Постепенно стихали удары гигантских животных по металлическому телу корабля, и вскоре звери совсем успокоились. Может, увлеклись кем-то ещё…

— Вот тебе и пионеры неизведанных миров, — пробормотала я, стараясь не обращать внимание на схватывавшуюся на щеках кровь.

Лежащий рядом рюкзак не оставлял мне никакого выбора. Как и вся ситуация. Будучи загнанной в угол с запасом кислорода на несколько часов, я была вынуждена сделать только одно – всё же узнать то, что скрывала первая пластинка. Догадки сами строились одна за другой. То ли артефакт показывает мою предыдущую жизнь, то ли открывает происхождение того самого механизма, из-за которого вся моя жизнь пошла под откос. Справедливости ради, жизни полумиллиарда человек вообще оборвались…

Соблазн пощупать другие пластинки был велик, но ограниченное время напоминало о себе, поэтому я решила продолжать изыскания в выбранном направлении. Но сначала нужно осмотреться.

Я выбралась в коридор и в первой попавшейся каюте обнаружила скелет в остатках парадной формы с лежащей рядом фуражкой. На весьма неплохо сохранившемся синтетическом ремне с металлической пряжкой висел кортик. Похоже, капитан. Собственной персоной. Ржавая ручка и потрескавшийся футляр неплохо сохранились, в отличие от практически сгнившего блокнота, что сжимал в руках посечённый кристаллами мертвец. Более подробный осмотр скелета показал отверстие в височной кости и покрытый коррозией пистолет в углу.

Стянув с мертвеца ремень, со всем найденным добром я вернулась к артефакту, выложила хлам на пол и перетянула скафандр выше запястья. Предстояло снять перчатку и прикоснуться к ледяному металлу. Мысль об этом поднимала из памяти воспоминание о невыносимо ярком сиреневом свете и боли. Совершенно иной. Такой, которой не было никогда ранее или после…

В гробовой тишине чужого корабля, под аккомпанемент собственного учащённого дыхания, я прикрыла глаза и съёжилась в углу. Бежать было некуда. Оставался только один путь – вглубь. Скинув перчатку, я почувствовала леденящий холод металла. Пальцы, почти без воли, сами потянулись к пластинке.

— Ну что ж, — прошептала я в темноту, — покажи мне самую главную историю. Ту, ради которой всё это началось…

… Прежде, чем описывать время, нужно было ответить на вопрос, об который разбивается любая убеждённость: зачем?

Зачем не принять Вселенную такой, какая она есть? Смириться. Разобрать пространство на удобные для каталогизации атомы, измерить, а время – признать непостижимым абсолютом, подстроившись под него с помощью чисел и интервалов? В искусстве приспосабливаться человеку, увы, нет равных.

Нет.

Не может человек позволить себе остановить познание. Иначе он утратит свою суть – этот вечный поиск выхода из цикла до его завершения. Избежать неизбежного. Если процесс познания бесконечен, рано или поздно и эта задача будет человеком перед собой поставлена…

Один писатель сравнил жизнь со щелью света между двумя вечными, абсолютно чёрными бесконечностями. Но пугала из них лишь одна – та, в которую мы летим со скоростью четырёх с половиной тысяч ударов сердца в час. Та, куда время ведёт нас за руку, как строгий провожатый, к последнему порогу.

Человек не будет собой, если не попытается стать хозяином времени, а не наблюдателем…

За прозрачным обзорным стеклом над линией горизонта вздымалась полусфера объекта Т-1 – гигантский бездонно-чёрный шар терраформера, который казался окном в ничто, – вернувшийся своим ходом из путешествия длинною в десятки миллионов лет.

Ни в какое кино я, конечно же, не пошла. Нужно было пообщаться с Тонио, который вот уже три часа не отвечал на входящие вызовы. Ни технической команде, ни Курту, ни мне. При этом он был исправен и передавал в центр управления накопленный массив информации. Семьдесят кветтабайт, в которых были заключены журналы обработки пяти планет в течение почти двадцати тысяч лет…

Принцип древовидности времени был безжалостен: чтобы увидеть плоды своих действий, нужно было остаться в прошлом и жить в нём. Но Тонио нашёл способ обойти это правило.

Время было не рекой, а кроной дерева. Но каждый миг эта точка даёт трещину, рассыпаясь на веер новых побегов, новых «завтра» и «секунду спустя». И нельзя прыгнуть на другую ветвь – можно лишь вырасти до неё, пройдя весь путь по стволу.

Посредством взаимодействий. Словами, касанием, излучением, гравитацией…

Но если сделанные вами изменения никак не затрагивают пространство вашего отбытия, время отбытия в свою очередь останется в том же виде, в котором вы его покинули. Вы можете дожить до него, а затем вернуться в пространство мгновением позже, избежав непредсказуемого временного парадокса.

Именно так поступил Тонио, породив иное будущее для пяти ближайших экзопланет, но ограничив своё влияние на историю Земли до пренебрежительно малого.

Искусственный интеллект, мыслящая машина управляла титанической автономной конструкцией, вела её по пределам обозначенного планом сектора пространства в поиске заданных планет, на которых можно было запустить процесс зарождения жизни, чтобы века естественной эволюции породили всходы из этих робких семян.

Т-1 повисал над очередным холодным шаром и терпеливо, век за веком, творил будущее. Обогащал атмосферу, нагревал поверхность, распыляя семена жизни в безжизненных пустошах. Его оболочка, бывшая материей и энергией одновременно, впитывала всё: жар далёких звёзд, песнь гравитационных волн, шёпот реликтового излучения – и конвертировало всё это в жизнь. Он был алхимиком, превращающим пустоту в сад. А потом перемещался к следующему камню. И повторял. Снова. И снова.

После того, как задача сотворения миров была выполнена, автономная машина вышла в далёкий космос и в режиме полной гравитационной и лучевой невидимости ждала миллионы лет, чтобы к назначенному времени вернуться в исходную точку, к границе облака Оорта. Оттуда Тонио двинулся бы к Марсу, на новый фронт работ…

И, как я выяснила из телеметрии, директор Ланге солгал. Он в обход всех протоколов изменил инструкции. Т-1 вышел из спячки раньше срока. Не на границе облака Оорта, а гораздо ближе – в нескольких часах от Земли…

* * *

Гибель Земли была предрешена задолго до нашего проекта. Глобальное общество, где кучка денежных мешков променяла будущее вида на личную роскошь среди растущих трущоб, не могло закончить иначе.

Мир не просто умирал – он сгнивал заживо. Биосфера, эта тонкая плёнка жизни, сморщивалась и отслаивалась, как старая краска. Пресная вода превращалась в едкий бульон из тяжёлых металлов и патогенов. Воздух – в ядовитый, колышущийся кисель, в котором даже птицы забыли, как петь. А они, слепцы, всё играли в свои игры, пока потолок не начал обрушиваться им на головы.

Температура ползла вверх, ледники таяли, почва пересыхала. Воздух отравлялся, потеряв способность к самоочищению. Жизнепригодных зон становилось всё меньше, пока не стало опасно просто выйти на солнце. В раскалённой, обедневшей атмосфере незащищённая кожа за считанные минуты покрывалась ожогами. Люди превратились в затворников.

Пыльные гетто под гнётом англо-хазарской империи засасывали в нищету всё новых людей. Человечество проживало каждый день как последний, погрузившись в инфантильную суету. Самые прозорливые понимали: на Земле люди были обречены.

Но человеческий дух не сдаётся. Пока одни предавались суете, другие – лучшие инженерные умы – десятилетиями возводили в тундре автономные города-убежища. Рециркуляция воды и воздуха, гидропонные фермы и глубоководные скважины обеспечивали в таких городах сравнительно комфортное существование…

Города задумывались в первую очередь как научные сообщества, которые должны быть обеспечены всеми ресурсами для многочисленных проектов по спасению человечества. И заниматься нужно было всеми проектами одновременно, начиная с обводнения пустынь и заканчивая роями автоматических сборщиков мусора. Правящая олигархия, впрочем, тоже не остались в стороне, и вместе с инвестициями в очередь на переселение в комфорт выстраивались владельцы заводов, газет и пароходов.