Над головой, сквозь сгущающуюся дымку, зияло непроницаемое зеленоватое небо. По нему ползли бугристые комья зеркальных облаков, а ещё выше – тёмные, невесть как парящие глыбы, будто каменные острова в небесном океане. В чёрно-изумрудных прорехах колыхавшегося зеркала не было никаких признаков солнца. Тем не менее рассеянный свет окутывал то, что здесь называлось воздухом, растворялся в нём. На дворе стояла не ночь и не день, но было достаточно светло.

Я замерла на предпоследней ступени, меж двух миров. Прямо подо мной, в такт невидимому пульсу, темнел и светлел плотный растительный ковёр. Он не просто лежал – он дышал, и каждое его «волокно» было живым щупальцем, вкушающим воздух.

Ворсинки всех оттенков красного шевелились, вибрировали волнами, обволакивая металл трапа и с лёгким шипением отползая от моей тени. Казалось, он пробует воздух на вкус. Пробует меня. Справа в сером тумане исчезала ровная рубиновая гладь то ли озера, то ли залива, нарушаемая пузырями, что вспучивались на поверхности. Вдалеке громко и маслянисто булькнуло, мощная белёсая спина едва показалась на поверхности и тут же скрылась, плеснув широким плавником. Круги расходящихся волн лениво поползли в стороны.

Огромный водоём стал пристанищем для Врат, которые надёжно охранялись гигантским водоплавающим. Вот он, скрылся под водой, терпеливо сторожа свои владения, не подпуская чужаков к оставленному кем-то переходу в иной мир. В иной ситуации я, наверное, сказала бы, что в наш…

Я сидела на предпоследней ступени, не решаясь ступить на красный ковёр. Он выглядел так, словно мог затянуть, переварить и не оставить костей. «Что ж, достойный финал», — мелькнула усталая мысль.

Я спрыгнула.

Верхний слой почвы поддался, окутал подошвы ботинок, но вопреки ожиданиям, я не провалилась и даже не погружалась глубже. Ощущения были необычными, будто стоишь на рыхлом слое едва схватившегося теста, под которым мягко пружинит накачанная воздухом резиновая подушка.

Несколько шагов по поверхности… Она охотно отпускала подошвы.

— Можно передвигаться? — спросил прямо в ухе электрический голос, и я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— Старый, ты чего так пугаешь?! — воскликнула я.

— Это ты в последнее время как в воду опущенная, — проворчал дядя Ваня. — Связь в скафандре встроенная. Или ты хочешь в полном одиночестве шататься?

— А что, плохая идея? — буркнула я и кое-как оторвала взгляд от живой земли.

Браслет показывал направление на холм, прочь от исчезающего в тяжёлом тумане озера, со стороны которого даже сквозь ткань скафандра ощущались порывы ветра. В отдалении в облаках отражалась лишь молочная пелена, тающая вдали.

Оскальзываясь, я взобралась на возвышенность и огляделась. Из уходящей вниз под небольшим уклоном почвы тут и там торчали рощи многометровых разлапистых кораллообразных растений, что упруго покачивались в такт накатам холодного аммиачного ветра. В земле виднелись маленькие холмики, похожие на кротовые норы, из которых вверх поднимались струйки сизого пара и периодически с хлюпаньем вырывались фонтанчики мутной жидкости.

Минус сорок девять – и ни одной снежинки, ни пятнышка льда. Лишь туман, что отступал, оставляя после себя гигантские кораллы.

Вдалеке, смазанные туманной дымкой, колыхались смутные тени. Вот и первая фауна. Летающие существа, разнообразием форм напоминавшие воздушных змеев, висели в вышине. Многоугольные туловища с мощными толстыми крыльями-стеблями, переходящими в тело с россыпью глаз на верхушке утолщения, то зависали на месте, то смещались вбок – и снова зависали. Они держались на расстоянии, не приближаясь, и внимательно за мной наблюдали.

— Местные птицы, что ли, — пробормотала я.

— Скажи, что ты видела? — спросил дядя Ваня.

— В смысле?

— Ты трогала артефакт, — пояснил старик. — Было похоже, что ты спишь, но биометрия отличалась от показателей, которые характерны для сна. Что-нибудь необычное почувствовала?

— Это мало что тебе скажет, — нахмурилась я. — А ты, значит, за мной следил?

— Если ты собираешься работать со временем, тебе нужно с чего-то начать, — произнёс дядя Ваня. — Я не знаю, как это работает, но уверен – если будешь менять свойства времени, их для начала нужно описать и понять, как можно на них влиять, насколько это вообще возможно… Научный метод – наше всё… Есть идеи, что ты будешь делать со временем?

— Я пока ничего не знаю. Да и вряд ли здесь сработает этот твой научный метод…

— У меня только одна просьба – будь осторожнее с артефактом. Время – это полотно. Если неаккуратно дёрнешь нить, всё развяжется.

— Уж ты мне не дашь напортачить. — Я усмехнулась. — До тебя мне ещё расти и расти… Вы с Верой не хулиганьте тут в моё отсутствие, — предупредила я.

— Ты как ушла, я её сразу отключил от питания. Надо бы её вообще убрать куда-нибудь… А ты особо не гуляй, — напутствовал старик. — Самодеятельности не нужно. При малейшей опасности сразу возвращайся. А я, если ты не против, посмотрю через камеру на твоём шлеме…

Замедлить время, остановить, перемотать. Изменить его свойства… Это всё позже. История первой пластинки не выходила у меня из головы, и я с нетерпением ждала момента, когда снова смогу прикоснуться к ней. Перед глазами всё ещё возникал чёрный шар, висящий в оранжевом небе. Антипод закатного солнца, его полная противоположность.

А память тем временем возвращала закаты и рассветы, встреченные в больших, открытых мирах. Они стали теперь далёким прошлым, и я уже не могла вспомнить, когда в последний раз видела закат. Пещеры, подвалы, тесные комнатушки и безжизненные зубья скал были моим миром целую вечность.

Ещё я вспоминала человека, что перед неминуемым превращением в чудовище рассказывал о своей любви к закатам и сетовал на то, что не уделял внимания рассветам. По-моему, он был архитектором…

Почему закаты так гипнотизируют?

Может, потому, что переход от света к тьме – долгожданное облегчение? Впереди – покой. Сон, этот младший брат смерти. Метафоричная смерть, завершающая цикл… чтобы утром начать всё снова.

Мы тонем во сне и во тьме, раз за разом, достигая дна своего цикла, чтобы вынырнуть вновь. Каждый человек – в своём собственном ритме, заданном эволюцией и движением светил, воспринимаемым органами чувств…

Более того. Нельзя смотреть прямо на солнце. Но когда оно собирается уходить, его лучи становятся терпимее. Можно водить взглядом по небосводу, оставляя на сетчатке белые пятна от яркого света. Рисовать ими причудливые узоры. А потом, когда солнце опускается всё ниже, краснеет, преломляя свои лучи атмосферой – в самый последний момент, уходя на тот бок планеты, можно встретиться с ним взглядом. Стать ближе к иному порядку вещей, живущему при этом в той же самой системе законов и правил. Увидеть его воочию таким, каков он есть. Этот миг краток, но его не перепутаешь ни с чем…

Я почувствовала вибрацию – низкую, на грани слуха, от которой заныли зубы. Потом он обрушился – басовитый, словно гудок теплохода, звук, проникающий через скафандр и пробирающий до костей. Странные птицы как по команде бросились врассыпную. Рефлекторно кинувшись на землю и задрав голову, я пыталась высмотреть источник звука в вышине, и через мгновение прямо в воздухе соткался мерцающий силуэт. Продолговатое тело обретало очертания, открывая глазу внутренние органы под прозрачной кожей – причудливое переплетение трубок, пульсирующих мешочков, жил и сверкающих проводов.

Трубя, словно в рог, гигантский полупрозрачный скат спускался с небес. Брюхо его вспучилось, и вниз, в стороны устремились светящиеся плети. Они молниеносно пробивали воздух в погоне за хаотично мечущимися птицами.

Вот одно из щупалец вцепилось в белёсую тушу, обхватило её кольцами и сжало, ломая лучи-крылья. Короткий пронзительный вопль всколыхнул мир вокруг. Скат махнул крылом и пошёл на разворот, а щупальца одно за другим втягивались в его брюхо, занимая места под прозрачной кожей. Гул иерихонской трубы оборвался, спустя несколько мгновений свечение ската поугасло, а сам он растворился в воздухе – как не бывало.