Чтобы не тронуться рассудком и не натворить глупостей, я попросилась на ту сторону, к вездеходу. Василий отточенным движением повернул рычаг, и секции моста с лязгом начали свой путь навстречу друг другу. Мне хотелось побыть в одиночестве и поразмышлять о том, что делать дальше…

О задании Альберта я уже совершенно позабыла – оно было призрачным и далёким, незначительным. Какой прок от этой лаборатории? Что можно забрать отсюда? Безумное животное в человеческом обличье, которое было когда-то личностью – любило, желало, мечтало… Возможно, оно и представляло какую-то научную ценность, но единственный порыв, который это существо во мне вызывало – желание поскорее окончить его мучения пулей между глаз.

Больше всего, однако, меня беспокоил Рамон. Неужели его ждало то самое будущее, что уже стало настоящим для Джона? Если так – что я могла сделать? Должен же быть какой-то выход из этой ситуации… Его не может не быть…

Остаток дня я просидела в вездеходе, слушая радио и вглядываясь в утопавший в густом воздухе горизонт, где река магмы исчезала за поворотом. Из динамика струился равномерный шорох помех, как будто гигантские жернова бесконечно мололи муку. Неожиданно в голове возникло воспоминание – стекающая в воронку молотилки смесь пшеницы и шелухи, на которую садятся птицы в стремлении полакомиться аппетитными зёрнами. Секунда промедления – и птица проваливается в воронку, наполовину скрываясь в собственной еде. Лишь растрёпанное крыло отчаянно колотит воздух, но назад дороги уже нет. Остался только один путь – в жернова, сквозь молотилку. Трансформация в смесь мяса, перьев и зёрен…

* * *

Когда закат озарил багрянцем верхушки сопок, я заперла вездеход и вернулась на островок. Василий дёрнул рычаг, мост с музыкальным лязгом разъехался в стороны, а я, прихватив тюбик с пищевой пастой, направилась прямиком в своё временное жилище.

Задвинув дверь, я разделась и улеглась на свою кровать. Отрешённо глядя в потолок, я досасывала остатки пасты из тюбика и погружалась в воспоминания. В те долгие и дождливые дни, когда я, превратившись в хищника, выискивала жертвы, чтобы совершить расправу. Мне ничего не оставалось – ведь иначе я рисковала сойти с ума от стыда и ненависти к себе. Направить разрушительную энергию вовне было моим единственным выходом. Тогда всё было предельно просто. Ищи и уничтожай. Снова ищи и снова уничтожай, и так по кругу…

Снаружи, за дверью кто-то бродил, слышались голоса. В какой-то момент – как всегда неожиданно – треснуло и загудело вибрацией по стенам далёкое могучее реле, а комната окрасилась зловещим бордовым светом аварийного освещения. На пустыню опустилась ночь…

… Я не знала, сколько пробыла в дрёме. Что-то резким рывком выдернуло меня из липкого влажного полусна. Я распахнула глаза, села на кровати и застыла, превратившись в слух. Было почти тихо, если не считать шуршания где-то снаружи, по остывающей кровле из композитного сплава – гигантские насекомые снова были на своём посту, выискивая малейшую брешь в изолированном комплексе.

Появился какой-то новый звук, возник на задворках сознания. Плеск воды? Лёгкие постукивания крошечных барабанчиков?

Этот звук – он доносится снаружи… Нет, похоже, он внутри. Похоже, прямо за этой вот дверью.

Я замерла, превратившись в изваяние, заперев дыхание на замок. Едва слышное сухое шарканье доносилось прямо из-за стальной двери, в трёх метрах от меня. Шарканье удалялось, переходило в лёгкие шлепки босых ног и вновь возвращалось к раздвижной двери. Кто-то в бордовой тишине ходил босиком, то отдаляясь, то приближаясь. Неуверенно бродил от двери к двери, выбирая – какую же из них открыть? Вдруг стало не по себе, меня затрясло и в животе зашевелилось что-то холодное и скользкое, вытесняя наружу все мои внутренности…

Очень осторожно, стараясь не потревожить сам воздух, я отползла к изголовью кровати, обхватила подушку, уткнулась в неё носом и сжалась в комок страха. Не дай Вселенная, кто-то за дверью услышит моё дыхание. Поверх подушки я глядела на дверь, тускло подсвеченную багровым светом ламп под потолком. Шлепки босых ног подобрались совсем близко, и что-то зашуршало по стальной поверхности – осторожные пальцы забегали по тонкой перегородке в поисках способа её открыть. Хриплое прерывистое дыхание окунало меня в пучины дикого животного ужаса – я ждала, что вот-вот, ещё секунда, и незапертая с вечера дверь распахнётся, а в комнату ворвётся нечто кошмарное…

Пальцы остановились и пропали, шарканье стало удаляться, и через полминуты сухие шлепки стихли окончательно. Я отползла к изголовью, вжалась в стену, выставив перед собой пропитанную холодным потом подушку, будто спасительный щит. Будто последний рубеж обороны, свою последнюю надежду на спасение от неизбывного потустороннего ужаса за дверью…

Где-то через полчаса, когда я наконец набралась смелости пошевелиться, я на цыпочках, едва дыша подобралась к двери и медленно-медленно повернула запор на замке.

Вернувшись в кровать, я комочком забилась в угол и лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. Воображение услужливо подсовывало шорохи и скрипы, заставляя вздрагивать от малейшего движения атмосферы. Похоже, я схожу с ума… Я совершенно точно схожу с ума, если ещё не сошла… Давно пора. И почему этого не случилось раньше?

Сбивчивая толкотня рваных мыслей в голове вскоре прекратилась, я прикрыла опухшие глаза, и меня наконец охватила болезненная дрёма…

… Дни смешивались в аморфную цветастую массу и растворялись в водовороте времени, увлекая меня вперёд, всё дальше и дальше. Постоянный адреналиновый шторм, в эпицентре которого я укрывалась от самой себя, не оставлял времени на размышления. Я спешила так, как никогда ранее в своей жизни, потому что крысы не должны были уйти. Крыс было много – к тем девяти именам, что я получила две недели назад, почти ежедневно Элизабет Стилл добавляла по несколько новых.

Я впрыскивала в себя дьяволов сок, накачивалась наркотиком до полусознательного состояния и отправляла подонков на тот свет одного за другим. Конвейер смерти работал без сбоев. Кого-то поджидала у дома, чтобы затем расстрелять в упор прямо в машине. За кем-то следила по пути с работы, а затем вспарывала брюхо катаной в тихом и безлюдном месте. Я обожала частные дома, ведь вокруг, как правило, не было лишних свидетелей. Нужно было лишь постучаться в дверь и жалобным голосом попросить: «Помогите, дайте что-нибудь поесть, пожалуйста».

С теми, кто жил один, было ещё проще – я нападала исподтишка, оглушала, а затем с помощью медицинских инструментов, сложенных в багажнике «Хускварны», выдёргивала сначала все зубы, а потом – если он доживал, – суставы, пока сволочь не отдаст концы от болевого шока. Иногда, чтобы продлить удовольствие, я начинала с суставов. Хруст рвущейся хрящевой ткани был музыкой, которую хотелось слышать.

А ещё – звуки их страданий. Они кричали, рыдали, умоляли, предлагали деньги и разбрасывались именами известными и незнакомыми, но меня всё это не брало. Машина смерти вышла на полные обороты и перемалывала в своих жерновах тех, кто давно этого заслужил, и эту машину нельзя было останавливать. «Хускварна», мой верный боевой конь, помогала избавляться от тел, а бездонные болота принимали в себя всё, не задавая вопросов…

В разрушавшейся от взвинченного пребывания под дьяволовым соком памяти оставались лишь рваные фрагменты и торопливые картинки. Чьё-то лицо в перекрестье прицела; мелькающие ветви и стволы деревьев в спринтерском забеге по зарослям… Ещё одно лицо – кричащее и рыдающее, с застывшим в глазах ликом смерти… Торопливо сгребаемые в наплечную сумку ценности и деньги… Рука со сжатой рукояткой катаны в замахе, и снова лицо, превращённое в кровавую кашу… Гулко булькнувшая под гудящими антигравами топь с едва идущими по ней ленивыми кругами…

Теряясь в ветвистой дельте реки, скрываясь в заброшенных домах, которых в этих местах было пруд пруди, и каждый раз меняя местоположение, я осуществляла правосудие и несла погибель. Я всегда носила маску, не оставляла отпечатков, а способ расправы старалась выбрать наиболее оптимальный. Всё, что мог вспомнить случайный свидетель – это безликий чёрный силуэт, растворившийся во тьме зарослей.