Я выдохнула сквозь зубы:

— Ну что ж, младший инспектор Николс, раз уж вы настаиваете… Только без обид, если история окажется не для ваших ушей…

… Небольшая планета Кенгено в системе Луман-11 была почти сестрой-близнецом Земли. В её воздушном одеянии, как и у прародины, точно также царил азот, а щедрая доля кислорода делала каждый вдох пьянящим нектаром, и лёгкое головокружение с непривычки было смехотворно малой платой за столь бесценный дар Вселенной.

Три суперконтинента покоились в ласковых объятиях неглубоких океанов, а мощное магнитное поле, словно невидимый щит, оберегало этот мир от ионизирующего гнева местной звезды. Планета купалась в золотом сиянии Лумана, не ведая бурь. Низкие, но протяжённые горные цепи служили смирительной рубашкой для стихий, делая ураганы редкими гостями. Местная жизнь не поражала буйством красок или агрессией, а климат был застывшей в совершенстве мелодией – ось Кенгено, в отличие от земной, не знала наклона. Всё это создавало идиллию тихого рая, и именно здесь расцвела первая экзоколония.

После торжественного запуска первых Врат сюда хлынула живая лавина переселенцев. Всего за три десятилетия цивилизация разрослась до невероятных масштабов, и рост «новой Земли» сдерживали лишь два фактора – естественные берега рождаемости и узкие врата межзвёздного маршрута. Вслед за этой волной в поисках новизны последовала и моя семья, обменяв Поволжье на обещание рая. Год спустя на свет появилась я. А к моменту «Великого Исхода» население Кенгено перевалило за полмиллиарда. Последняя вершина на графике его численности…

Мне тогда как раз стукнуло пятнадцать. Наш светлый дощатый дом стоял на рубеже двух миров – спокойного поля и дремлющего леса, словно специально для отца, который, будучи прирождённым отшельником, любил природу куда больше людей. Мы жили в стороне от шумных трасс, и лето было бесконечным пиром, сходящим прямиком с грядки, а зима – временем, согретым мамиными вареньями. Летом, закатанным в банки. Мой брат Юрий, социальная бабочка в нашей семье, при первой же возможности сбежал в большой город.

А я осталась. Моим миром были хрустальная вода, воздух, прозрачный как стекло, и перекличка лесных ронж с полевыми коростелями. Я училась в сельской русскоязычной школе, и каждое утро на просёлочной дороге появлялся большой оранжевый автобус, верный металлический конь, чтобы унести меня в обитель знаний и к вечеру бережно вернуть обратно. Жизнь текла неспешно, ленивой и полноводной рекой, унося день за днём…

* * *

Светило и пригревало солнышко, разливая по школьному двору волны мягкого белого тепла. На дворе стоял конец мая, и неумолимо приближались летние каникулы. Сидя за партой возле окна, сквозь стекло я задумчиво смотрела на ветвистый живительный дуб, возвышавшийся посреди школьного двора. Этот гигант стоял тут, сколько я себя помнила, вместо желудей ежегодно сбрасывал с себя белёсые горькие плоды, формой походившие на земные каштаны. Местные старожилы перетирали их в порошок и использовали для заживления ран и ссадин, поэтому дерево в народе прозвали без затей – дуб живительный…

Я считала часы до каникул, поэтому монолог учительницы пролетал мимо ушей. К тому же, это был урок литературы – довольно бесполезное времяпрепровождение, где мы пытались пересказать своими словами прочтённое дома, а учительница хвалила нас, когда мы попадали в смысл прочитанного, заложенный в методички школьной программой, и отчитывала, если наше понимание не совпадало с учебником…

Я обожала читать и делала это постоянно – в школьном автобусе, за едой, на крыльце дома, лёжа в высокой луговой траве. У меня был читательский билет в местную библиотеку, где все работники знали меня в лицо, но уроки литературы я не любила. Какой смысл в оценке интерпретаций? Идея, заложенная автором, может никогда не совпасть с тем, что извлёк из книги читатель, а если речь идёт о произведениях, написанных десятки и сотни лет назад – то шансы на совпадение вообще стремились к нулю. Нет – конечно, существуют вечные ценности и явления: любовь, добро, зло, верность, предательство, – но для каждого человека измерение этих ценностей происходит по собственным эталонам…

Что-то прилетело мне в затылок, прерывая мои размышления, и я встрепенулась. Через ряд на меня, сияя как масленый блин, глазел конопатый Руперт, а в проходе валялся скомканный листок бумаги. Училка отвернулась к доске, а я наклонилась и подняла комок. Интересно, что задумал рыжий? Наверное, опять потащит меня в лазертаг после уроков… Вообще-то, мне нравилось носиться между укрытий наперевес с лазерным пистолетом, отстреливая Руперта, Мишку и Эдварда из параллельного класса, но заниматься этим по три раза в неделю уже утомляло.

Я развернула бумажный комок и прочла: «Папа сказал, что я могу взять кого-нибудь с собой на Землю на каникулы. Волкова, полетели!».

Земля! Шесть с половиной световых лет от Кенгено. С точки зрения межзвёздных перелётов – не так уж и далеко, но перед каждым путешественником неизменно вставал выбор – либо ты тратишь несколько лет в камере криосна, и за эти годы может случиться что угодно – война, эпидемия, смерть близкого человека… Каково это – отправиться в двадцатилетнюю поездку на каникулы? И что скажут мама с папой? Мне сложно было представить такое, ведь я прожила намного меньше… Либо ты тратишь баснословную сумму на коммерческий гиперпространственный прыжок в лайнере, и тогда время путешествия сокращалось до часов. Утешало лишь то, что обратный перелёт в родную систему обходился во много раз дешевле. Наверное, на Земле не очень-то хотели видеть пришлых с других планет Сектора, зато улететь к чёрту на куличики было проще простого. Но такую роскошь могли себе позволить только очень состоятельные люди. Руперта я знала давно – его родители были побогаче моих, но чтобы настолько…

Снаружи, за стеклом резко громыхнул жестяной подоконник, вздёрнутый порывом ветра. Я вздрогнула от неожиданности и выглянула в окно – ветви векового древа трепались на ветру, а сам дуб довольно заметно качало из стороны в сторону. По школьному двору неслись клубы пыли. Слева, из-за угла школы наползала чёрная зловещая туча, закрывая собой бело-синее небо. Отсюда, из-за стекла, я видела, как на фоне этой тучи мелькали молниеносные кляксы птиц – все они летели по ветру. Казалось, они спасаются бегством от тёмной громады, постепенно растекавшейся по синеве. Вот уже желтоватый Луман скрылся в черноте, нырнул в неё, словно в прорубь, и мир мгновенно погрузился в полумрак.

В окно теперь таращилась не только я. Мои одноклассники молча и встревоженно всматривались сквозь стекло в недобрую хмарь.

— Дети, я, конечно, понимаю, что всё это очень красиво и завораживающе. — Мария Семёновна постучала указкой по столу. — Я бы сказала даже, что погода за окном под стать теме нашего урока. Нам осталось разобрать «Сказку о живой царевне и о семи богатырях». Айрин, скажи нам, как королевич обращался к Ветру?

— Ветер, ветер, ты могуч! — с чувством продекламировала отличница Айрин. — Ты гоняешь стаи туч!

— Совершенно верно! Давайте вернемся к разбору. Откройте учебник на странице сто девять. Лиза, расскажи нам, какова мораль этой сказки?

— Мораль, — протянула я, с трудом отрывая взгляд от окна. — Как и у любой сказки Пушкина, мораль в том, что доброта и честность всегда побеждают зло.

— Верно, — кивнула учительница. — А ещё?

— А ещё в том, что на пути к цели нельзя сдаваться. Нужно всегда идти вперёд, что бы ни случилось, и…

Я не успела договорить – резко, без стука распахнулась дверь. На пороге класса стоял директор школы Борис Иванович.

— Мария Семёновна, выйдите пожалуйста на минутку, нам нужно переговорить, — сказал он и скрылся в коридоре.

Мои одноклассники проводили учительницу недоумёнными взглядами, и когда дверь за ней закрылась, принялись тревожно перешёптываться. Поглядывая в окошко, Захар вслух вспомнил научно-популярные передачи про стихийные бедствия – смерчи, торнадо, ураганы, – и гомон усилился. Все уже забыли про Пушкина и его живую – в зачем-то переименованном оригинале мёртвую – царевну, а мною же овладело волнующее ощущение – я никогда ещё не наблюдала стихийное бедствие.