Посетителей было немного, никто не обратил внимания на вновь прибывших.

Столик уже ждал, накрытый по всем правилам. Запахи он источал просто умопомрачительные, особенно на голодный нюх отпахавшего смену молодого организма. Первое блюдо — суп-пюре перламутрово-бежевого цвета, позже выяснилось, что рыбный. Второе — обжаренный в масле, с золотистой корочкой, рыбный стейк, и к нему мелко нарубленные консервированные овощи, очень вкусные. Красиво разложенные на узорчатой тарелочке сладости. Конечно же, счейг. Тёмно-розовый горячий напиток, заменявший местным и чай и кофе.

Хрийз ела чинно и благородно, с трудом удерживаясь, чтобы не наброситься невежливо и не сожрать всё за полминуты. Благодарила за угощение…

— Не стоит благодарности, — отвечал учитель. — Я вам обязан спасением дочери. Это стоит больше, чем скромный ужин…

Скромным ужин Хрийз не смогла бы назвать. Всё было вкусно и великолепно. Но сердце кольнуло нехорошей иглой: Несмеян Некрасов здесь из чувства долга. Потому что должен. Не сам по себе, а потому что должен. Вот так.

— Я не хочу, чтобы вы чувствовали себя обязанным, — тихо сказала Хрийз, бесцельно прокручивая в пальцах ложку. — В общем, не хочу. Потому и отказалась…

— Такие долги не восполняются, — не согласился учитель. — Они остаются с нами навсегда. Но, в общем, к делу. Я хочу сделать вам подарок, от которого, думаю, вы не откажетесь. Примите в дар без обязательств.

Он выложил на стол что-то вроде брелка, по виду — короткий незаточенный карандаш. На торце у него торчало ушко, в которое продета была небольшая, серебряно блестевшая цепочка.

— Спасибо, — поблагодарила Хрийз. — А… что это?

— Это трёхгодовой абонемент в городскую библиотеку, — объяснил Несмеян. — Понадобилось немного больше времени, чем обычно, чтобы оформить его по всем правилам. Зато он действителен не только в центральной библиотеке, но и во всех её филиалах в пределах нашего края… А вот здесь начальный курс по чистописанию, — он положил рядом с абонементом стопку тонких тетрадей. — Тренируйте почерк, это важно. Навык письма у вас есть, так что, думаю, особых сложностей не возникнет…

— Как дела у Юфи? — спросила Хрийз.

— Неплохо, — ответил он. — Гральнч вернулся со смены раньше, ей есть с кем занять себя в свободное время…

— Гральнч сам ребёнок, — осторожно сказала Хрийз. — Неудивительно, что она его так любит.

Несмеян скупо улыбнулся. Тихой такой, нежной улыбкой. Хрийз бы душу отдала за то, чтобы он хотя бы раз вот так улыбнулся ей…

— Ей нелегко приходится, — сказал Несмеян. — Все знают, что она — внучка Ненаша Нагурна. И на всякий случай сторонятся…

— Но Юфи ведь живая, — вырвалось у Хрийз.

Она вспомнила Ненаша, и то, как он говорил с нею тогда. Тон, голос, настроение. Как будто ему сделали подарок, согласившись поговорить…

— И Ненаш не жуткое чудовище, — продолжила она. — Он вообще герой, ему памятник стоит!

— Ненаш молод, — ответил Несмеян. — Ему всего пятьдесят три года. Для неумершего это очень мало. Даже для мага мало. В Академию Магических Искусств берут, как известно, после семидесяти. А вот старший его, Канч сТруви… Вот это страшный… — он осёкся, хотел сказать 'человек', поняла Хрийз. — Страшное существо.

— Вы его знаете лично?

— Да… Мальчишками мы его сглупу потревожили. Случилась трагедия.

— Кто-то погиб? — осторожно спросила Хрийз.

— Хуже, — коротко ответил Несмеян.

Что может быть хуже смерти? Перерождение в неумершего, надо думать. Позже, и от других людей, Хрийз узнает о случившейся беде, пускай и не до деталей. Мать пострадавшего мальчика не приняла сына в новой ипостаси. Она убила его, а потом себя. Но, прежде чем умереть, прокляла его друга и Канча сТруви прокляла. Но если неумершему проклятия живых — один из вариантов энергетического корма, то малчишке, которым был тогда Несмеян Некрасов, пришлось несладко. Даже и до сих пор тянулись из давнего прошлого давние, не оборванные вовремя, нити.

— Во время войны они были герои, — объяснил учитель. — И когда города из пепла восстанавливали, тоже помощью неумерших не гнушались. А сейчас время мирное. Можно обойтись без них.

С затаённой горечью сказал, с болью. Несправедливость резала душу, и это вполне можно было понять, если вспомнить Ненаша Нагурна, и тот разговор с ним.

'Ещё и за это люблю',— думала Хрийз, — 'За то, что понимаешь'…

Она пила остывший счейг маленькими глотками, чувствуя, как растёт в груди немое отчаяние. Вот Он, рядом, протяни руку, и коснёшься. Поговори же с ним, отвлеки, вспомни что-нибудь смешное… Но это уместно было бы со сверстником или вот хоть с Гральнчем, а с учителем? С человеком, старше намного, вдовцом, отцом Юфи.

Прямо хоть письмо ему пиши, как та Татьяна. Чтобы нарваться на тематическую лекцию насчёт властвования собой. И дальше, по плану. Выйти замуж за генерала, открыть модный салон. Кого там Малкинична в судьбы сватала? Вот. За него замуж, за жабу оранжевую. Генерал он или нет (кто там на флоте парадом командует, генерал или адмирал?), неизвестно, но уж всяко не матрос и даже не боцман. Да. Хрийз крепко подозревала, что в этом случае вместо стольного града Стальнчбова она увидит кочевую жизнь по морским гарнизонам и базам, а модный салон кройки и вязания будет передвижным, очень компактным и только для избранного круга офицерских жён. И как туда, на закрытую территорию, попадёт Несмеян-Онегин, большой вопрос.

Злая это песня, любовь.

Встреча закончилась. Несмеян предложил проводить. Хрийз не отказалась. Пусть проводит… лишний раз побыть рядом, послушать его голос, его рассказы о городе. Он знал о Сосновой Бухте невероятно много.

Солнце ушло, оставив над морем ало-золотую, с отливом в зелень, полосу. Над городом плыли влажные малахитовые сумерки. Воздух был тих, неподвижен и полон запахов осенней листвы, поздних цветов и морской соли. На улицах один за другим зажигались центральные фонари…

Позже, в своей комнате, Хрийз прорыдала полночи, комкая и тиская подушку до судорог в сведённых пальцах.

Злая это песня, любовь

Одна беда от неё, если поёшь в одиночку, безо всякой надежды на ответ!

О сорок первом дне завершился мой метаморфоз, что все меня ждали, потому как была последняя. Стал парад на площади, что сам князь Сирень-Каменногорский принимал и с ним дармичанский правитель Цальнш лДипи. Надели мы форму Вольных Охотников, и нас объявили перед всеми. Сама княгиня светлая раслины вручила каждому из нас, что они её работа, она была мастер-ювелир, а и в Империи мало нашлось бы ровни её мастерству.

Каждому в свой черёд сказала она слово, а мне сказала:

— Благослови тебя Небеса, дитя.

А у самой слёзы в глазах, что лицо раскраснелось. Так я губами руки её коснулась, что холодной рука её была и дрожала, что сказала я, — не подведём! Побегут от нас желтоголовые, и не далеко убегут, смерть и ужас настигнут их, земля огнём обернётся, воздух угарным чадом, а и помирать им всем несладко придётся, и так со всеми станется, кто не успеет убраться с пути нашего.

Тут уже княгиня совсем расплакалась, что всем сказала:

— Благослови вас Небеса, дети мои. Благослови Небеса…

И встали мы на колено, и говорили клятву, и ударили после последних слов наших армейские барабаны. Так стали мы на службу воинскую, что началась для нас с того же самого дня…

Первый бой стался для нас в устье Звенящей Речки. Случайно получилось. Доктор сТруви говорил потом, что мы не были ещё готовы. Но мы справились, хотя и не совсем чисто.

А и было это так.

Схлестнулись два войска, в яви мира и в яви снов, и на Грани между ними, что перемешалось всё в туман, а туман тот нам родным показался, а и сила нам от него исходила, от смертей, его породивших, от боли живых и ярости и магии боевой. Так пошли мы навьими тропами, и упились вражьей мощью, как хотели, что она едва не разорвала нас, столько силы собрано оказалось. И ярость уронила нам разум, что подняли мы всё, к чему дотянуться могли, и всё шло на врага, и сминало его, и павшие бойцы врага вставали и оборачивались против своих же, и враг бежал от того ужаса, а мы следом шли.