Месяц… Целый меся вычеркнут. Я выпала из жизни, всё пропустила… Всё? А что, собственно? Мир рассыпался на осколки? Кажется, что нет. Скорее всего, всё вокруг привычно крутится и вертится, и моё отсутствие никем не замечено. Люди плачут, смеются, рождаются и умирают. Бедные беднеют, богатые – богатеют, а планеты вертятся на своих осях и накручивают обороты вокруг звёзд.

Вот только какова моя роль во всём этом? Из фрагментов воспоминаний постепенно собиралась цепь событий, последним звеном которой было лицо моей Софи в кровавом мареве. Мой ангел пытался меня спасти, и ей это удалось… Милая Софи, где же ты сейчас? И где «Книга судьбы», за которой я так долго гналась?

Я попыталась отделить от кровати одеревеневшие ноги, но они не слушались – вросли в матрас свинцовой тяжестью. Мехапротезы, обычно послушные, замерли мёртвым грузом. Спустя пару минут моих безуспешных попыток покинуть ложе стена беззвучно расползлась в стороны, и в помещение через разверзшийся прямоугольник вошла худощавая и неестественно высокая седовласая женщина с узким и добрым лицом. Белоснежной скульптурой возвышаясь надо мной, она участливо спросила:

— Как вы себя чувствуете? Ничего не болит?

— Всё на месте, всё в порядке. Даже та кошмарная рана… — Я вновь дотронулась до бока. — Её нет. Я полностью здорова. Если честно, я уже хочу куда-нибудь уйти, вот только тело не слушается.

— После месяца, проведённого в горизонтальном положении, это нормально. Вам нужны постепенные нагрузки, — сообщила женщина, нажала пальцем на миниатюрный браслет, и в центре комнаты вспучилась объёмная голографическая проекция.

В воздухе плавал безликий человеческий силуэт, лежащий в пустоте, выброшенный в космический вакуум. Бархатная тьма растворялась, таяла, словно обведённого по контуру человека просвечивали насквозь яркой натриевой лампой. В недрах силуэта пульсировали разноцветные органы, светились изнутри переплетения тканей, разворачиваясь перед глазами слой за слоем, будто обнажавшаяся капуста сбрасывала с себя многочисленные листья.

Я впивалась взглядом в призрачный контур в поисках знакомых изъянов. Мозг отказывался складывать картинку. И вдруг… меня словно обухом по голове огрело – точно срубленные топором под самый корень, заменённые пустотой, у силуэта отсутствовали ноги и одна рука, но вот вторая-то рука была на месте! По ней бежали алые плети сосудов и серебристые пучки нервных волокон, оканчиваясь пятью пальцами.

Под простынёй и на голограмме пальцы, послушные мысли, согнулись и разогнулись.

— Это… моя? — выдохнула я, и голос сорвался на шёпот.

— Да, ваша, — улыбнулась медсестра. — Самая настоящая, живая рука. Один из ваших протезов полностью вышел из строя, поэтому мы приняли решение воспроизвести конечность на матриксе и сделали реимплантацию.

— И сколько я теперь вам должна?

Я не отрывала взгляда от проекции, словно сделай я это – и моё собственное тело превратится в чужой и незнакомый кусок железа.

— Нисколько, — отрезала женщина. — Наше общество преодолело товарно-денежные отношения, поэтому единственное, что от вас требуется – это посильное участие в его развитии.

Картина переливалась, тело приближалось и поворачивалось, подставляя под внимательный взор медсестры малейшие изгибы, дрожащие лёгкие, стучащее сердце – я чувствовала каждое его сокращение внутри этой странной голографической куклы, сливаясь с ней едином жизненном ритме. Я силилась согнуть локоть – и он согнулся. Мягкая, будто пористая, простыня, послушная движению, сползла вниз.

Рука была незнакомой. Бледная, совершенная, пугающе хрупкая, словно от антикварной фарфоровой куклы в полный рост. Медленно, боясь сломать, я поворачивала её, завороженно следя, как под тончайшим полотном кожи шевелятся связки, проступают синеватые ручьи вен, отливают розовым ногти.

Рука… Настоящая, живая, моя собственная. В которой каждый мускул, каждая крошечная косточка принадлежали мне.

Голографическое тело пропало, а его место заняли разнообразные цифры и графики. С полминуты медсестра молча разглядывала всевозможные показатели, а затем сообщила:

— Я передам доктору, что вы в сознании.

Свернув изображение, она приподняла простыню и аккуратно вынула дренажную трубку у меня из-под ребра – и тут же на коже словно закрылся глаз, скрывая свежее отверстие от трубки. Медсестра проследила за моим взглядом и сообщила:

— Не трогайте это место пару дней, органический клапан затянется и сам заживит кожу.

Поморщившись от болезненных ощущений, я спросила:

— Где я нахожусь? Чей это дом? Мой?

— Вы дома у Софии Толедо, а я обеспечиваю уход по месту жительства.

— А где она сама? — вопросила я, рефлекторно оглядываясь по сторонам.

— Госпожа Толедо долгое время дежурила у вашей кровати, но несколько дней назад отбыла в поездку, — ответила женщина, сцепив руки. — Когда она вернётся, ей будет очень отрадно узнать, что вы очнулись.

— В какую ещё поездку?

— Я не владею информацией, вопрос не по адресу, — прохладно ответила медсестра. — Итак, если верить данным диагностики, вы в полном порядке. Сегодня отдохните, а завтра мы начнём реабилитацию. Приходите в себя, осваивайтесь, не буду вам мешать…

Вежливо кивнув головой, медсестра покинула помещение, оставляя меня наедине с собой. Я лежала, не в силах оторвать взгляд от живой руки. Шевелила запястьем, водила пальцами по шелковистой простыне. Это была не симуляция или очередной протез. Настоящая кожа отвечала ощущением на прикосновение к ткани, пластику, собственному лицу. Я утопала в этих первородных ощущениях. Пальцы жадно скользили по шершавому пластику, гладкому кафелю, прохладной простыне. Мир заново открывался через прикосновения. Я исследовала его, словно слепой, прозревший после долгих лет темноты..

Я вновь мысленно попросила воды, а когда вдоволь напилась из манипулятора, вылезшего из отверстия в стене, напротив развернулась проекция, и в воздухе, словно мыльные пузыри, начали проявляться буквы:

«Ты и есть можешь так же – не вставая с кровати. Настоящая страна-Нехочухия, большинство землян обзавидовались бы… Внутренние стены домов здесь из каких-то электропроводимых биополимеров с изменением жёсткости и вязкости, и ещё чего-то… Очень занятные технологии».

— Дед, где Софи? — спросила я. — В какую поездку она укатила?

«Твоя подруга сидела тут днями и ночами. Она слишком истощилась и извела себя, чтобы продолжать ждать. Неделю назад напросилась в штурмовой отряд, и её забрали куда-то в Сектор. Им там, похоже, есть чем заняться, так что для неё это будет хорошей терапией. Всё лучше, чем сидеть рядом с овощем и ждать у моря погоды…»

Значит, она не дождалась. Мы разминулись буквально на пороге. И тут же, словно ледяной укол – острое, физическое желание увидеть её. Но её не было. И восторг от новой руки сменился гнетущей, свинцовой пустотой. Я была одна. Совершенно одна в этой стерильной комнате, под недремлющим оком камеры, через которую на меня таращился дед. Вдобавок мне снова, в который уже раз предстояло пройти сквозь мучительное восстановление – ещё со времён интерната я помнила, каких усилий стоило преодоление собственной немощи.

Отгоняя подальше тёмные мысли, я спросила Ваню:

— Расскажешь, что с тобой приключилось после Алтая?

По развернувшемся вновь полотну поползли буквы:

«Представь себе на минутку, каково это – ослепнуть, оглохнуть и лишиться всех остальных чувств. Выключиться из мира… Когда меня взяли на корабле, для меня наступила ночь. Бесконечная, вечная, чёрная ночь, но это была не смерть – я всё ещё мог думать. Поначалу… Был только ужас. Абсолютный. Я бился в этой пустоте, как мотылёк в банке. Где я? Жив ли? Мозг, лишённый внешних импульсов, начал пожирать сам себя. Я чувствовал, как трещит рассудок, я буквально колотился воображаемой головой о воображаемую стенку. А когда устал, начал вспоминать стихи, сказки, рассказы, фильмы – всё, что когда-либо читал или смотрел… Вспоминал прочитанное, увиденное. К моему удивлению, это было неожиданно легко и приятно – мне ничто не мешало, не отвлекали никакие внешние ощущения… Затем наступила тишина. Не пустота – тишина. Я сдался и перестроился. Я отключился от «там» и погрузился в «здесь». И понеслось… Отключённый от внешнего мира, я сочинял рассказы, которые никто не прочтёт, видел картины, которые никто не увидит. Я был богом собственного, идеального мира. И даже придумал религию. Без грехов, без паствы… Только я и мои догматы».