— Базово? Правда в том, что кто-то, кто был на тот момент сильнее, решил сделать это с ними. Причины? Оказались не в то время и не в том месте. Увлеклись не тем человеком…

— …жили не на той планете, мешая добывать полезные ископаемые, — закончил Тана.

— Именно, — по лицу Сэма скользнула тень. — Или стали контрольным экземпляром для изучения. Вариантов бесконечно много, к сожалению. Но объединяет их одно: это не зависело от ваших действий и бездействий, талантов и взглядов, одежды или поведения. Повод бы нашёлся. Я повторял это тысячу раз, и, боюсь, повторю ещё…

— И солжёте, — резюмировал Тана. — Ради блага, но всё же солжёте.

— Не солгу.

— Бросьте. Будь мы более развиты, будь мы готовы, сумей мы…

— Реальность не знает сослагательного склонения.

— Верно. Но у меня — у меня единственного — есть шанс всё переиграть. Говорить за всех тех, кто замолчал навсегда. И я его не упущу.

— У вас есть шанс жить.

— Вот я и живу.

— Не похоже. Это похоже на что угодно, но не на жизнь.

Тана слегка засвистел, что было самой близкой аналогией смеху, на которую он был способен.

— Но а как ещё? Я — последний.

Сэм побарабанил пальцами по подлокотнику.

— Последний человек на Земле сидел в комнате... — протянул он.

— И тут в дверь постучали? — закончил Тана.

— Да.

— Как же. Самый короткий страшный рассказ на свете.

— Он не страшный. Точнее, он был страшным в ту эпоху, когда был написан. Теперь же он где-то между страхом и надеждой. Всё зависит от того, кто за дверью.

— И кто же?

— Прямо сейчас? Я. Я стучу, — сказал Сэм. — Я стучу в вашу дверь. И только вам решать, какой жанр будет у этого рассказа.

Странная игра.

Цепляющая до самого нутра.

Тана покачал головой.

— Я тоже люблю Брауна, как и всех фантастов ранней космической эпохи. Но это не важно. Я — последний. Вы должны понимать, что это значит.

— Да. Это значит, что вы, вопреки всему, живы.

Ох, нет, Тана не хотел больше этой ерунды.

У него была идея получше.

— Это значит, что вы могли бы написать обо мне.

— Что, простите?

— Научную работу, — прищурился Тана. — Или даже научно-популярную. О синдроме выжившего пишут многие, в послевоенное время это почти банальность. Но вы могли бы быть первым, кто напишет о синдроме единственного выжившего. Это принесло бы вам известность. Довольно скоро я стану информационным поводом, так что…

Стаканчик полетел в стену.

В комнате стало тихо.

— Вы не доказательство, — почти прошипел Сэм. — Не лабораторный эксперимент. И уж точно не грёбаный информационный повод, на котором я хотел бы нажиться.

Тана, не удержавшись, снова лизнул воздух языком. Эмоции, которые испытывал Сэмюэль, иррационально казались ему вкусными.

Сэм неожиданно фыркнул, откинулся на спинку кресла и прищурился.

— Вы сделали это специально, — заметил он.

Сэм всегда был умным.

— Не знаю, о чём вы, — расширил зрачки Тана. — В любом случае, наше время на сегодня истекло. Мы встретимся завтра.

Сэмюэль покачал головой.

— Возможно, вам нужен другой врач.

— Чушь, и мы оба это знаем, — Тана на прощание махнул гребнями, открывая уязвимый позвоночник. Он знал: Сэм, в отличие от остальных людей, точно поймёт этот жест. Уже на пороге Тана обернулся. — И да, подумайте насчёт книги. Если я верно понимаю планы леди Авалон, книга предполагается в любом случае: это часть неизбежной инфокомпании. И будет лучше для меня, если ею займётесь вы.

Сэм медленно покачал головой, со странным выражением глядя на него.

— Будет больно, — заметил он, не уточняя, кому именно.

— Да, будет, — глупо отрицать. — И всё же — я прошу. Именно потому, что вам будет больно вместе со мной. Знаю, что это эгоистично, но позволяю себе эту наглость. Подумайте, пожалуйста, над ответом. До завтра, Сэмюэль.

Дверь закрылась за ним с мягким шипением.

*

*

Когда Тана вошёл в свой кабинет, леди Авалон уже предсказуемо была на месте, как и всегда. Сквозь экранное стекло, соединяющее их кабинеты, он видел её застывшую у окна фигуру. Тана знал, что прямо сейчас она разглядывает яблоневые бонсаи, стоящие у входа в здание.

Так начиналось каждое её утро. И Тана, как никто, мог это понять: он многое знал о ежедневных ритуалах. А ещё о призраках, которых за леди Авалон следовало, возможно, слишком много для одного человека. Они отравляли её жизнь… но они же и хранили её.

Тана знал, что современная человеческая наука отрицает такие вещи. Но, изучив все её постулаты, в некоторых вопросах Тана остался верен своим — пусть тысячу раз мёртвым — духам и богам. Он верил тем теням, которые он порой видел краем глаза, и отблескам в отражении. Он знал: секрет феноменальной удачливости миледи Яблоневый Цвет, которая раз за разом позволяла ей выживать в самых диких ситуациях, кроется в тенях за её спиной. А уж тем, за кем по жизни следуют тени Смерти, бывает сложно умереть.

Правда, жить им ещё сложнее. Уж Тане ли не знать.

-

Почувствовав взгляд, леди обернулась.

Её лицо напоминало застывшую маску, покрытую шрамами. Она могла бы сделать себя идеально красивой, но выбрала именно такое лицо.

И это Тана тоже хорошо понимал.

На самом деле, непосредственная начальница Тане нравилась. Во-первых, он был рад, что не приходится подчиняться другому самцу, пусть и человеческому: на его родине ещё никто не убивал метафорическую Медузу Горгону (и не факт, что убил бы в итоге), потому у его народа был матриархат. Не махровый, но Тана с его происхождением мог подчиняться только матриарху или шаману.

В этом смысле, можно сказать, он удобно устроился. Если разобраться, они с леди Авалон были похожи. И потому, возможно, она давала Тане шанс, в котором остальные отказывали. Всё это делало Тану очень преданным своему делу помощником. Что леди Авалон, в свою очередь, умела ценить.

Повинуясь её взгляду, экранное стекло с тихим шипением ушло в стену, фактически объединив их кабинеты.

— Рада, что вы на месте, Тана, — бросила она. — Нам предстоит очередной безумный день. На вас медиа; займитесь этим, пожалуйста.

— Я готов, миледи, — слегка склонил голову он. — Сейчас только сменю пиджак — случился небольшой конфуз на сеансе психоанализа.

— А да, психоанализ… У меня была намедни неприятная беседа с доктором Иэном. И я думаю, вы уже примерно знаете её содержание. В связи с этим вопрос: у меня есть повод для волнения?

— Нет, миледи. Я в полном порядке.

Она чуть дёрнула уголком рта, что в её исполнении значило улыбку.

— Это облегчение. Я не знаю, как объяснять работавшему всё это время в тылу мальчишке, что некоторые вещи просто нормальны для тех, кто видел некоторое дерьмо. Он всё равно не поймёт. Если уж на то пошло, не будь я ставленницей самого, добрый доктор бы и меня попытался бы отстранить от работы, не глядя на должность. И вообще всех в ведомстве, что уж мелочиться. А что? Почти все тут побывали на войне, причём в крайне интересных локациях и со всеми вытекающими. Кто-то на чём-то сидит, кто-то выбивает чужие зубы на боях без правил, кто-то пьёт, кто-то параноит. Но что с этим сделать? Всех принудительно лечить? А работать будет кто, завхоз, робот-уборщик или секретарь с ресепшн? То-то... Тем не менее, у меня назрел вопрос: вы не думали о том, чтобы сменить психоаналитика?

Тана порадовался, что пока не переодел пиджак. Гребни, чтоб их.

— Сэм меня полностью устраивает, леди Авалон.

— Не сомневаюсь. Но вот незадача: он вас любит. Это может стать серьёзной проблемой.

Тана даже раздражённо зашипел, на сей раз почти всерьёз обиженный.

— Сэм не какой-то… извращенец, миледи.

— А я сказала хоть слово об извращениях? Насколько я знаю, в цивилизованной части нашей галактики сношение совершеннолетних человеческих особей с представителями других разумных цивилизаций извращением не считается. За такие слова можно огрести и обвинение в нетолерантности, между прочим… Но секс в данном случае вообще ни при чём. Любить и хотеть трахнуть — это понятия, которые далеко не всегда идут вместе. Есть известная категория странных ребят, которые и вовсе склонны влюбляться не в тело, а в мозги. Я знаю немало таких. И да, мальчишка эмоционально скомпрометирован. Вы не просто его работа; в том или ином контексте, он любит вас. И это, повторюсь, проблема.