— Когда порадуешь меня выступлением в местном литературном кружке? — полушутливо спросила я.

«Не дождёшься. Я творю в стол, исключительно для себя… Так вот, о чём это я? Да… Потом интегровцы стали подключать меня к компьютеру, чтобы побеседовать. Давали насладиться какой-никакой, а компанией. Особо не наседали, потому как я человек пожилой, у меня с сердцем плохо, к тому же я теперь апогей беспомощности. Но поговорить я люблю, поэтому рассказывал им всё подряд – всё, что они и без меня знали. Где сели на меня, там и слезли, а потом опять выключили, и я вернулся к привычному уже одиночеству. А всплыл на поверхность уже здесь, в этом самом доме».

— А чем окончилась история с артефактом? Тебе удалось что-нибудь выяснить?

«Сними-ка таблеточку с головы», — приказал дядя Ваня.

Я послушалась, отлепила похожее на монету устройство от виска и положила его на подлокотник рядом с собой.

«Я выключил запись, так что у нас с тобой есть минутка для откровенного разговора. Есть кое-что, что я не могу держать при себе – мало ли что может случиться. Но и доверять здесь я могу только тебе… Перед тем, как террористы вскрыли корабельный шлюз, старина Рональд бормотал что-то малопонятное. Про пластины эти дурацкие, про шанс всё исправить, про ключ к «Книге». Запоминай, говорит… Сар’ит Ракт’а… С санскрита это переводится как «красная река»… У одинокой сущности будет ключ, и он поможет открыть артефакт».

— Прямо поэзия… Или бред сумасшедшего, — скептически заметила я. — «Красная река»… И где, интересно, сия география находится? На звёздной карте или в голове у Мэттлока?

«Вот ты это и выяснишь. Похоже, он сам до конца не понимал, что это означало… Мэттлок сбивчиво тараторил, а потом скрылся в своей каюте, и больше я его не видел. Что было дальше – ты уже знаешь… А теперь цыц – я подключаю комнату обратно к системе… Теперь твоя очередь рассказывать – что с тобой приключилось в моё отсутствие? Софию я уже допросил с пристрастием, но хотелось бы услышать твою версию».

— Что со мной случилось?

Сколько времени прошло, сколько всего за это время случилось… Весь рассказ занял бы целую вечность, поэтому я скупо ограничилась парой фраз:

— Я побывала в Москве, потаскалась по Пиросу, оставила там Рамона и последние иллюзии об Альберте. Теперь и Врата возле Пироса закрыты, так что дороги туда больше нет. А Марк… Его убила Вера, — выдавила я, и её имя обожгло горло, словно кислота.

«Вера во что? Насколько я знаю, его убили террористы».

— Да не во что, а девочка, которая жила со мной в одной комнате в каптейнском интернате. Я тебе рассказывала о ней… Мир очень маленький, как оказалось. — Я вздохнула и закрыла глаза. — Сегодня вы подруги, а завтра она вступает в «Интегру» и раз за разом пытается тебя убить. Кстати, я нашла тебя на том же астероиде, что и её – Альберт дал наводку. — Я машинально повела затёкшими плечами. — Ума не приложу, откуда у него была информация, но если бы не он… Чёрт… Если бы не он, Мэттлок бы выжил. А его тоже больше нет – он невероятно странным образом появился в самый последний момент, чтобы спасти нас от гибели, а нашу затею – от провала.

«Очень, очень жаль. Хорошие люди уходят слишком рано», — появились и растаяли в воздухе буквы.

Дядя Ваня молчал. Даже буквы на стене погасли, и эта тишина была красноречивее любых слов. Он смотрел на меня – я чувствовала этот взгляд через объектив камеры – и, возможно, в его цифровом аду рождалась новая притча о предательства и смерти. Время ползло неторопливой улиткой, я смотрела в точку, а потом вспомнила про лежащую рядом со мной «таблетку», нацепила её на висок и мысленно попросила перечислить доступные функции умного дома.

Постепенно осваиваясь, я игралась с цветовым оформлением комнаты – освещение менялось с белого на аквамарин, с желтоватого на угольно чёрный, призывно-розовый уступал место сдержанно-бежевому. На просьбу включить телевизор голографическое полотно нарисовало фигуру пожилого мужчины в пиджаке и брюках, который стоял у старомодной зелёной школьной доски, испещрённой формулами. В углу значилась надпись: «6-й класс, Теория Поля».

… — Благодаря существованию интервала, который одинаков во всех системах координат, — монотонно вещал мужчина, — мы можем сформулировать, что суть Теории Относительности заключается в следующем: пространство и время образуют вместе неразделимый четырёхмерный континуум, в котором мерой расстояния между событиями служит квадрат интервала…

Мысленное усилие – и на голограмме цветастая компания забавных животных поскакала по дороге, напевая:

… — Играть во все игры нельзя одному ни мне, ни тебе, никому-никому, ведь столько на свете весёлых друзей, весёлых друзей…

Ещё один мысленный приказ – и в полутьме роскошно обставленных апартаментов возле камина появились двое мужчин. Сидя в кресле и покуривая трубку, один из них хриплым голосом заметил:

… — Ватсон, люди вообще очень ненаблюдательны.

— Все погружены в себя, — ответил второй таким тоном, словно нарочно проиллюстрировал свою мысль.

— Да. Но и о себе люди очень мало знают. Вот вы, например, Ватсон… Вы можете сказать, сколько ступенек на лестнице у нас в прихожей?..

Я отключила экран и погасила свет. В темноте, на стене, тут же проступили буквы:

«Зря. Отменное кино, тебе стоит посмотреть. В Конфедерации такого не сыщешь».

Я мысленно приказала открыть окно в комнате – и округлая стена сбоку от меня лопнула и расползлась в стороны, открывая скошенный прямоугольник лилового полотна за толстым стеклом. В завораживающей, девственно-чистой сирени не было ни единого облачка, ни малейшего движения, и я подумала, что это всего лишь декорация – ещё одна голограмма, а то и вовсе растянутый за перегородкой холст.

Лёжа на боку в полутьме, я упивалась собственным бессилием. Взгляд прилип к лиловому прямоугольнику, сознание то утекало в чёрную яму забытья, то выныривало обратно в это же место и время. А само время потеряло смысль. Минуты растягивались в резиновые часы, а часы спрессовывались в липкий, бесформенный ком. Я так и не смогла дождаться смены этой вечной сирени за окном на обещанную тьму. Даже ночь здесь оказалась ненастоящей. И единственным, что вносило разнообразие в моё возлежание в роскошной чистой койке – это периодические мелкие потряхивания да лёгкие толчки откуда-то снизу, из-под пола, будто кто-то огромный и неповоротливый ворочался в каменных недрах планеты. Словно я лежала на спине спящего великана, который вот-вот проснётся.

Наконец, сознание не выдержало, и я сорвалась в тёмный, беспокойный сон. Там не было картинок – только ощущения. Скользкие, ржавые стены коридоров, которые сжимались, словно тиски. И та самая дверь – облезлая, с прогнившей сердцевиной, за которой, – я это точно знала, – затаилось и поджидало меня что-то ужасное. Нечто, что уже видело меня однажды…

Деликатная трель выдернула меня из пучин дрёмы. Сбоку мерцал всё тот же лиловый прямоугольник. Снова раздался звук соловьиного напева, и на стене напротив меня сложились слова:

«Это дверной звонок. Там к тебе твои новые приятели пожаловали. Выглядишь, конечно, как после загула с пришельцами, но, думаю, они уже привыкли».

По мысленному велению дверь в дом открылась, и где-то внизу зазвучали приглушённые голоса. По лестнице приближались шаги- тяжёлые, уверенные и более лёгкие, размеренные. Через минуту стена растворилась, и в комнату вошли двое – Василий и профессор Агапов лучезарно улыбались.

— А вот и моя давняя слушательница, — сказал профессор, и его глаза зажглись за стёклами очков. — Здравствуйте, Лизавета. Видеть вас в сознании, а не в роли украшения интерьера – истинное удовольствие.

— С пробуждением, соня! — воскликнул Василий, широко ухмыляясь. — Что, надоело поди валяться, как султан турецкий? Как насчёт прогуляться, размять косточки?

— Если поможете мне сбежать из заточения, я буду только рада, — ответила я, с трудом скрывая улыбку. — А то я тут уже начала с потолком разговаривать.