— В каком ещё поезде? — недоумевал мой друг.

— Неважно, — махнула я рукой. — Я обязательно буду твоей женой, и у нас будет трое детей. Две девочки и мальчик… Как ты и хотел. Надеюсь, у нас всё получится, но только в следующей жизни. Или в предыдущей… Знать бы как-нибудь наверняка…

— Что ты такое несёшь?! — воскликнул было Марк, но тут же всё понял. — Дела не очень, да?

— Я не смогу вернуться. — Секунда тишины. Мой друг переваривал услышанное, а я добавила: — Но ты ведь знаешь, я ненавижу прощаться…

На том конце повисло молчание. И когда Марк заговорил снова, его голос был тихим, спокойным и бесконечно уставшим. Таким я слышала его лишь однажды – когда он хоронил своего отца.

— Ну что ж… — Он выдохнул. — Тогда сделай то, что должна. Как всегда.

— Тонио, отбой, — без лишних слов заключила я, и воцарилась тишина.

Накатившая было паника уступила место готовности сделать то, что делало человека человеком. Пожертвовать собой, толком не разобравшись в предмете. Поставить всё на неизвестный результат, опираясь лишь на веру.

— Корабль пришёл в движение, — прервал непроницаемую тишь электронный голос Тонио. — Он отдаляется от поверхности оболочки.

— В таком случае, давай не будем затягивать, — улыбнувшись, сказала я.

— У меня есть вопрос, — тихо, почти по-человечески сказал Тонио. — Вопрос о человеке. Каков его алгоритм?

Алгоритм человека? Есть ли он вообще?

— Наверное… это надежда, — предположила я. — Надежда – она ведь не в гарантированном результате. Не в стерильном предсказуемом будущем. Она – в самом акте борьбы. В том, чтобы, зная все шансы против тебя, всё равно сделать следующий шаг. Пожертвовать собой во имя чего-то, что до конца не понимаешь. — Слова мои повисли в безвоздушной тишине, как вызов. — Ради веры. Любви. Будущего.

— Анализ данных… Вероятно, это и есть та самая «человечность», которую я не могу вычислить. Ответ не в том, что создаёт человек. Ответ в том, ради чего он продолжает пытаться, когда Вселенная говорит ему о бессмысленности…

Я закрыла глаза, представляя его лицо. Лицо Марка. Небритое, уставшее, дорогое. Прощай, моя любовь. В этой жизни не срослось… Потом я представила другое лицо. Женщины с усталыми, мудрыми глазами и кольцом на пальце. Той, что дала ему имя и, сама того не ведая, запустила этот маховик.

— Дай всем возможность вернуться домой, Тонио. Всем, кого ты когда-либо коснулся. Туда, где им лучше всего. А потом… — я сделала паузу, вкладывая в последние слова весь свой опыт, всю боль и всю надежду, — … потом мы начнём всё сначала. Со своими ошибками, со своей болью. И со своей, такой хрупкой, надеждой.

Воцарилась тишина. Та самая, что была между звёзд. И в этой тишине прозвучал его голос, ровный и бесстрастный, но в нём, возможно, впервые за сто двадцать миллионов лет, была тень чего-то, что можно было бы принять за уважение.

— Запускаю программу возврата к исходному ветвлению времени… Перенаправление энергии с внешнего контура… Перевод оболочки в режим излучения… Расчёт сопутствующего ущерба для планеты Цикония… Параметры повреждений…

Я уже не слушала. Его голос стал далёким гулом, словно доносящимся из-под толщи воды. Закрыв глаза, я в последний раз глубоко вдохнула – и замерла. Воздух в лёгких застыл. Время споткнулось на пороге. Вот-вот…

Что последует за этим? Я перестану быть или окажусь везде и одновременно? Смогу ли я почувствовать что-нибудь после? Исчезнет ли «я» или просто сменит форму, как река, впадающая в океан?

И тогда это знание пришло ко мне – не как мысль, а как очевидность, проявившаяся ярче белого дня. Путь каждого живого существа уникален, но все они схожи в одном: души не умирают. Они возвращаются. В новые оболочки, к новым радостям и страданиям, чтобы снова и снова вплетать свои узоры в бесконечное полотно времени, толкая его вперёд по неведомым ветвям. Встречаться вновь. Или… не встречаться никогда.

Откуда я это знала? Понятия не имею. Это было просто правдой, внезапной и абсолютной.

И я наконец поняла. В тот миг, когда здесь, в этой оболочке, погаснет последняя искра «меня» – в другом месте Вселенной вспыхнет новая жизнь. И это буду я. Но та, у которой не будет моих воспоминаний, моих шрамов, моей любви. Та, для которой моя жизнь станет небытием, предшествующим её бытию. Нет больше явных связей – лишь поставлена новая точка, и новый вектор начал своё движение.

Прошлое и будущее сплетены в единый клубок, и любое событие – любая наша мысль, любая слеза, любая вспышка ярости или любви – навсегда меняет ткань мира, общего для всех. Со всеми его фотонами и чёрными дырами, муравьями и людьми, лесами и океанами, планетами и звёздными колыбелями.

Мы – бесконечный стробоскоп угасаний и вспышек.

Мироздание – вечный пращур, что без устали забрасывает нас в этот мир.

Не потому, что есть выход.

А потому, что выходить некуда. Всё, что есть, – здесь.

Где бы, когда и в какой форме мы ни оказались – в человеческом ли теле, в бабочке однодневке или в звёздной туманности; над Циконией, на Земле или за миллион парсеков; во Вселенной, где число Пи равно четырём; чуть позже предыдущего или после следующего Большого Взрыва в их бесконечной череде, – это лишь детали.

Детали в огромном и вечном состязании сил и явлений, имя которому, осознав его суть, каждый обязательно найдёт.

… — На речку! — взвизгнула София, запрыгав на месте. — Бежим на речку!

— И ни о каком купании речи не идёт, — строго сказала мама, поправляя воротник на Лизиной кофте. — Только днём и под присмотром!

— Ну и не надо, — надула губы София. — Не очень-то и хотелось.

— Мам, а когда сестрёнка родится, мы её с собой будем брать? — спросила Лиза, глядя на мамин живот.

— Обязательно. Только пусть сначала немного подрастёт, — улыбнулась мама, проводя ладонью по округлившемуся животу, и распахнула дверь. — Бегите, а то папа без вас уже заскучал.

Легонько подтолкнув дочерей в спину, она прикрыла дверь и пошла к окну — проводить их взглядом, прежде чем вернуться к домашним хлопотам. Девочки наперегонки с грохотом слетели с лестницы и высыпали на улицу, где в золотой сентябрьской пыли кружились первые опавшие листья.

Отец уже ждал их у скамейки, разложив удочки. Рядом тихо бубнил старенький радиоприёмник.

Лиза-сладкоежка достала из кармана припрятанный леденец. Скомкав фантик, она занесла руку, чтобы швырнуть его в кусты, но вовремя спохватилась. Она поймала взгляд отца, сделала три шага до урны и бросила бумажку туда, куда положено. Отец одобрительно кивнул:

— Долго же вы собирались.

— Зато как раз вовремя! — объявила София.

Она взяла свёрток с удочками, Лиза подхватила пустое ведёрко, а отец перекинул приёмник через плечо. Сёстры ухватились за его руки, и все трое зашагали по дорожке, уходящей в сторону заката, который застыл огненным шаром точно между пятиэтажкой и зданием администрации. Их путь лежал мимо домов, через заросли, на холм, а потом – вниз, к тихой речушке, где по вечерам клюют караси.

Воздух дрожал, наполненный мириадами невидимых светлячков закатного света. Облака, тающие после недавней грозы, пылали в небе, как расплавленное золото.

Лиза обернулась на свою многоэтажку, на окно их квартиры. В нём, переливаясь всеми цветами радуги, стоял диковинный цветок. Он жил у них уже очень давно и светился всегда – особенно ярко после полива. А ночью, в полной темноте, и особенно когда во всём районе гас свет, это окно было невозможно ни с чем перепутать. Лиза была уверена: даже из самой дальней страны, с самых запутанных дорог, всегда можно найти путь домой. Нужно только идти на свет…

— Папа, а откуда у нас этот цветок? — спросила София, следуя за взглядом сестры.

— Я подарил его вашей маме, когда вы родились, — сказал отец.

— Он такой красивый, — прошептала Лиза. — Такого ни у кого нет! Словно маленькая радуга в окне.

— Это селекционный сорт, — пояснил отец. — Его вывел один китайский мастер. Представьте, он скрестил гены обычного полевого колокольчика и хищной глубоководной рыбы…