Впереди показался конец затора. Я вжала педаль в пол, и «Носорог», рыча, рванул вперёд. Удары о корпус участились, превратившись в сплошной грохочущий ливень. Машина прыгала по телам, распластавшимся на асфальте. И с одним особенно жёстким ударом снизу донёсся не просто стук, а короткий, сухой хруст. Руль дёрнулся в руках.

Метр за метром, удар за ударом, вираж за виражом – дамба, наконец, закончилась, выпуская нас на дорогу, на ровное набегающее полотно. Алиса, вцепившись в рукоятку обеими руками, сжалась в комок и спрятала голову, а Оскар, усевшись в корме фургона, тихонько завывал, провожая взглядом удаляющуюся плотину.

Впереди лежала чистая дорога. Мы прорвались. Спаслись.

И только теперь, в этой внезапной тишине, до меня дошла вся грандиозность его жертвы. Одинокий колокол посреди кладбища, отвлекающий орду… чтобы дать нам шанс.

Я сжала руль, чувствуя, как что-то внутри меня плачет и немеет одновременно.

И сквозь гул в ушах и тяжёлое дыхание наконец различила этот новый звук – глухое, прерывистое поскрипывание в шасси, которого раньше не было…

Полдень накрыл выжженную степь белым, выцветшим покрывалом. До фермы, где жил дедушка Алисы – рукой подать. Я тащила машину вперёд через бескрайнее поле, и чахлая осока с сухим шелестом ложилась под колёса. Она почти не пахла – лишь пылью и тлением. А сквозь этот шорох настойчиво пробивалось лёгкое, костяное постукивание в подвеске. Напоминание. Цена за спасение.

Когда в отдалении среди ковыля мелькнула просёлочная дорога, я свернула на неё и решила уже больше нигде не объезжать. Джип мерно зашуршал шинами по гравию вдоль извилистой колеи средь кустиков и появлявшихся одиноких акаций.

Я намеренно не спешила.

Мне хотелось отсрочить этот момент. Я боялась того, что мы можем найти. Алиса сейчас жила одной лишь надеждой – хрупкой, по-детски наивной, но такой сильной. Она верила, что дедушка ждёт, что на столе стоит чайник, а папа уже в пути. И я ненавидела себя за то, что являюсь гонцом, который может принести весть, способную эту надежду раздавить.

Будто это было вчера, я помнила, как когда-то отправилась на замёрзшую Кенгено в поисках родителей, чтобы добровольно прикончить свою ложную надежду. Заранее представляя себе то, что увижу, я надеялась на освобождение, но вместо этого получила одну только пустоту в душе. Принесёт ли восьмилетнему ребёнку облегчение истинное положение вещей? Выяснить это придётся уже скоро…

«Райно» медленно вполз на холм.

За лобовым стеклом развернулось огороженное аккуратным частоколом безлюдное бугристое поле, по которому одинокий ветер таскал пыльную позёмку. Далеко впереди, почти в самом центре поля стоял коричневый бревенчатый дом с двускатным чердаком и небольшой пристройкой. Поближе и сборку от дороги расположился аккуратный сарай. Обнесённые символическим деревянным забором на почтительном расстоянии, постройки не были маленькими, но посреди безмолвия казались немыслимо одинокими.

В полной тишине, задержав дыхание, мы сидели без движения. Я ломала глаза, разглядывая подробности довольно запущенного сада сбоку от дома, огороженного зелёной изгородью внутреннего дворика между домом и сараем, и пыталась высмотреть крючковатые силуэты бродяг, гонимые ветром. Взгляд метался из стороны в сторону, с одного края просторного поля на другой, к полосе высоченных тополей, боковое зрение не прекращало свою игру, подсовывая воображению очередного мертвеца, но каждый раз это был лишь полуоблезлый куст, проплешина выгоревшей травы, а то и вовсе галлюцинация…

— Лиза, почему бог не заботится о людях? — вдруг спросила Алиса из кузова. — Он нас больше не любит?

Неожиданно. Когда я в последний раз задумывалась о боге? Кажется, это было миллион лет назад. В легендарной Москве, которая осталась в памяти смазанным неоновым пятном. В церкви, где я случайно оказалась по пути из ниоткуда в никуда.

— Наверное, просто не замечает, — тихо пробормотала я, — ведь заботиться можно только о том, кого можно хотя бы разглядеть. Если уж планета внизу – это просто голубая бусина, то нас разве увидишь с такой высоты?

— А может, дело в том, что мы, люди, в него больше не верим? — предположила Алиса. — И поэтому он не верит в нас… Ты веришь в него?

— Смотря кого понимать под богом, — ответила я уклончиво. — Если это условный всемогущий, умудрённый сединами мужчина, которого люди с разным вероисповеданием называют по-разному, тогда нет.

— Почему?

— Такой бог… это как воображаемый друг, — сказала я, глядя на пустынный горизонт. — Его выдумали, потому что в огромной, чёрной и холодной Вселенной было слишком одиноко и страшно.

— Но люди тогда не знали, что Вселенная такая большая, — возразила Алиса.

— Значит, просто нужен был тот, кто будет рядом, — пожала я плечами. — Тот, на кого можно было бы переложить вину вместо себя. Или попросить о помощи. Ведь так намного легче жить. Человек и его воображаемый друг…

— А может, бог выглядит совсем по-другому? — спросила Алиса.

И как же? Как столб света? Или шар… того же света. Нет.

— Уж точно не как летающий диско-шар, за встречу с которым сбрасывают в пекло.

— О чём ты?

Нет, пожалуй, рассказывать ей про мои похождения на Ковчеге не следует. Странностей хватало и без этого.

— Обмануться можно с чем угодно, — сказала я. — С любым из того, что увидит человек, чем бы это ни было.

— Ты хочешь сказать, что богом можно назвать что угодно?

— Более того, этим активно пользуются люди, чтобы управлять другими людьми, — кивнула я. — И вот человек в основной своей массе уже совсем вырос, повзрослел, и воображаемый друг стал ему больше не нужен. Как костыли.

Я думала о том, не слишком ли откровенно выразила мысль. Впрочем, вокруг творится кошмар наяву, и мой нигилизм на фоне всего этого был просто незаметен. Лучше так, чем кормить её благозвучными сказками. Если ты говоришь то, во что не веришь сама, на каком основании тебе поверит кто-то другой?

— Но если человек сам отвернулся от бога, кто же тогда нам поможет? — обречённо вопросила Алиса.

Порыв ветра стеганул песком по стальному боку машины. Теперь эту мысль о высших силах я могла сформулировать, разбуди меня кто-нибудь в три часа ночи.

— Я могу ошибаться, — начала я, и в голове вдруг сложилась странная, но кристально ясная картина. — Но мне кажется, что настоящий бог – это не кто-то. Это – всё. Ты и я, этот высокий ковыль, ветер, что гонит пыль, летящие птицы, облака, и та далёкая звезда, что вот-вот вспыхнет сверхновой. Мы не его дети. Мы – его часть. Бог – это Вселенная со всем её содержимым, правилами и законами. И настоящий бог, как бы он ни выглядел, не помогает тем, кто не пытается сам. — Я завела двигатель. — Нам нужно уповать на свои силы, Алиса. Но даже к тем, кто не пытается, ветер Вселенной тоже что-то приносит – только это может быть совсем не то, что нужно. Зависит от того, где ты стоишь…

Осторожно, крадучись, по заросшей колее джип покатился в долину. Поскрипывали рессоры, тихонько постукивало что-то в подвеске, издалека к нам приближалась бежевое пятно деревянного дома и коричневая стена сарая, а я, словно скрученная пружина, в любое мгновение ожидала увидеть грязный труп, несущийся навстречу и размахивающий руками. И желала только одного – лишь бы это был кто-то посторонний, а не дедушка Алисы.

В стороне стоял бревенчатый колодец, а аккуратно сбитое крылечко покрывал слой песочной пыли. Как и неприметный серый автомобиль, стоящий у пристроенной к дому зелёной изгороди с серой деревянной калиткой.

Скрипнув тормозами, я заглушила двигатель. Тишина, навалившаяся сразу после рёва мотора, была оглушительной. Лишь ветер выл и шуршал песком по стальным бокам. Никого вокруг…

— Машина дедушки? — кивнула я на седан.

— Да.

Покрепче сжав арбалет, я спустилась на землю и только сейчас обратила внимание на то, во что превратился «Райно». Весь покрытый бурой грязью, он вдобавок был изрядно побит, а кое-где даже помят. Пучки травы торчали из бампера и порогов.