Хрийз нашла опорный узел. Каким-то чутьём опознала его. И, как тогда, на катере, захваченном костомарами, дёрнула за торчащий кончик мёртвой нити. Этого хватило, чтобы плетение распалось. А потом Хрийз пошла дальше. Как в сказке, за волшебным клубочком, только якорь-«клубочек» привёл прямо в логово Рахсима, создававшего Алую Цитадель в своё время.

И ведь не убили гада! Сбежал он. Куда? На Земле остался? Или где-то в Третьем мире у него был ещё один якорь, помимо Алой Цитадели? Где-нибудь в Потерянных Землях, наверное. Как его оттуда достать? Как вообще отыскать гадину? А отыскать и уничтожить надо. Пока тварь живёт, покоя никому не будет.

— Я… — собравшись с силами, начала Хрийз, — я нашла… якорь. По нему вышла на… вышла к… нашла… — язык заплетался, отказываясь произносить слова внятно.

Хрийз откинула голову на спинку кресла, зажмурилась, изгоняя из сознания противное коловращение. Стоило открыть глаза, как стены начинали качаться и кружить, взрываясь дикой болью в висках.

— Даррегаш Рахсим, — назвала она имя. — Я нашла Даррегаша Рахсима…

— Рахсим!

Судя по звуку, сТруви поднялся и прошёлся по комнате, нервно отмеряя шаги.

— Рахсим! Как же вы выжили, Ваша светлость?!

— Вы его знаете…

— Ещё бы мне его не знать! — воскликнул сТруви. — Как вы выжили?

— Мне… помогли.

— Кто?

— Мама. Одна… одарённая очень… девочка. Его жертва. И… тёмный маг… инициированный Тьмой… мама звала его Темнейшим…

— Вот, значит, чей это был след, — непонятно выразился сТруви.

Шаг, шорох, — старый неумерший вновь уселся на пол, напротив кресла. Неживая его аура мерцала мёртвым сиянием, заполняя собой всю комнату. На постели серело точно такое же мёртвое пятно — спящая Мила.

Но всё это можно было терпеть. Всё это было — своё, родное, порождённое одной из шести стихий Третьего мира. А вот мертвечина Рахсима была другой. Чужой и чуждой всему живому. Если бы он просто кровь пил и по навьей правде жил, собака! Кто ему что говорил бы тогда. Но Рахсим высасывал души. В ноль, до самого дна. Не мог, да и не хотел уже по-другому. Прямо Кощей какой-то, только не сказочный, а реальный.

— Какой… след… — спросила, уцепившись за сказанное.

— Неважно, — ответил сТруви.

Но он совершенно зря надеялся отмолчаться. Хрийз уловила всё: и тон, каким было сказано это его «неважно», и голос, и даже шорохи, явственно рассказывающие, как старый вампир сидит, какой рукой трёт в задумчивости подбородок, даже — сочувствующий полувздох, задавленный в самом начале.

— Хотите сказать, Рахсим… вернулся сюда? В наш мир? Вместе со мной?!

По спине хлынуло едким страхом. А что, если это я, я сама протащила его за собой, как репей, обратно?! Мерзкая ухмылочку лже-доктора жгла память беспощадным огнём.

— Это я? Это из-за меня? Скажите!

сТруви взял её за руки, сказал настолько мягко, насколько сумел:

— Вас никто не винит, ваша светлость…

— Вот почему вы хотели сжечь моё тело! Вы все, не одна Сихар! Боже мой, лучше бы вы меня сожгли!

— Мы не знали о Рахсиме, — тихо сказал сТруви, не выпуская её рук из своих ладоней. — Но вы — это вы, ваша светлость. Княжна Хрийзтема-Младшая, дочь старого Бранислава Сирень-Каменногорского. В вашей ауре нет ни чужого присутствия, ни следов чужого влияния. Некроз магического тела — есть, вот это — да. Но некритично, Мила должна справиться.

— А вы… уверены?

Страх отнимал последние силы. Какой ужас, настоящий, смертный! Что, если…

— Стихия жизни и Свет оберегают вас, — сурово сказал сТруви. — Невозможно притворяться, отдавая силу так, как отдавали вы тогда, на площади. Вы влили в город столько Жизни, что сомневаться уже не приходиться: вы — это вы. Хрийзтема Браниславна младшая.

— Он… может… вернуться? И… и… попытаться…

— Нет, — твёрдо ответил старый неумерший. — Никогда, пока рядом с вами моя дочь. Рахсим боялся её до судороги так и не смог уничтожить. Она это помнит. Возьмите-ка… Выпейте ещё… Вам будут сниться кошмары, это нормально. Это пройдёт. Но вам ничего не угрожает. Запомните. Вам. Ничего. Не. Угрожает.

Горячий счейг немного успокоил. Но рука дрожала так, что сТруви пришлось её поддерживать, иначе всё пролилось бы мимо.

— Сейчас вам нужно прилечь. Позвольте, я помогу вам…

— Сама, — стиснув зубы, ответила Хрийз.

Но попытка встать окончилась провалом. Очнулась уже на постели, под одеялом, обок со спящей Милой.

— Когда она проснётся, то будет очень голодна, — извиняющимся тоном сказал сТруви. — Вам придётся расстаться примерно с третью литра княжеской крови. Больше она не выпьет. Меньше — может, но не больше.

— Мне… не… жалко…

— Знаю. Но предупреждаю, чтобы вы не испугались сверх меры.

— Когда же… это все… закончится, — обессилено простонала Хрийз, закрывая глаза. — Надоело… болеть! Надоело… лежать!

— Правильный настрой, — одобрил сТруви. — Продолжайте, ваша светлость. Просто продолжайте жить. Несмотря ни на что и вопреки всему. Можно даже, назло. Назло Рахсиму. Вы же не допустите, чтобы он победил?

— Да ни за что! — бешено выдохнула Хрийз.

— Вот и славненько. А теперь — спите…

Сон обрушился лавиной — внезапно, наверное, сТруви применил магию, иначе не назовёшь. Последней мыслью было яростное:

— Я буду жить!

Кажется, губы прошептали это вслух.

Буду. Жить.

Несмотря ни на что и вопреки всему.

Хрийз сидела на подоконнике, обхватив колени руками, и вспоминала, как точно так же сидела там, дома… в прежнем своём доме… будучи призраком из иного мира… на Земле. Почти та же поза, и то же отчаяние, вот только руки теперь не призрачные, а, по субъективному ощущению, весят каждая не меньше тонны. Болит ушибленный палец, где и когда прибила, не вспомнить. Но под кожей — синий, в черноту, синяк, красота. Заживать будет год, не меньше.

Впрочем, на фоне остальной боли, по-хозяйски обжившей тело, ушиб — мелочь, нестоящая внимания…

Хорошо, подоконник здесь низкий. На уровне колена. И широкий. Можно было сесть, откинуться спиной на боковую стенку оконного проёма, подтянуть через время ноги, чтобы по босым ступням не резало сквозняком из-под двери. Окно, узкое, но высокое, выходило на склон горы, за которым виднелось море, сизо-серое, еще покрытое льдом.

Весна не спешила набирать силу. Снег еще лежал, лёд пока что даже не думал таять, и небо иногда сыпало метелью, вот как сейчас. Но облачный покров уже рвался пронзительными полосами сине-зелёного неба, и сквозь прорехи лился солнечный свет, вспыхивая веселой зеленью на косых струях снежного ливня.

Яшка улетел куда-то на Грань. Хрийз иногда чувствовала его мысли, холодные спокойные мысли неумершего. Он изменился очень сильно, но связь с хозяйкой парадоксальным образом стала крепче. Несмотря на привязку к Миле, как к старшей в его стихии. Мила Яшку не трогала и, кажется, вообще о нём забыла. Но он иногда садился ей на плечо. Сядет, слетит тут же, вернётся к Хрийз, смотрит виновато, бурчит что-то виноватое… Хрийз не ругала его. Толку ругать.

Отчаянный птиц отдал жизнь и пожертвовал пoсмертием, чтобы найти за гранью свою хозяйку и провести её из мира в мир. Вот и говори после этого, что у животных нет души, нет разума… Всё это есть в полной мере. Не такое, как у людей, но есть.

Хрийз потёрла руку, пострадавшую от Милы. Выпила маленькая неумершая немного, но рука теперь ныла, причём так, что перебивала остальную боль, ставшую уже привычной за столько дней. А еще на руке обнаружились следы других укусов. Много следов. Старых.

Хрийз, болезненно морщась, поглаживала кожу, и не могла припомнить, когда это она умудрилась столько раз кровью своей поделиться. Помнила только Ненаша Нагурна. Но тут, судя по шрамам, не один Ненаш прикладывался.

Считать ауру не получалось. Чётко воспринимался только Милин след, но Мила и кусала всего несколько часов назад. А остальные?…

И вообще рука была какая-то неправильная. Слишком тощее предплечье, слишком узкая кисть, короткий толстый шрам у мизинца, как от давнего, застарелого ожога, только Хрийз не помнила, когда так обожглась и по какой причине. Может, четыре года в коме сказались?