Где-то за стальными перегородками вяло возились и едва слышно разговаривали беженцы. В полутьме вокруг меня уставшие за день бойцы спецотряда занимались своими делами – Умник ковырялся с ноутбуком, Молния думала о своём, разглядывая тусклый огонёк лампы, а Бурят спал безмятежным сном. Голос Рихарда уплывал куда-то вдаль, смешиваясь с невесомым шёпотом людей, с их ровным дыханием. Сознание медленно тонуло в тёплой, тяжёлой воде забытья, и я не боролась с этим. Я позволила себе утонуть…

… Тишина. Беспокоящая, сжимающая сердце в испуганный комок, она заставила меня открыть глаза. Тёмный склад со всех сторон нависал надо мною полупустыми стеллажами, а гермодверь в чёрный коридор была распахнута настежь. Вокруг не было никого, ни единой души – ни моих собратьев по несчастью, отправленных на смерть вместе со мной, ни беженцев, обречённо бубнящих за стеной. Никого – лишь непроглядный зёв коридора напротив меня.

Завопить, завыть, забиться в истерике – что угодно, лишь бы нарушить эту густую тишину, но горло сжалось в спазме, не пропуская ни звука, ни воздуха. Лёгкие горели, требуя вдоха, который я боялась сделать – потому что появился звук. Он царапал тишину снаружи, из коридора, шаркал по тишине полустёртыми подошвами. Он приближался – словно кто-то подволакивал слабые ноги, поражённые старческими недугами. Всё ближе и ближе, он был уже за этим самым самым поворотом…

Спина с глухим стуком ударилась о стену. Я вжалась в угол, инстинктивно подтянув ноги, пытаясь стать меньше, незаметнее. Нашарила рукой позади себя увесистую консервную банку и выставила её перед собой, словно щит. Ш-ш-шух… Ш-ш-шух… Звук уже здесь – только руку протяни. Сухой, шелестящий звук царапал тишину, будто кто-то волочил по бетону мешок с костями, обёрнутый в шкуру. Ш-ш-шух… Ш-ш-шух…

Я увидела пальцы – серые, восковые, с почерневшими ногтями. Они впились в бетонный дверной косяк. Пальцы, которые привыкли вертеть зажигалку. Ш-ш-шух… В дверном проёме поверх угольно-чёрного кителя тускло замерцали два рубиновых глаза. Во тьме разверзся животный оскал, с искромсанных губ по подбородку поползли кровавые ручейки. Утробный рык Альберта Отеро до отказа заполнил крошечное помещение, мёртвый генерал поднял ногу и переступил порог. Ш-ш-шух…

«Пожалуйста, прошу тебя, только не это!» — колотилась изнутри о стенки черепа единственная неприкаянная мысль.

В порыве отчаяния я не целилась. Я просто изо всех сил швырнула банку в этот жуткий оскал, и она со звоном отскочила от стены. Существо страшно захрипело, вытянуло крючковатые руки и бросилось вперёд, прямо мне в лицо…

И я истошно закричала.

— Эй, ты чего?! — Умник тормошил меня за плечо, обеспокоенно заглядывая мне в глаза. — Тебе плохой сон что ли приснился?!

Он здесь! Все они здесь, живые! Дыхание застряло в горле, а затем вырвалось сдавленным всхлипом. Они все здесь… Какое облегчение… Это только сон, всего лишь кошмар… Я провела рукой по лицу, словно сметая с него несуществующую паутину сна. Давненько мне не снились кошмары, я успела от них отвыкнуть. И снова привет, давно не виделись…

— Это всего лишь дурной сон, ничего страшного, — бормотала я.

Пытаясь стряхнуть с себя остатки липкой жути, я пыталась надышаться застоявшимся подземным воздухом.

— Приходи в себя и пойдём в центр управления, — позвал Умник. — Там уже все наши собрались…

Ночные кошмары… Говорят, если спать на левом боку, они обязательно придут. Сдавленное сердце рождает кислородное голодание, а следом возникает безотчётная тревога организма за собственную сохранность. И тогда мозг начинает свои страшные игры…

Миновав несколько поворотов коридора, мы очутились в просторном зале, уставленном аппаратурой. Гул компьютеров сливался с голосами, ведущими радиопереговоры – работа здесь не прекращалась ни на минуту. В дальнем же углу, возле одного из радистов с заспанным лицом я увидела всю нашу компанию, включая Рихарда и Альберта. Майор махнул нам рукой, и мы с Умником подошли поближе.

… — К чему спешка? — говорил Рихард. — Вас же должны забрать по плану только послезавтра.

— Вот к чему… — Молния ткнула пальцем в карту на лэптопе, примощённом тут же, рядом. — Нас пеленгуют. Глайдер уже засекли, а из семи дронов осталось только три. Наши приятели скоро оставят нас без связи и триангулируют, и вот тогда спешить точно будет некуда.

— В таком случае, медлить не стоит, — согласился Фройде.

— Запрос на эвакуацию нужно отправить в самое ближайшее время, и чем сильнее будет сигнал – тем лучше. — Командир спецгруппы сверху вниз посмотрел на генерала сопротивления. — Товарищ Отеро, нам бы не помешала ваша помощь в вопросе связи. Оставшиеся у нас дроны смогут добросить импульс до южного полюса, к «Аркуде», но чем сильнее он будет – тем сильнее мы сможем растянуть коммуникации. Сигнал можно отправить отсюда?

— Исключено, — отрезал Отеро. — Мы здесь будем как на ладони, если начнём чересчур фонить. И сесть сюда я вашим не позволю.

— Где «Рарог»? — спросил Оникс у Молнии.

— На севере, крутится туда-сюда вдоль шестидесятой параллели. Часа за четыре доберётся сюда, если нужно будет.

— Никакой техники в радиусе двадцати километров. — Альберт был непреклонен. — Касательно связи… Что мы можем предложить, Ильвес?

Окружённый людьми оператор, не снимая наушников, сообщил:

— К востоку есть старая радиовышка. Она в рабочем состоянии, оттуда ребята по широкой полосе координируют отряды на местности. Погода, ситуация с заражёнными на прилегающих территориях… Конфедераты её не трогают – сами слушают и пользуются информацией.

— Это максимум, что я могу вам дать, — сказал генерал Отеро. — Отправите сигнал оттуда.

— Идёт. — Майор грохнул кулаком по столу, — Умник, перенаправь туда «Рарога» в автоматическом режиме, после этого выставляй пунктир из дронов для проброса сигнала, и будем выдвигаться. Через пять минут встречаемся на КПП. — Повернувшись к Альберту, он крепко пожал его ладонь и пробасил: — Спасибо за помощь, генерал. Вы оказали нам неоценимую услугу.

— Поглядим, что в итоге у вас выйдет, — ответил тот. — Не уходите без проводника, я сейчас кого-нибудь к вам пришлю. В нашем лесу опасно…

Стуча ботинками и гремя экзоскелетами, бойцы вместе с Рихардом Фройде устремились к выходу, а я осталась стоять под вопросительным взглядом Альберта, пытаясь найти правильные слова для прощания. В глубине души я была уверена, что это наша последняя встреча.

— Альберт, исходи из того…

— … Что имеется на руках, — закончил он фразу за меня. — Это и есть политика, Лиза. Без громких и звонких слов. — Отеческая теплота вдруг мелькнула в его усталых глазах, он протянул ладонь. — Мы с тобой и так всё понимаем без них.

В прошлый раз я целилась ему в лицо из оружия. Сейчас всё просто обязано быть иначе. Так, как в позапрошлый раз, когда мы расставались на невообразимо далёком крыльце дома дяди Алехандро…

Что-то дрогнуло внутри. Вместо того, чтобы пожать его руку, я шагнула вперёд, отстранила морщинистую руку и прижалась щекой к грубой ткани его кителя. Я слышала, как под грубым камуфляжем с трудом работают его лёгкие, словно старые, изношенные мехи. Чувствовала под щекой ритм его сердца – нечастый, утомлённый. Сердце человека, который всю жизнь стремился к вершинам власти, а оказался глубоко под землёй.

Сухая ладонь мягко легла мне на затылок. В помещении стало тише – голоса полудюжины операторов звучали осторожно, приглушённо, словно они опасались спугнуть редкую птицу странного, нежданного мгновения.

Альберт замер. И в этой тишине я поняла: он, вероятно, впервые в жизни не просчитывал ходы. Впервые ни о чём не думал. Не оценивал выгод. Не вёл переговоров, не двигал по доске фигуры, разыгрывая бесконечную шахматную партию Он просто стоял и гладил меня по волосам, и в этом жесте была вся непрожитая жизнь другого Альберта – того, которым он так и не стал. Я чувствовала его тёплое прокуренное дыхание и думала о том, что так, наверное, могла бы обнять своего отца. А он, быть может, мысленно представлял, каково это – навсегда прощаться с дочерью, которой у него никогда не было.