— Например, строительство коммунизма? — спросила я, и в голосе прозвучала усталая усмешка. Профессор улыбнулся:

— Скорее, эквитизма – общества, основанного на принципах справедливости.

— Справедливости не бывает, — возразила я. — Справедливость – это миф, сказка.

— Сказка, говорите? — Агапов хитро прищурился. — В таком случае, что же вело вас, Лизавета, в вашем вояже по дождливому Каптейну? Если не жажда справедливости, то что?

Откуда-то повеяло холодком, и я зябко поёжилась – неподвижный морозный воздух сдвинулся и пробирал до костей. Оглянулась. Вокруг нас словно циркулем было очерчено пустое пространство метров десяти – никто не подходил, все сторонились нашей маленькой компании.

— Я была юна и глупа, — проговорила я, и голос мой прозвучал тише и жёстче. — И перепутала справедливость с желанием залить свою боль чужой кровью. Мир не стал чище, а я погубила хорошего человека. Из этой истории можно сделать только один вывод – что ни делай, не видать тебе справедливости. А вы, профессор, неужели надеетесь её достичь?

— Да. — Агапов утвердительно кивнул. — И я рассчитываю в этом преуспеть. Ведь это мой дом, а дома и стены помогают.

— Вот как? — удивилась я. — Мне казалось, ваш дом – Земля.

— В каком-то смысле да, но я оттуда съехал больше, чем полвека назад. Главную задачу моя экспедиция выполнила, и мне больше не нужно мотаться по Сектору, — сказал он и как-то виновато пожал плечами. — К тому же, перелёты даются мне уже не так легко, как раньше. Конечно, я буду скучать по земным студентам, по их горящим – а порой безнадёжно сонным – глазам. Но кости ломит уже не по-земному, Лизавета. Пора уже встретить старость. И сделать это здесь, в цитадели прогресса… Постепенно передам свою Группу Внешней Разведки, так сказать, «по наследству». А когда уйду на покой, у меня будет уйма времени – вот тогда-то, может, ещё и сгожусь на третью докторскую…

Мы неторопливо следовали по каменистой тропке. Тёмной костлявой лапой ко мне подался жухлый бирюзовый куст, и я вытянула руку – новую, живую, настоящую, – чтобы сорвать один из редких листочков. Жёсткий, словно наждачная бумага, он был острым, подобным лезвию ножа. Таким листочком при желании можно убить, мельком подумала я – достаточно полоснуть по сонной артерии.

За водянистой стеной купола разворачивалась тёмная долина, на которой ровными шеренгами выстроились многоярусные зиккураты. Между ними протягивались тонкие перешейки проходов, а под их прозрачными сводами всеми оттенками и полутонами искрилась бирюза. На вершинах зиккуратов мерцали красные сигнальные огни. Долину опоясывали всё те же чёрные бритвы скал, глотавшие мертвенно-прозрачный свет невидимого отсюда солнца.

— Там, снаружи, жизни нет? — спросила я.

— Это сложный вопрос, — уклончиво ответил профессор Агапов. — Скажем так: на поверхности планеты жизнь в нашем привычном земном понимании почти отсутствует – там только четыре вида растений и три вида млекопитающих, которых мы когда-то выпустили наружу, и которые смогли адаптироваться. Но постепенно всё изменится – процесс терраформирования набирает силу, и в атмосфере всё больше кислорода. Двадцать пять лет назад здесь была голая каменная пустыня, а теперь кое-где уже прорастают брошенные нами семена новой жизни. Терраформирование – очень небыстрый и энергоёмкий процесс…

— Что означает жизнь «в нашем привычном земном понимании»? — Я уцепилась за его мимолётную фразу, в которой таилось что-то зловещее. — Есть ещё какое-то понимание?

— Мы здесь гости, — расплывчато сказал Агапов. — И нас терпят, пока мы не нарушаем правила пребывания. Давайте оставим этот вопрос на потом.

Владимир Алексеевич огляделся по сторонам, а я обдумывала сказанное. «Гости». «Терпят». Слишком знакомые слова. Так говорят о пришельцах или… о паразитах.

Василий ткнул пальцем в прозрачную перегородку и нарушил повисшее молчание:

— Теперь ночью можно выходить наружу, а раньше только в подземельях и ютились. Правда, Владимир? — Агапов молча кивнул, а Василий сделал широкий жест: — Диагональные фермы под открытым небом – это уже совсем не так плохо, как было раньше, когда планета буквально выжигалась радиацией. У нас тут есть всё для жизни – даже свежие фрукты и овощи. Мелковаты, конечно, кисловаты, но вполне съедобные и почти не фонят.

— Я видела нечто подобное на Марсе, — сказала я. — Там тоже все живут под куполами.

— В отличие от Марса, здесь нет матушки-Земли под боком, — заметил профессор Агапов, потирая подбородок. — Так что приходится обходиться самостоятельно, но надо сказать, у местных жителей это отлично получается…

— Это всё, конечно, безумно интересно, но лучше скажите мне, что будет дальше? — попросила я. — Для меня Росс всегда был какой-то легендой, и я никогда не предполагала, что попаду сюда. И сейчас я точно также не понимаю, зачем я здесь, и что мне теперь делать.

— Вашей основной задачей было выследить «Книгу судьбы», и вы эту задачу выполнили. Сбором артефакта сейчас активно занята группа Горячева, — сказал Агапов. — Вашу эстафету подхватила София Толедо, а у вас наконец появился шанс отдохнуть и прийти в себя после последних событий.

— Я не смогу отдыхать, пока моя подруга подвергает себя опасности, — заявила я.

— София в надёжной команде. Посвятите себя созиданию, Лиза. — Владимир Агапов снисходительно улыбнулся. — Здесь для этого есть все возможности…

«Созиданию». От этого слова, произнесённого с такой спокойной, отеческой уверенностью, внутри у меня всё оборвалось. Так говорят с капризным ребёнком, которого нужно отвлечь от чего-то на витрине, на что у родителя не хватает денег.

— Вы меня не поняли. — Голос мой дрогнул, но я выправила его. — Я не смогу «созидать», зная, что Софи рискует вместо меня. Я не для этого… — «Я не для этого выжила», – хотела сказать я, но остановилась. — Я не для этого прошла весь этот путь, чтобы теперь вязать носки в раю для пенсионеров…

Пол под ногами вновь задрожал, заставив чай в моей кружке поблёскивать мелкой рябью. Я инстинктивно вцепилась в столешницу, пока гулкая вибрация медленно стихала, растворяясь в гудении вентиляции.

— Тридцать лет — это достаточно долго, чтобы привыкнуть к ним, — пожал плечами Агапов, буднично отхлёбывая из своей кружки. Он даже не прервал глоток, когда стакан завибрировал в его руке. — Свои издержки, конечно, есть во всём… Приходится быть аккуратными при планировании и бурении скважин, чтобы не вторгнуться в один из их туннелей. Такое, к сожалению, случается. Колония теряет по полсотни буровых автоматов ежегодно…

— Это всё похоже на большую пороховую бочку, — заметила я, отхлебнув из кружки. — Которая может взорваться в любую секунду…

В этот момент на стене кухни, рядом с проекцией, проступили аккуратные, будто выведенные пером, буквы:

«ДЯДЯ ВАНЯ: А мы, как я погляжу, сидим на её крышке и уминаем пряники. Продолжайте, продолжайте, я записываю».

Василий фыркнул, а Агапов лишь покачал головой.

— Я вот только одного не поняла до конца, — продолжила я. — Почему первую экспедицию снарядили именно сюда? Помимо того, что она была поближе. Это же голый каменный шар! Тот же Каптейн был на три парсека ближе. Я уже не говорю про Луман!.. Где логика? Да и как вы вообще смогли здесь выжить?

Агапов медленно поставил кружку. Обвёл нас с Василием , обвёл нас с Василием внимательным взглядом, задержав его на мне чуть дольше, и наконец кивнул, словно разрешил себе что-то.

— Дом, — негромко произнёс он, — включи проекцию на стену и приготовься к синхронизации с нейросетью.

Стена напротив мгновенно превратилась в матовую, мерцающую поверхность, готовую к приёму изображения. Профессор на секунду прикрыл глаза, проводя пальцем по виску. В глубине его зрачков замерцали изумрудные блики, словно на дне тёмного зера вспыхнули сигнальные огни.

— Я вам покажу, Елизавета, — сказал он, открывая глаза. — Сразу после вашего прибытия попросил одного из наших лаборантов подготовить для вас краткую историческую справку. Он, надо отдать ему должное, подошёл к делу творчески. — Агапов усмехнулся, поправляя очки. — Василий её уже видел. Полагаю, визуальный ряд сделает сухую статистику… нагляднее.