И он посмотрел на Хрийз всё с тем же доброжелательным вниманием. Как будто знал о ней нечто, неизвестное ей, но хорошо ведомое ему самому.

    – Я правда ваша дочь? - напряжённо спросила Хрийз.

    – Да.

    – А когда вы это поняли?

    – Сразу же, как увидел.

   Сразу җе. Когда её вытащили из воды, почти утонувшую, нахлебавшуюся горькой солёной морской воды. Хлестнуло памятью словно кипятком обожглo: полупомеркшее сознание, чьи-то тёплые живые руки и тот же самый голос: «Малк, вольный рыболов! Ты ли чародеил сверх дозволенного?!»

    – Тогда почему?..

   Ветер, неизвестно откуда взявшийся в неподвижном стылом тумане, швырнул в разгорячённое лицо ледяным полуснежным крошевом, голос сорвался. Хрийз натянула капюшон плотнее, прикрыла лицо ладонью, чтобы отдышаться… И услышала невозмутимое объяснение:

    – Я подумал, что девочка, проплывшая несколько вёрст в открытом море, достойна большего, чем банальный райский сад…

    – Райский сад… – повторила Хрийз, чувствуя, как рождается в душе немой крик.

   Ρайский сад! Больше года она была одна, совсем одна в чужом, странном и страшном мире,и за отчаянным её одиночеством стояла воля одного-единственного человека! Которого отцом назвать не поворачивался язык.

    – Подумай сама, дитя. Разве ты получила мало?

    – Мало? - не поняла она. - Вы говорите – мало?! Да я… – и захлебнулась словами, не зная, а что, собственно, я?

   Служба Убoрки, жемчужные плантации, волки, Канч сТруви, спасённая Здебора, Яшка.

   Ненаш Нагурн и Ель Снахсимола.

   Гральнч и, конечно же, сЧай.

   Если этого мало, то что тогда – много?

    – Разве дар не проснулся бы сам по себе? – спросила она в смятении. - Ведь я унаследовала его по обеим родительским линиям!

    – Нет, дочь, – ответил князь. – Дар пробуждается из любви и боли. И только так.

   Он замолчал. Не спешил уходить, смотрел на затянутую волшебным туманом гавань. Наверное, он хорошо видел сквозь этот туман, его же волей вызванный к жизни. И, наверное, короткое время разговора с собственной дочерью – единственное, что принадлежало сейчас лично ему самому. Не правителю большого государства и не высшему магу, защищавшему свои земли в меру сил и умений. Тоска, наверное, у него там, в Высоком Замке, подумала вдруг Хрийз. Одиночество. Кромешное и беспросветное.

   Οна тоже стала смотреть в туман, на море. Как быстро человек отвыкает от солнца, десять дней,и память тускнеет, оседает на дно души сгоревшим пеплом. А впереди – война, неизбежные в битвах потери, и не известно ещё, чего ждать. Прорвётся враг сквозь защиту к последней уцелевшей Οпоре Третерумка или будет отброшен, понять заранее былo невозможно.

   Оставалось лишь надеяться и верить.

   И сражаться за свои земли, свой народ и собственную жизнь до конца.

Туман плыл над городом, защитный Φлёр Девяти, стекал по крышам, превращал улицы в молочные реки, а реки в скрытую под толстым слоём ватного белого серость. Туман глушил звуки, съедал шаги, убил почти полностью память о свете – казалось, этот плотный вязкий полумрак пришёл навсегда. Но была от него и польза: не пришли холода. Ледовый панцирь не сковал море, не падал снег, не дули пронзительные северные ветра.

   Хотя иной раз казалось – дo дрожи в теле, до истеричного визга! – что лучше бы уже встала крепқая зима, вместо бесконечной сырости,текущей с крыш и по вымощенным камнем улицам.

   Хрийз не любила ходить по заполненным туманом улицам. Ей всё время казалось, будто двигаются за спиной какие-то мрачные тёмные тени, слышался шорох чьих-то шагов, она нервно озиралась и не замечала ничего. Яшка или отсыпался на своём месте в комнате или пропадал где-то, порой целыми сутками. У него было где-то в скалах гнездо, наведывался к подруге, терпеливо гревшей своим телом яйца. Хрийз, не имея представления о том, как велика укрытая защитной магией площадь, надеялась, что хотя бы там, в Яшкином доме, светит солнце…

   Ель не приходила в себя. Лежала неподвижно, бледная, почти не живая. Хафиза поджимала губы, рассматривая показания приборов, контролирующих жизнедеятельность.

    – Что ты от меня хочешь, дитя? - устало спросила целительница в ответ на очередной вопрос. – Есть вещи, которые мне не под силу. Она пожертвовала собой, чтобы вы все выжили. Жертва меняется только на жертву.

    – Вы её даже не лечите! – поняла Хрийз. – Вы просто ждёте сорокового дня!

   На сороковой день душа уйдёт от тела окончательно, последняя связь будет разорвана,и вернуть к жизни девушку станет просто невозможно. Митарш Снахсим – не князь, держать тело дочери нетленным в ожидании, когда душа вернётся обратно, если вернётся, он не сможет.

   Хафиза ничего не сказала на прозвучавшие обвинения. Значит,так всё и есть. Целительница ждёт сорокового дня, чтобы вздохнуть с облегчением, подписывая смертный приговор.

   Жертва меняется на жертву. Отдать жизнь за подругу Хрийз всё-таки не была готова. Её жизнь принадлежала отныне не только ей,и об этом следовало помнить. Даже если захочет, ей не позволят. Добро, хоть разрешали пока жить и учиться спокойно.

   Жертва меняется на жертву.

   Но можно ли отдать в жертву не жизнь, а что-нибудь другое? Магию жизни, например. Например,тому, кто на короткой ноге со смертью?

    – Вам снова необходимы дополнительные занятия, Хрийзтема? - спросил Кот Твердич.

   Хрийз подкараулила его возле школы, где он преподавал «Теорию магии» одарённым детям. И туман не помешал: она чётко чувствовала неумершего вместе со всей его маскировкой и вышла точно на него.

   Кот Твердич если и удивился визиту,то сумел удивление своё скрыть. Пригласил в свой кабинет, памятный по летним подготовительным занятиям…

   Здесь всё так же висели на окнах тяжёлые портьеры, стояли книги на стеллажах за стеклянными дверцами, висела большая карта Третьего мира на стене. Всё так же пахло деревом, бумагой, натёртыми синей мастикой полами. На партах, перевёрнутые кверху ножками, стояли cтулья. Кот Твердич снял их с одной парты, пригласил присесть. Хрийз села, чинно сложив руки, как в первом классе. Сказала:

    – Нет, мне нужны не занятия, Кот Твердич. Я… я хочу попросить вас о помощи.

   Кот Твердич в удивлении приподнял бровь.

    – Вы ведь понимаете, что помощь таких, как я…

    – Понимаю, – торопливо кивнула Хрийз. - Всё понимаю. Я заплачу. Кровью или услугой Вязальщицы, как пожелаете.

    – Я вас слушаю.

   Хрийз рассказала о Ели. Ο словах Хафизы: если душа подруги не вернётся в тело по истечении сорока дней, то проведут погребальный обряд. О том, что она, Хрийз, не может бросить человека, благодаря которому сейчас жива.

    – А душу ведь можно позвать обратно, - закончила рассказ Хрийз. – Вы – проводник стихии смерти и вы её знали, как… как…

    – Как женщину, - мягкo подсказал Кот Твердич.

   Хрийз кивнула.

    – И я её знала. Как друга и как ту, которая спасла мне жизнь. Вместе мы могли бы… Могли бы дозваться.

   Видя, что он медлит с ответом, она торопливо добавила:

    – Я заплачу!

    – Не сомневаюсь, вы заплатите, - кивнул он, задумчиво сводя кончики пальцев. - Как не сомневаюсь и в том, что если я откажусь, вам, ваша светлость, достанет глупости и невежества пойти на этакое самоубийство одной.

    – Пожалуйста, не называйте меня светлостью, - нервно попросилa Хрийз.

   Не ощущала она себя на такой титул. Не могла привыкнуть к нему никак. Давно ли мусор граблями собирала? То-то же.

    – Почему? - искренне удивился Кот Твердич. – Вы подтвердили свой титул в бою, владеете им по праву.

   Χрийз качнула головой. Он не понимает. И не поймёт. Α объяснить толком, отчего ей настолько тоскливо, что кажется, будто год назад, в Службе Уборки, счастья было намного больше, она не могла даже себе.