— Хочу. А мы с тобой ещё увидимся?

— Обязательно. — Я смотрела в её серьёзные пронзительно-голубые глаза и понимала, насколько прикипела к этому маленькому человеку за последние дни. — Однажды мы непременно встретимся, ведь мир-то на самом деле очень-очень маленький.

— По-моему, он просто огромный, — возразила она.

— Это пока ты мало знаешь, он кажется большим. А потом понимаешь, что он – как пазл. Сложный, с кучей деталей. Но чем больше прокладываешь по нему маршрутов, тем ближе его разгадка. А потом в один нежданный момент ты будто просыпаешься и начинаешь понимать его принципы. Ещё неизвестно, какой кусочек подойдёт в это место картины-головоломки, но ты уже точно знаешь, что будет на нём изображено.

— Да, с паззлами в самом начале всегда трудно, — пробормотала Алиса.

— Надо только искать, не опускать руки и не сдаваться. Даже если очень хочется… Мишка, — обратилась я к плюшевому медведю, — присмотри за подругой. А ты, Алиса, присмотри за капитаном Юмашевой. Идёт?

— Договорились. — Она немного помедлила и спросила: — Скажи, Лиза, я была смелой?

— Да, ты очень смелая и храбрая, даже смелее меня, — честно призналась я. — Знаешь, ведь храбрый – это не тот, кому не страшно, а тот, кто один знает, как ему страшно на самом деле… Как ты всё это провернула в доме… Никто тебя так и не раскусил. Даже я.

Она лучезарно улыбалась, и при этом была готова в любую секунду расплакаться.

— Я не люблю долгих прощаний, — голос мой дрогнул. — Так что… просто будь счастлива.

— Я буду скучать, — прошептала она.

— И я. Каждый день. — И с этими словами я обняла её в последний раз, стиснула покрепче, запоминая тепло маленького тела, прилипшие к спине горячие ладони, запах лекарств и детских волос.

Отпустила. Глаза наши встретились – два мокрых комочка боли и нежности. И я вышла. Не оборачиваясь. Потому что иначе уже не смогла бы заставить себя уйти…

* * *

«Фидес» басовито гудел, словно трансформаторная будка под напряжением. Металлические стены просторного ангара «Аркуды» отражали вибрацию корабля, готового к вылету, а мы втроём – я, Юмашева и Ионов – стояли под обтекаемым дельфиньим носом.

— Ты точно не передумала лететь на Ковчег? — спросила капитан Юмашева.

— Надо помочь вывести Крючкова на чистую воду, — твёрдо произнесла я. — К тому же, я должна быть рядом с моими друзьями, Васей и Софи.

— Понимаю. — Она кивнула. — Что ж, здесь, пожалуй, наши пути расходятся. Желаю удачи.

— Знаешь, меня один вопрос всё это время мучил, — сказала я. — Почему ты всегда появляешься в самый последний момент, когда уже пахнет палёным?

— Скажи спасибо, что вообще появляюсь, — усмехнулась она.

— Тогда в следующий раз не доводи до крайностей и прилетай пораньше.

— Это уж как пойдёт. — Она пожала плечами. — Может, ты другого ангела-хранителя и не заслужила.

— Судя по всему, у меня он не один, хотя я не заслужила никакого… Ну, до новых встреч. — Я обняла капитана Юмашеву и повернулась к полковнику: — Берегите человечество, Максим Максимович.

— Сделаю всё, что в моих силах, — кивнул тот.

Я развернулась и направилась в сторону шлюза, рядом с которым, облокотившись плечом о стальной рейлинг, меня ждал рослый майор Макаров. Отдаляющийся голос Максима Ионова говорил:

— Знаешь, я ждал подходящего момента… И, кажется, он сейчас. — Голос Ионова стал тиже. — Юмашева Диана Александровна, согласна ли ты стать моей женой? Ребёнку не помешает отец…

— Макс, ты просто невозможный романтик, — со смесью иронии и плохо скрываемого восторга в голосе ответила та. — Вокруг война, мор, человечество трещит по швам, и тут ты – с кольцом… Да. Тысячу раз да.

Меня накрыла волна такого внезапного, чистого счастья, что дыхание перехватило. В горле встал ком, и я сжала кулаки, чтобы не сделать чего-нибудь дурацкого – не запрыгать тут же, посреди ангара. Не закричать от радости, чтобы металлическое эхо подхватило мой вопль и множило его, превращало в смех, в перезвон колокольчиков. Чтобы на меня смотрели эти долговязые вояки в шлемах и без, эти майоры и адмиралы, и думали, что…

Нет, я пойду своей дорогой дальше, не оборачиваясь, и когда пенная волна отхлынет, соберу все эти жемчужины, что будут вынесены на песок, и сберегу их в своём сердце…

Створы шлюза медленно сходились, отделяя меня от огромной прямоугольной пещеры, которая вскоре наполнится яростно ревущим воздухом и освободит «Фидес» – мой дом, ещё один дом среди множества других – на волю.

Я мысленно собирала жемчуг, выброшенный на берег памяти. Оглядывалась назад, на вехи, что образуют моё прошлое – эту уникальную, бережно собранную коллекцию. Она была очень разная, но, несмотря ни на что, хорошего в ней неизменно становилось всё больше. Ведь чтобы вспомнить что-то плохое, приходится напрягаться, а хорошее и ценное волны памяти выносят на берег сами.

Эта коллекция – и есть я. Всё, что я успела собрать. Всё, что привело меня сюда. Всё это было, мелькало, словно танец немыслимого калейдоскопа, и вдруг я обнаружила себя здесь и сейчас. И подумала: а сколько ещё этих слепков и образов пополнят её, прежде чем моя коллекция будет завершена?

Что же там, за следующим поворотом судьбы?

Ощущение праздника, который должен вот-вот начаться, но всё никак не начинается, сходило на нет, сердце постепенно успокаивалось, возвращаясь в свой привычный и размеренный ритм. Шторм, ночующий в облаках, сделал глубокий вдох – и за толстыми слоями корабельного титана врата дока разверзлись в небо. Мир дрогнул, пришёл в движение исполинский швартовочный стапель, выпуская в атмосферу планеты тех, с кем мы волею судеб стали одной семьёй…

Я – это мои воспоминания. Сложная конструкция из образов, отголосков и теней прошлого. Миллиарды синаптических связей, год за годом выстраивающих личность. Хрупкая нейронная паутина, неповторимым узором жизненного пути разостланная поверх полотна десятилетий. Я не была бы собой, если бы не мои воспоминания. Это они сделали меня той, кто я есть, от колыбели сопровождая в эту самую точку пространства и времени.

Кем будет человек, если отнять у него память? Превратится в недописанную картину, небрежно смазанную рукавом? Станет животным, существующим в моменте одними лишь инстинктами? А может, обратится в растение, лишённое корней и обречённым засохнуть? Я не знала. Мне оставалось лишь гадать.

* * *

… Четырёхмерный мир, сооружённый из привычных измерений и времени, развалился на рыхлые комья, смешался в причудливое многокрасочное месиво. Огромная незримая поварёшка помешивала кашу из направлений, явлений и временных промежутков – сознание моё стало прибежищем хаоса. Хаосу не было начала и конца, он стекал сверху и проваливался под ногами. Я более не ведала себя и мир. Я постепенно распадалась вместе с окружающей действительностью, растворялась в хаосе, но неожиданно гигантский половник застыл на месте, осаженный чьей-то железной волей.

… — Движущиеся картинки, — прозвучало в самой ткани реальности, — что люди называют «кино»… Забавная выдумка. Забавно наблюдать. Отражения чужих судеб в кривых зеркалах. Внезапные повороты сюжета, хитросплетения воли, столкновения желаний и мотивов… Случайности и закономерности, коренным образом меняющие ход событий. Неизменный конец где-то за границей видимости. Всегда невидим, но где-то в шаге от тебя. Однако, в отличие развлечения под именем «кино», собственную судьбу можно посмотреть лишь единожды и без перемоток…

Голос замер и теперь словно ждал моей реакции, но я не отвечала. Я снова существовала – по крайней мере, надеялась на это. Я утопала в кресле, которое, казалось, не построили, а вырастили. Его вырезали из цельного ствола неведомого дерева, и где-то внизу, под полом, всё ещё пульсировали корни. Ни винтиков, ни стыков – лишь шершавая, почти живая кожа на подлокотниках и лакированные драконы, застывшие в полёте на спинке. Малейшие касания её поверхности отражались ощущениями на тёплых подушечках пальцев. Надкостница поверженного животного. Шёлк пепельной кожи. Паволока. Бархат.