Я вспомнила Софи. Представила, как она, не зная сна, целыми днями сидит у моей койки под писк аппаратов. Милая Софи, я знаю, ты меня поймёшь. Ты примешь любой мой выбор. Но ты так устала… Потерпи. Скоро всё кончится.

… — Помнишь Игнасио? — Голос Софи прорезал звёздный мрак. — Он открыл школу единоборств. Для потерянных людей. Там у него всякие бедолаги, наркоманы, бездомные… Они бросают дрянь и становятся людьми. Открыл школу после твоей… расправы над теми наглыми арабами… Подумать только – я же перепугалась до смерти, а он вдохновился, как какой-то мальчишка. Ты вдохновила идеалиста. А мне… мне не хватает такой простой веры. Жаль, ответить ему не могу. Связь тут односторонняя…

Ритмично пиликал прибор. Тяжело дышала машина, наполняя лёгкие кислородом и избавляя их от углекислого газа. Софи немного помолчала, а затем продолжила:

— Папа писал. Ждёт меня домой. Говорит, неважно, кого я выберу. Важно, что я его дочь. — Она вновь замолчала. — Слушай, а может, ну её, эту космическую романтику? Осядем с тобой где-нибудь в тихом уголке, переберёмся к берегу океана… Где нет воя этих чёртовых кораблей…

… Голос растворился в искрящемся ночном небе. Я сидела на скамейке у крыльца с раскрытой книгой и дочитывала последние страницы под рассеянным светом из оконца. Дочитаю и пойду домой. Дочитаю и пойду…

«… — Вот мы и пришли. Дай мне сделать ещё шаг одному.

И он сел на песок, потому что ему стало страшно.

Потом он сказал:

— Знаешь... Моя роза... Я за неё в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У неё только и есть что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира.

Я тоже сел, потому что у меня подкосились ноги. Он сказал:

— Ну… Вот и всё…»

… — Лиза, как думаешь, что сильнее – смерть или любовь? — раздался над самым ухом голос, вырывая меня со страниц книги, и я подняла взгляд.

Рядом на скамейке сидел Отто, мой добрый интернатский товарищ. На нём была тёмно-синяя рабочая роба, а на коленях он держал белую подушку. Самую обычную подушку, набитую перьями. Внимательно глядя на меня, он ждал ответа.

— Смерть, — выдохнула я. — Она всё меняет. Всё, что было важно, становится прахом. Она забрала у меня всех, и я ничего не смогла сделать.

— Но ведь смерть – это просто прекращение жизни. — Отто потёр затылок, словно помогая себе сформулировать мысль. — Какая сила в том, что что-то было, а потом вдруг перестало быть? Вот любовь – огромная мощь. Она творит шедевры, любые сложности ей нипочём… Мы ведь не исчезаем, пока нас кто-то любит и помнит, даже если нас настигла смерть…

— Может, ты и прав, Отто, но я знаю только смерть, — сказала я. — Я так хорошо изучила её, узнала со всех сторон, прониклась ею. А моя любовь к смерти делает её… абсолютной, — выдохнула я последние слова, и дыхание смерти, ледяное облачко пара поплыло над ночным пшеничным полем.

— Значит, ты хочешь к ней? — спросил мой друг. — К своей любви?

— Пожалуй, так, — согласилась я. — Не могу же я вечно бегать от своей любви. Однажды придётся шагнуть ей навстречу.

Чувство упокоения сливалось воедино с гнетущим ощущением неизбежности. Бесконечные, озарённые то ярким солнцем, то незнакомыми звёздами поля и рощи вокруг дома были пустынны – только шумел одинокий ветер среди колосьев. Здесь, среди своих старых воспоминаний я никого больше не встретила и никогда не повстречаю. Этот мир был пуст. Он был только моим. И единственным местом, где я ещё не побывала, оставался дом. Но когда-то всё равно придётся вернуться туда – и увидеть лица.

Я не видела, но точно знала – за тонкой дверью, у обеденного стола сидят мама с папой и о чём-то беседуют. Рядом с третьим, пустующим местом стоит ещё одна полная супа тарелка, а под столом, подложив лапы под морду, разлёгся Джей. Вот он поднял голову и высунул смешно подрагивающий язык. Он смотрит на дверь и ждёт – он знает, что я здесь. Как все собаки в мире, он чувствует хозяйку задолго до того, как она покажется на глаза. Джей терпеливо ждал. Мой дом ждал.

— Мне пора, Отто.

Я закрыла недочитанную книгу, встала и взялась за деревянные перила…

… — Я так по тебе скучаю… — прошептало небо. — Без тебя так одиноко... Держу твою руку. Холодную. Но я ведь знаю – ты всё чувствуешь. И лоб такой сухой… Должна же быть в этом мире хоть капля справедливости… Хоть капля… — Небо всхлипнуло, голос ветра дрогнул. — Хотя бы малость… Ладно. Я ненадолго. Пойду посплю. Скоро придёт доктор, а я вздремну и потом снова вернусь, договорились?..

Ветер прокатил по полю бескрайнюю тёмную волну и стих.

Я готова. Наконец, я готова, что бы там ни было, что бы меня ни ждало. Я буду отогревать их лица своим дыханием. Целую вечность, если потребуется.

Третья ступень, четвёртая, пятая… Деревянный порог был прямо передо мной…

— Так что сильнее, Лиза? — раздался позади скрипучий голос Мэттлока. — Смерть или любовь?

— Я не знаю, — ответила я. — И не хочу знать. Единственное, чего я хочу – это наконец вернуться домой и встретиться с родителями – какими бы они ни были.

— С родителями… — пробормотал профессор. — Тебе не интересно, почему мы все – тут, снаружи, а они – ни разу не вышли?

Я обернулась. У крыльца стояли все мои воспоминания. Слегка сгорбился седой профессор в своём старомодном костюме, очках в простой оправе, с тросточкой на запястье. Марк, сунув руки в карманы, стоял с напряжённым ожиданием на щетинистом лице. Элизабет Стилл в пилотской куртке с меховым воротом держала на руках младенца, укутанного в белоснежные пелёнки. Стояли бок о бок рыжий Руперт и высокий сухощавый Отто, чем-то неуловимо похожие друг на друга, словно братья… Все они – даже кроха Рамон в смешном чепчике и с соской во рту – внимательно смотрели на меня.

— Я знаю, почему. — Я обвела взглядом эту большую и странную семью, которая сопровождала меня всю вечность в золотистом пшеничном поле, пока я наматывала круги вокруг своего дома. — Мама с папой остались дома и ждали меня, но тогда я не пришла, и они замёрзли. И они до сих пор ждут. Теперь я наконец свободна и могу встретиться с ними.

— Ты уверена, что знаешь, что за этой дверью? — спросил Марк.

— Мой дом, что же ещё?! — воскликнула я. — Моя семья!

Повернувшись к двери, я сделала шаг и потянулась к бронзовой рукояти.

— Прежде, чем ты откроешь эту дверь, ты должна дать себе правильный ответ, — тихо, но настойчиво сказал Мэттлок.

— Я не хочу, профессор! Пожалуйста! — взмолилась я. — Я устала! Устала от вопросов и ответов! Я просто хочу, чтобы всё кончилось!

— Лиза, ещё не поздно всё исправить, — сказал Марк.

— Что?! Что я могу исправить?! — Голос мой сорвался на крик, отчаяние забилось в груди. — Я ничего не исправлю, я всё потеряла! Я никого из вас не смогла спасти, вы все умерли и теперь бродите за мной по пятам! Я любила и до сих пор люблю вас всей душой, но я не могу так больше! Оставьте меня наконец в покое!

— Зачем ты так? — тускло обронила Элизабет Стилл. — Неужели ты ещё не поняла? Мы живы, пока ты нас помнишь.

— И что с той памятью, когда всё исчезнет?! Когда исчезнет сама память?!

Ладонь легла на рукоять. Они там, внутри, за дверью. Улыбаются. Джей в нетерпении колотит по полу хвостом. Ведь так? Они же действительно там?

… — Я помню твои… Нет, не последние… Твои слова – ты сказала, что любишь меня, — шептала ночная тишина голосом Софи, роняя на спелые колосья солёные капли дождя. — Ты так долго молчала… Я уже не надеялась, но ты всё-таки сказала это…

Разве я говорила, что люблю тебя? Та, что это сказала, была безнадёжно далеко от меня. Нас связывала не любовь, а гравитация…

И в этот момент я почувствовала. Не здесь, а там, вдали – её слезу. Горячую каплю, упавшую на невозмутимое, безмятежное, словно у покойницы, лицо.

… — А я… я не могу без тебя, — выдохнула она. — Я исчезаю…

… Что-то жарко и больно вспыхнуло груди, тысячей молний сверкнуло страшное осмысление: вернувшись домой, я останусь там навсегда. Дом – это конец, тишина, небытие, и я больше никогда, никогда, никогда не увижу мою Софи.