… Где-то снаружи, далеко-далеко, в тишине, нарушаемой лишь писком и дыханием аппарата, она держала меня за руку. Она словно чувствовала близость моего выбора и стискивала ладонь так крепко, что костяшки её пальцев были белыми, как снег. В этом была наша с ней единственная, уродливая и безоговорочная правда…

— Ты стала единственным миром, в котором я могу существовать, — шептала Софи. — Это ужасно… Но без тебя меня не станет…

… Если я отпущу её руку, она провалится в нашу общую бездну и разобьётся… И я поняла, что не могу её оставить, даже если это убьёт нас обеих, ведь её падение стало и моим. Разжав ладонь на медной ручке, я в безотчётном порыве развернулась, соскочила с крыльца и побежала. Во весь опор.

— Всё правильно! — крикнули мне вслед. — Вот он, – ответ!

Я бежала. Спотыкалась, падала и снова бежала. Прочь от дома-ловушки, дальше и дальше, а вокруг палящим пламенем разгоралась пшеница. Жёлтые колосья взрывались факелами, жар прожигал кожу, треск огня глушил весь трясущийся и дрожащий мир, и в его сердцевине был только один звук – её голос. А я бежала сквозь пламя и боль и думала только об одном: «Не отпускай, Софи. Я иду…»

… Судорожный, сиплый вдох, обдирающий горло. Сознание всплыло, втянутое в свинцовый саркофаг тела. В глаза ударил слепящий свет, а мир вокруг продолжал мелко дрожать, словно самую Вселенную знобило. Мучительно, постепенно размыкала я веки, мелкими порциями пропуская обжигающие с непривычки вспышки света. Рядом никого не было. Тело пронизывал ритмичный, едва различимый вибрирующий гул, нарушаемый мерным и монотонным писком приборов.

Где я? Почему всё дрожит и трясётся? Белый потолок… Сколько раз я видела его? Он словно преследовал меня, шёл по пятам, и стоило мне только проявить слабость – он разворачивался над головой и загораживал собою всё…

— Где… я… — едва слышно выдавила я, и голос прозвучал чужим, хриплым шёпотом.

— Вы вышли из комы, — констатировал чей-то голос, и передо мной возникло прозрачное, бледное, острое лицо, спроецированное прямо на стене. Безразличные, сканирующие глаза пожилой женщины буравили меня. — Вы находитесь дома, на стационаре. Если вам что-то понадобится, умный дом управляется мысленно, всё интуитивно. Интерфейсная метка у вас на левом виске… Если понадобится уход, вы можете вызвать дежурную медсестру, я приду в течение пяти минут. Настоятельно прошу не покидать кровать без санкции медперсонала и дождаться обхода… И да, по поводу тряски – не обращайте внимания, здесь всегда так. Землетрясение скоро закончится. У вас, возможно, есть вопросы?

Вопросы… Какие тут вопросы? Прийти бы в себя…

Я отрицательно мотнула головой. Лицо исчезло, а его место на стене заняли разноцветные узоры, плывущие сквозь пустоту. В воздухе царила приятная смесь синтетических запахов – неопределённый освежитель воздуха, чистая постель, озоновая прохлада. Сбоку от меня мерно пищал аппарат, из которого под простыню уходила дренажная трубка. Я попыталась набрать полную грудь воздуха, и не смогла. Внутри меня что-то клокотало и хлюпало, словно в лёгких ворочался студенистый, чуждый ком.

Организм самовольничал. С некоторым усилием я приподнялась на кровати и огляделась вокруг. Округлая комната в светлых тонах источала футуристический блеск, стена плавно загибалась и переходила в потолок. Кровать, на которой я возлежала, занимала уютную нишу посреди комнаты, а больше в помещении кроме медицинского аппарата не было никакой мебели – лишь по стенам бесцельно переливались абстрактные проекции, бессмысленно плыли прозрачные мыльные пузыри, в гипнотическом танце вращались ленты Мёбиуса, наперегонки сквозь молочно-белое пространство ползали геометрические фигуры, заставляя кружиться и без того ватную голову…

Вибрация постепенно стихала, гул превращался в шёпот, и через минуту землетрясение сошло на нет – как и обещала медсестра. Только сейчас, пошевелив сухим, липнущим к нёбу языком, я почувствовала, как сильно пересохло во рту. Огляделась в поисках воды, попыталась привстать, но ничего не вышло – мышцы тела были слабы от долгого пребывания без движения.

Как же хочется пить… Послышалось тихое жужжание, и в стене напротив, расползаясь в стороны, образовалось отверстие. Оттуда высунулся суставчатый манипулятор и потянулся сквозь комнату прямо ко мне. К самому лицу приблизился оконечник трубки. Мне оставалось лишь дотянуться до него губами, и прохладная жидкость тут же устремилась вниз по пищеводу. Я пила и никак не могла напиться. Несколько жадных глотков – и горло начало саднить, я поперхнулась и закашлялась, разбрызгивая воду на белоснежную простыню.

Узоры на стене передо мной растворились, и вспыхнуло полупрозрачное голографическое полотно, на котором гигантскими чёрными буквами было написано:

«Аккуратнее, не подавись. Ты мне ещё пригодишься».

Что за идиотские шутки… Кто это у нас тут такой юморист? Я небрежно отпихнула оконечник, который с тихим жужжанием деликатно убрался обратно в стену. Огляделась, но никого не увидела. Надпись на полотне сменилась:

«Можешь не искать. Я на кухне, в биоконтейнере. Скажи-ка мне что-нибудь».

Я тупо таращилась на импровизированный экран. Слова рассы͐пались, исчезли, и буквы принялись выстраиваться в новый порядок:

«Ты что, окончательно голову отбила? Не узнаёшь старика?»

— Дядя Ваня? — глухо спросила я и недоумённо нахмурилась. — Что ты тут делаешь?

«Сторожу твой сон, что же ещё? Отбиваю от ретивых принцев, которые тут ошиваются в попытках поцеловать спящую царевну».

— Каких ещё принцев? О чём ты? Как вообще ты тут оказался?

«Где твоё чувство юмора? Видать, хорошо тебя приложило… Ты ведь сама меня отыскала в пылу заварушки и притащила на корабль».

Точно. Кажется, я что-то вспоминала. Нечто мутное, бесформенное, будто чужой устный пересказ старинного фильма. Яростный вой ветра, стрельба, борьба и звенящие по железному полу ампулы и пузырьки. А ещё боль. Адская, нечеловеческая боль в животе…

Я машинально коснулась себя под простынёй. Хоть и слегка притуплённые, ощущения были на месте. Но боли не было.

— Значит, ты так и сидишь в своём ящике? — спросила я всё ещё хриплым голосом, оглядывая пустую комнату. — И как тебе там, в этой банке?

«Не жалуюсь, — загорелась надпись. — Переноску вовремя заряжают и заправляют глюкозой, регулярно обновляют кровезаменитель, поэтому мне вполне комфортно. К тому же, у меня здесь в каждому углу глаза и уши. Мне дали доступ к паре камер, но ты же понимаешь – где доступ к паре, там доступ ко всем…»

Я рефлекторно стрельнула глазами в угол. Оттуда, из-под самого потолка на меня смотрел зрачок камеры видеонаблюдения. Точно такая же висела в противоположном углу – помещение полностью просматривалось. Дед, как невидимый паук, вновь сидел в центре паутины. Старый плут даже без рук и ног был способен выкрутиться всюду и везде.

Мне, впрочем, тоже нужно было постепенно осваиваться в окружающем пространстве. Вспомнив слова медсестры про мысленное управление палатой, я подумала:

«Поднять изголовье кровати».

С тихим жужжанием подголовник пополз вверх, и я приняла полусидячее положение. В голове вертелась уйма вопросов к старику, и я собралась было задать один из них. Но… Неосторожный вдох – и рвущий лёгкие кашель сдавил грудную клетку. Заходясь в приступе, я судорожно хватала ртом воздух.

«Неважно выглядишь, — заметил дядя Ваня. — Почти как я, только я хотя бы не перхаю, словно чахоточный».

— Не скажи, дед, — отдышавшись, слабо парировала я. — Меня по крайней мере ещё не разбил Альцгеймер… Но я ничего не помню, только какие-то обрывки, кусочки… Я уже почти готова списать это на начинающийся склероз… Где я нахожусь? Мы на Земле?

«Ты на Ковчеге, Лизонька. На том самом Россе, о котором сложили так много легенд и страшилок».

— И давно мы здесь?

«Сейчас двадцать седьмое февраля две тысячи сто сорок пятого… Месяц с небольшим ты провалялась в коме. Они уже успели проводить в последний путь твою бессмертную душу и готовились отключать от аппарата бренное тело. Не думали, что выберешься, а вот поди ж ты…»