На экране вспыхнули буквы.

«Звезда Росс-154 – красный карлик – с самого начала космической разведки транзитным методом подавала большие надежды. Возле неё, на самом краю обитаемой зоны, была обнаружена планета, которая вполне могла быть пригодной для жизни. Путь туда был неблизким, но самым коротким среди маршрутов к потенциально пригодным для человека мирам. Большая Евразийская Экспедиция, отправленная вскоре после Третьей Мировой Войны, должна была положить начало экспансии человечества. Тридцать лет межзвёздный караван прокладывал себе путь в неизвестность. Сорок тысяч человек, бо́льшая часть которых пребывала в анабиозе, неслись навстречу судьбе по заданному курсу…»

— Тридцать лет… — выдохнула я, и у меня похолодело внутри. — Это же целая жизнь в пустоте.

— С криогелем вместо крови, — заметил Агапов и вдруг поёжился. Впервые за всё время, которое я его видела.

Текст сменился изображением. Теперь на экране бушевала ярость звезды – красного карлика. Ослепительные вспышки вырывались с его поверхности, протуберанцы выстреливали в черноту пространства, а графики радиационного фона зашкаливали до критических отметок. Я машинально отвела взгляд, будто вспышки могли ослепить и через экран.

«По мере того, как в ходе полёта экспедицией уточнялись параметры целевой звёздной системы, стало ясно – исходные данные были фундаментально неверны. Характер звезды был вздорным и непростым, но к этому мы были готовы. Катастрофой стало исчезновение атмосферы, которая, согласно всем земным расчётам, должна была окутывать планету. Человек в скафандре на открытой местности почти мгновенно получал дозу облучения, близкую к смертельной. Разворачиваться было поздно. Было принято решение сделать всё возможное, чтобы подготовиться к холодному приёму в пункте назначения…»

— Это не просто кто-то накосячил, — мрачно констатировал Василий, с силой отодвигая тарелку. Он с головой ушёл в ритуал закручивания толстой, душистой самокрутки. — И не накосячили даже специально. Это… Поясни ей, Володь. У меня только матом получится…

Агапов тяжело вздохнул, снял очки и принялся медленно протирать линзы очков, глядя в пустоту.

— Ошибка, — начал он, — это когда неверно истолковали данные. Диверсия – это когда данные подменили. Но здесь… — Он умолк, подбирая слова. — Здесь было нечто иное. Данные… старели. Менялись. Сами по себе, буквально в режиме реального времени, будто кто-то стирал планету из учебника по мере того, как мы перелистывали страницы.

Он снова надел очки и взгляд его стал острым, научным.

— Представьте. Все доклады, все телескопные наблюдения, вся радиометрия и данные транзитного метода указывают на стабильную, зрелую планету с биосигнатурами в атмосфере. Умеренный радиационный фон, приемлемая гравитация. Идеальный кандидат. И вот, по мере приближения экспедиции, телеметрия начала… деградировать.

— Это как? — нахмурилась я.

— Данные собирались постоянно, всю экспедицию. Через десять лет после старта, судя по показателям, атмосфера практически испарилась. Температурные кривые проседали. Словно кто-то стирал с планеты её жизнепригодность прямо по мере нашего приближения. За три десятилетия полёта она превратилась из «зелёного» кандидата в этот вот голый камень.

— Но как? — не удержалась я. — Может, это тот… Жнец? Чёрный шар?

— Исключено, — тихо сказал Агапов. — Планета была такой миллионы лет. Мы в этом убедились, ступив на её поверхность и взяв пробы. Уж поверьте, Елизавета, проб было взято много…

— Быть такого не может! — фыркнула я.

— Изменилась информация, — сказал наконец Василий.

Всё это время он с серьёзным взглядом сидел с незажжённой сигаретой в руках. Кажется, он настолько погрузился в мысли, что забыл прикурить.

— Информация не может меняться сама! — выпалила я.

— Может. — Профессор улыбнулся одними губами. — Если рассматривать информацию не как набор данных, а как субстрат. Физический. Знаю, звучит странно… Позже мы вывели теорию. К сожалению, саму технологию воспроизвести не удалось, но это… поле работает до сих пор. И с планет Сектора нас до самого перемещения видели именно райским садом. Уверен, что было бы видно до сих пор, будь мы в досягаемости хоть одного способа наблюдения. А мы даже не знали, как объяснить им, что на самом деле пытаемся обживать глыбу…

— Подождите, — пробормотала я, пытаясь усвоить услышанное. — Но если реальное положение вещей видно только здесь, а по мере отдаления…

— Да, вы всё верно понимаете. — Агапов покивал и сцепил руки. — Казалось бы, источников такого искажения должно было быть много. На Земле, на Каптейне-4, на Пиросе… Но всё обстоит ровно наоборот… Мы назвали это «информационное антиизлучение» или «ноосферный антиветер». Гипотетическое поле, способное влиять на саму структуру знаний. Это… словно вирус, который заражает не компьютеры, а сами факты. Это не просто кто-то или что-то, запускающее невидимые лучи. Это эпицентр псевдоизлучения, которое по всем физическим законам является антиизлучением – зоной отсутствия излучения. Где мы видим правду в то время, как наблюдателям за пределами этой сферы кажется совсем иное.

Я молчала, переваривая. Это было похлеще любой сказки про инопланетян. Не корабли-захватчики, не лазеры – тихая, неощутимая ложь, вплетённая в саму ткань реальности.

— Представьте себе чёрную дыру, — продолжал Агапов, и в его голосе зазвучали лекторские нотки. — Только поглощает она не свет, а… отсутствие объективности. Искажает не пространство-время, а сам факт. Мы находимся внутри её горизонта событий. А снаружи… Там будто бы видят красивую голограмму, которая проецируется везде, всюду – как объективный факт. Наши собственные записи и данные наблюдений попросту не бьются с тем, что замеряют там, снаружи.

— Ты сидишь, читаешь, сравниваешь одно и то же, — вставил Василий, — но одно такое, а другое – сякое.

Он наконец зажёг свою самокрутку, и дым заструился тяжёлыми кольцами. Вот и думай после этого, где тут реальность, а где – мозговые волны какого-нибудь космического спрута, подумала я.

— Такое вот фундаментальное свойство места. — Агапов посмотрел на меня поверх очков. — Будто сама реальность только здесь… не-искажена. Как знать, сколько таких «коконов» пересекаются в пространстве, и что ещё от нас прячут? А главное – зачем…

Он отхлебнул чаю, давая мне осознать масштаб.

— Именно поэтому нас привели сюда. Целенаправленно. Как муравьёв – на чужой пир. Или, быть может, как лабораторных мышей.

«По мере того, как в ходе полёта экспедицией уточнялись параметры целевой звёздной системы, стало ясно – исходные данные были фундаментально неверны…»

Стало ясно… Стало ясно, что туман бывает не только из частиц вещества. Не верь глазам своим. Ни глазам, ни чему-либо ещё…

Агапов сделал лёгкий жест рукой. На экране возникла схема — сцепленные в гигантское кольцо корабли, а внутри них, как в муравейнике, кипела жизнь: люди в белых халатах склонились над микроскопами, в оранжереях пробивались первые ростки.

«Во власти постоянного ускорения массивные корабли класса «Алоксилон» жались друг к другу, сцепляясь в огромные, летящие сквозь пустоту города. Люди не сидели сложа руки – в корабельных лабораториях учёные активно работали над перспективными проектами, закладывая технологический фундамент будущей цивилизации. Модификация ДНК и культивация сверхвыносливых видов растений; новый тип энергии; проработка плана по терраформированию планеты, которая была намного менее дружелюбной, чем ожидалось…»

В этот момент Агапов слегка вздрогнул, его взгляд на секунду стал отсутствующим. Он поднял палец, извиняясь.

— Простите, звонок по нейрофону. Дежурный звонит. — Он на несколько секунд замолк, слушая невидимого собеседника, его взгляд сфокусировался на пустоте, в которой он видел что-то, что было недоступно нам. Затем тихо ответил: — Да, я понял. Перенаправьте отчёт мне на почту, я ознакомлюсь после летучки. И скажите Ткаченко, чтобы не торопился с выводами по стабилизатору шестого движителя – там нужны дополнительные тесты. Спасибо.