Тот ещё будет видок на утренней смене!

Млада привезла с собой пакетик с сухими, скученными листьями тёмно-сиреневого цвета.

— Счейг, — объяснила она, высыпая горстку в высокую кружку. — Готовь кипяток, надо заварить. Как я здесь столько жила без доброй кружки крепкого счейга?

— А это не опасно? — с подозрением спросила Хрийз. — Не вроде той дряни, что ты сгрызла перед тем, как на уборку мусора попасть?

Млада посмотрела на неё, как на умалишенную, а потом расхохоталась:

— Всё забываю, что ты с лун свалилась. Нет, не опасно. Наоборот!

Завареный счейг оказался великолепен. Тёмно-розовая прозрачная жидкость с горьковатым полынным запахом. Не чай, но похоже. Приятно было греть о бока кружки озябшие ладони, глотать понемногу горячее, брать кубики рафинада, такие же маленькие и белые, как там, дома…

Как всегда при мысле о доме — ком в горле и непрошенная сырость под ресницами. Вморгнуть не нужную слабость, улыбнуться. Жизнь прекрасна, не правда ли? Немотря ни на что и вопреки всему.

— Всё спросить хочу, — сказала Хрийз. — А ты княжну Браниславну знала?

— Я? — удивилась Млада. — Откуда мне… Я родилась уже после войны. А что спрашиваешь?

— Да так… Тут, понимаешь… Мне сказали, будто я похожа…

— Ты?! — Млада расхохоталась до неприличия громко.

На душе вроде бы полегчало, но с другой стороны, поднялась обида. Допустим, непохожа, слава богу, но ржать-то так зачем?

— Прости, подруга. Но ты тюха и рохля, вон, за собственный нож не знаешь, как взяться! А княжна в военное время родилась, при отцовой дружине росла, потом против третичей сражалась. Старого Црная послушать, так она вообще со штырём в голове была, ничего не боялась, к тому же везло ей не по-человечески, из самых страшных передряг живой выходила. Третичи вешались, никак поймать её не могли. Под конец награду обещали уже только за мёртвую.

— Почему же она тогда в коме какой год лежит… — задумчиво произнесла Хрийз.

У неё начала неприятно ныть и покалывать рука, впечатление было, будто отсидела. Потёрла ладонью нездоровое предплечье, стараясь уменьшить противное колотьё. Вроде бы помогло.

— Везение окончилось, — объяснила Млада плачевное состояние Браниславны. — Говорят, отравили княжну-то.

— Кто?

Млада пожала плечами.

— Война закончилась, враги остались. И местные, и имперские, и третичи могли, кто битву у Барьера пережил… Ты день выбери, в Алую Цитадель съезди, там мемориал есть. У школьников домашние дни, так что экскурсий не будет, спокойно записи военного времени посмотришь, с хранителем поговоришь…

Сквозь распахнутое окно неторопливо текли зеленоватые вечерние сумерки. Горько пахло полынью и ночной фиалкой. 'Фью-фьюрифью-фьюуууу',— выводили свою песню местные цикады. Млада как-то показывала одну такую: диковинная бабочка с ажурными коричневато-серыми крыльями, с длинными усами и десятью шипастыми лапками, размером в ладонь. Тварюшки считались полезными, поскольку поедали всяких вредителей вроде мелких червецов и не кусались так больно, как, скажем, осы. А к вечерним песням привыкнуть было вполне можно…

— Я поговорила с нашими, — сказала Млада, размешивая сахар маленькой ложечкой. — Не возражают. Так что, перебирайся-ка ты к нам, на жемчужные плантации. Я в городе три дня буд. Помочь тебе собраться? Скажем, завтра, после крайней твоей смены…

Наконец-то в жизни появился просвет! Проклятая мусороуборка получила шанс на полное забвение. Хрийз хотела сказать об этом, поблагодарить подругу, но в руке вдруг стрельнуло дикой болью. Девушка захлебнулась криком, согнулась пополам, прижимая несчастную конечность к себе. Забыла сегодня придти на перевязку, осознала она причину. Забыла! Боль была — глаза на затылок вылезали.

Боль стихла лишь через вечность. Проморгавшись от слёз, Хрийз обнаружила себя в кабинете Хафизы Малкиничны. Целительница как раз выкинула старую перчатку в мусоросборник, повернулась. И Хрийз поневоле втянула голову в плечи.

— Я на тебя следилку повешу, — яростно выразилась Хафиза. — Как на маленького ребёнка! Будешь принудительно сюда являться, строго по часам. Тебе что было велено?! Перевязку не пропускать!

Хрийз в ужасе подумала о работе в Жемчужном Взморье: потеряет возможность устроиться, как есть, потеряет. Ну, кто там будет ждать, пока выздоровеет рука?

Хафиза упёрла руки в бока, повысила голос:

— Какое ещё Жемчужное Взморье?!!

Мысли прочитала. Хрийз была уверена, что про Жемчужное Взморье вслух не говорила ни слова. Нечестно!

— Это я предложила поехать к нам, на плантации, — сказала Млада из-за спины. — Я не знала, что она настолько травмирована…

Млада. Отвезла в больницу… Понятно.

— К вам вопросов нет, — отмахнулась целительница. — Отпустить её не могу, сами видите. В другой раз.

— Мне можно идти? — спросила Хрийз.

— Куда? — Хафиза подняла бровь, и в кабинете вновь запахло грозой.

— У меня смена завтра…

— У тебя процедуры завтра, — отрезала Малкинична, — и на весь курс ты остаёшься здесь. На восемь дней. А дальше видно будет. Пошли, лично в палату отведу.

Хрийз беспомощно посмотрела на подругу. Млада только руками развела:

— Давай, выздоравливай. Ещё увидимся…

Лето катилось к закату. На смену вставать приходилось уже в сумерках: начал уменьшаться световой день. Утренний воздух бодрил почти осенней прохладой. По улицам стекал туман, собираясь в белёсое марево над морем. Восходящее солнце поджигало его зеленовато-золотистым свечением, получалось очень красиво.

Хрийз всё же купила себе тёплый плащ, беспокоясь о подступающей осени. Купила сапожки и длинную шерстяную юбку, тёплое бельё. На это ушли все упырёвы деньги; не пожалела о них ни разу. Связала сумочку себе, как и хотела. Взялась за тёплый свитер…

Перевязки больше не пропускала и от того не чувствовала боли, но рука заживала медленно, дико было видеть обожжённую, багровую в жёлтых гранулах кожу, над которой порхали, исцеляя, пальчики Хафизы Малкиничны. Прогресс пока не намечался, по крайней мере, визуальный. Млада обещала, что на жемчужных плантациях будут ждать, сколько понадобится. Хорошо, если так. Хрийз сомневалась, какая в том хозяевам выгода, но надеялась, что всё же возьмут… От бесконечной уборки мусора хотелось лезть с воем на стены.

Через несколько дней послали на другой участок, в район Площади Девяти. Площадь представляла собой большой овальный круг из зелёной зоны. В центре находился барельеф памяти, рассказывающий о том, кто были эти Девять и почему в их честь назвали площадь. Девять скульптур из серого гранита изображали обыкновенных мальчишек и девчонок, трое из них были моревичами, остальные — береговыми. Самый младший выглядел совсем крохой…

Имя и даты жизни были выбиты в постаментах под каждой фигурой. Хрийз старательно разбирала официальные надписи. Читала она до сих пор медленно, путаясь в буквах, да ещё не захватила с собой верный вендарик. Кто же знал, что на работе доведётся читать? Фиалка Ветрова… Погибла при штурме Алой Цитадели. По датам получалось, что… в тридцать семь лет? В нормальные земные тридцать семь, а не местный двадцать один. А почему тогда на памятнике вместо взрослой женщины девчонка?!

Хрийз обошла всех. Почти все погибли в боях за Алую Цитадель, один — в мирное время, в море, у Барьерной стены, транспортник наткнулся на магическую мину военных времён, пропущенную в свое время тральщиками. На данный момент в живых оставались всего двое — Ненаш Нагурн и Дахар Тавчог, герои Империи, почётные граждане Сосновой Бухты. Но возраст павших в боях оставался странным: от тридцати до тридцати пяти.

За скульптурами возвышалась гранитная стела в виде книжного разворота, с ровными столбиками текста. Хрийз подошла, стала читать, шевеля от усердия губами. На первых же фразах ощутила всю горечь случившейся с героями жути…

'… Зимы седьмой декахрона второго через Перевал Семи Ветров прошла группа из детей и подростков числом девять. Они были истощены, обморожены и заражены магически усиленным вирусом. Заразу удалось выжечь, но восстановление обещало быть долгим, без существенных гарантий. Жить инвалидами в глубоком тылу? Никто на это не был согласен.