляют меня, и один из них, самый росленький, смотрит на меня преданными глазами и спрашивает: «Дядя Ваня, а ты можешь остальных забрать?» … Я не ответил. Отвернулся. А ведь мог тебя скинуть не в том аду, а на Земле… подбросить в какой-нибудь приют. Глядишь, и жизнь сложилась бы иначе. — Он тяжело, по-механически «вздохнул». — Но какое мне было дело до бесплатного груза? За тебя не платили. Вытащил с Кенгено – и уже герой. А что будет дальше… не моя проблема… А уж потом, спустя годы, когда я тебя увидел, понял, кого меня попросили переправить с Пироса обратно на Кенгено…

— А ведь ты с ними договорился, да? — догадалась я, чувствуя, как почва уходит из-под ног. — Раз пересадка сорвалась, и они больше не приходили за мной… значит, вы утрясли этот вопрос. Они решили понаблюдать… С твоей помощью.

— Но… это ведь я привёз парней за тобой тогда… — И старик сорвался. — Ну да, да! Моей идеей было оставить тебя в живых! Мы с ребятами поставили их перед фактом, а потом мне пришлось договариваться!

— А может, это они тебе разрешили поставить себя перед фактом? — спросила я. Голос был чужим.

— Я предложил им не убивать тебя сразу! — В синтезированном голосе – паника. — Я же… спас тебя?

— Наверное, это даже не последние судороги совести, — горько усмехнулась я. — Они просто сделали всё, что им было нужно.

Камера со свистом наполнялась воздухом. А я не знала, что сказать этому человеку. Вернее, тому, что от него осталось. Я стояла, вжавшись спиной в холодную металлическую стенку. Воздух в шлюзовой с шипением накачался до конца, но я не могла пошевелиться.

— И всё это время… — Голос мой был тихим и разбитым. — Все эти годы, все эти совместные полёты, все шутки за обедом… Ты смотрел мне в глаза и видел не напарника. Ты видел даже не «бесплатный груз». Ты видел бракованный образец. Неудачный гибрид, в которого вложили чужое «семя», а оно не прижилось. И ты… ты был смотрителем при пробирке. И тебе было просто… удобно.