Кат не стала отвечать. Впрочем Веритас, похоже, ответа и не ждал — пошёл себе, как ни в чём не бывало.

— На этом вас оставляю, — бросил он, остановившись в дверях. — Ещё один маленький момент: я всерьёз рассчитываю, что завтра ари Родас вернётся в свой кабинет. Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы мои надежды оправдались. Помимо всего прочего, полагаю, этот риск может стать хорошей альтернативой очередной героической глупости. Маленький и приятный укол адреналина, а? Впрочем, не думайте, я не осуждаю. Как вы сказали сегодня — каждый справляется, как может.

Ари растворился в тенях, будто его и не было.

Кат от всей души пожалела, что не врезала ему по роже, пока предлагали.

Реально, хотелось — очень.

*

Кат опасалась, что Родаса придётся долго искать по тёмным углам, выкуривать из кабинета и всё вот это вот. Но, как показала практика, в модусе “тук-тук” Родас оказался куда более понятливым в этом вопросе парнем.

Он нашёлся сам.

Точнее, выступил из теней как раз в тот момент, когда Кат собиралась, поминая всяких пафосных модов распоследними словами, идти его искать.

Надо сказать, что в тот момент Кат посетило нехреновое такое дежавю. Будто она снова стоит перед полупрозрачной преградой, а с другой стороны на неё смотрит красноглазая персональная смерть…

Только вот теперь всё иначе. Преграда нынче в голове, а не в реальности. И, пусть ей всё ещё хочется однажды умереть, глядя в эти глаза — но жить, глядя в них, ей теперь, чтоб его, хочется больше.

— Ты решил на этот раз не уходить пафосно в закат, бормоча что-то вроде “Это для твоего же блага”?

Он лениво улыбнулся, и, сколько бы это ни напоминало оскал сытой акулы, у Кат по спине побежали мурашки.

И нет, не от страха.

— Примерно такой был план, — от этого вкрадчивого голоса хочется облизнуться. Теперь уже странно думать, что тогда, в их первую встречу, эти интонации пугали и бесили.

Хотя потому, может, и бесили...

— И что же изменилось? — хмыкнула Кат, небрежно опираясь бедром о стол. И, если даже она изогнулась чуть сильнее необходимого, открывая более выгодный вид на задницу и прочие комплектующие, ничего такого в этом нет.

Плоть слаба, и всё такое. Или как там было?

Родас скользнул вперёд смазанной тенью, толкнул, совсем не нежно впечатав в стену, и руки его упёрлись по обе стороны от неё — эдакая ловушка из плоти и кожи, тепла и дыхания.

— Изменилось это.

Поцелуй был злым, наказывающе-обжигающим, с лёгким привкусом крови... Она подалась вперёд, чтобы прижаться к нему поближе. И не сдержала возмущённого стона, когда он прервал поцелуй, немного отстраняясь.

— Тебе стоило бы бояться, — прошептал он. — Я — смертельно опасное оружие со сломанной системой управления.

— Не аргумент, — ухмыльнулась она. — Если меня что-то заводит по жизни, то это смертельно опасное оружие. И если у тебя проблемы с этим, постарайся не выглядеть, как ходячий секс.

— С тобой мало кто бы согласился.

— Их проблемы, если они слепые идиоты.

— Ты играешь с огнём.

О да.

Она видела это.

Ей это нравилось. Если отбросить всю шелуху, всю грязь войны, забыть привкус пепла и излома — ей всегда до дрожи, до ослепляющего удовольствия нравилось это.

Играть с огнём.

— Мой любимый тип развлечения. И вообще, у меня есть философский вопрос.

— И это?

— Какого хрена ты так много болтаешь? Трахни меня уже.

Кат прекрасно знала, как выглядит момент, когда у кого-то перегорают предохранители. Благо много раз видала.

Конечно, в обычной обстановке это довольно редкое зрелище. Как бы там себе ни выколбашивались некоторые личности под веществами или просто по жизни, корча из себя вечно оторванных, правда обычно выглядит по-другому. И по-другому пахнет.

В обычной жизни люди худо-бедно, но таки контролируют себя. И, если уж творят дичь, то преимущественно всё же по личному выбору. Болты у народа на гражданке тоже срывает, понятное дело, но в исключительных обстоятельствах. Потому что коэффициент сопротивления того металла, на котором обычно психика держится, в разы выше, чем у легендарного вакония. Надо приложить немалую силу, чтобы напрочь снесло.

Но на войне сносит часто, да. Что уж там, Кат и сама переживала такой момент, потому могла со стопроцентной вероятностью узнать его в чужих глазах.

А ведь это серьёзней. И глубже, чем просто “Я — королева драмы”.

И даже чем “меня тут две штуки”.

Чтоб тебя, Родас…

Она отчётливо услышала, как стена затрещала под его пальцами. И рванулась вперёд, обхватила его руками и ногами, прижалась так, чтобы расстояния между ними не осталось, совсем никакого.

— Эй, — шепнула она ему на ухо, не забыв с силой его предварительно прикусить — ничего такого, просто для привлечения внимания, — я не знаю, что там варится в твоей умной голове. Но заруби, будь добр, себе на чём-нибудь, что подвернётся: если ты тут монстр, то нас тут таких двое.

По его телу прошла волна дрожи, и эти самые предохранители наконец-то окончательно перегорели.

Кат зашипела сквозь зубы, когда её спина снова весьма чувствительно впечаталась в стену, но тут же потянулась вперёд, опять втягивая его в грязный, беспорядочный поцелуй. Они оба дрожали, как в лихорадке, но ей было на это плевать, равно как на причины, и на боль в спине, которая на самом деле стала лишь приятной приправой к основному блюду.

Может, у неё тоже слетели предохранители. Может, где-то внутри, под кожей, в костях, скопилось слишком много того, о чём вслух не говорят, в чём не признаются, чего нельзя хотеть на самом деле…

Может, один раз окунувшись в мир жестокости, насилия и опасности, ты захочешь ещё. В этом ловушка, в этом самый тёмный секрет, в этом опасность тех границ, которые уже один раз перешагнул, в этом правда, в которой не признаются, никогда не признаются, потому что эти, нормальные, просто не поймут, почему…

— Я хочу ещё, — сказала она на выдохе.

И он понял. О, конечно, он понял.

Как ни крути, тьма у них была одна на двоих — и та, космическая, которая всегда за бортом, и эта, грязно-клубящаяся, всегда спящая внутри, скованная масками, гуманизмом и самоконтролем…

Но Веритас был прав. Чтоб его, этого серого ублюдка, но он каждым словом был прав: пока они не снимут друг перед другом эти маски, все жалкие потуги кем-то друг для друга быть — просто кривляния в полной зеркал комнате.

Любовь не превращает чудовищ в прекрасных принцев. Уж Кат, навидавшись на своём веку чудовищ, знала это получше прочих. Потому-то маленьким принцессам, выросшим на сказках, лучше сразу находить себе прекрасных принцев или миленьких пажей.

Чудовищ же оставьте, пожалуйста, другим чудовищам.

И будь Кат проклята, если той ночью, упираясь руками в стену, ощущая всем телом жёсткие, болезненно-идеальные толчки, она не была охрененно счастлива. Он не жалел её, и она в этом не нуждалась. Кажется, она просила его забить на всё и быть быстрее; кажется, она шептала что-то вроде: “Вытрахай из меня всё, все мысли. Не хочу думать, не хочу чувствовать. Дай мне больше. Дай мне это... Ничего, кроме тебя.” Кажется, она даже умоляла и кричала, но вообще насрать — стыд и так был ей не особо свойственен, а тут вообще посмотрел их порно, взял паузу и ушёл перекурить. Ей же было плевать на всё, вообще на всё, кроме него, страсти и боли.

И, чтоб его, как же она давно этого хотела…

Медицинский вирт предупреждал о повреждениях, но не критичных, потому она блочила его с чистой совестью: тут нет трепетных фиалок.

Тут никогда их, на хрен, не было.

*

Как там было в мохнатодревней классике? А поутру они проснулись.

Вот-вот, примерно так, на самом деле. Хотя в их случае проснулась только Кат. Причём, что характерно, она не помнила даже толком, как засыпала. По ходу, отрубилась, как выключилась — кое-кто её заездил, причём местами в прямом смысле.