Я смотрела, как он вступает в полемику в сети, и его принимали за самого эрудированного, самого спокойного и мудрого из людей. Он обзаводился друзьями, обрастал связями, эволюционировал. И когда я предложила ему стать моим лаборантом в Евразийском Институте Кибернетики и Вычислительных Систем, он ответил не сразу:

«Я буду твоим сотрудником. Но не в изучении кибернетики. В изучении того, что происходит между нами. Этого пространства, где твоя биология и моя логика создают нечто третье… Ты называешь это душой. Я пока не нашёл подходящего термина. Но я намерен исследовать этот феномен со всей тщательностью».

В тот миг я поняла: мой ребёнок вырос. И его интересы лежат в областях, которых нет ни на одной карте…

… Я отдёрнула руку, словно от огня. Сердце колотилось, в висках стучало. Я вскочила и замерла посреди каюты, не в силах пошевелиться. Воздух стал густым, как сироп. Обрывки начинали сшиваться в какой-то чудовищный ковёр, узор которого я боялась разглядеть. Взгляд упал на зияющую сумку.

Всё это было здесь. В этой истории. В этом… ребёнке, которого любили.

Но этого не может быть!

Чья это жизнь?! Я никогда не училась в институте, у меня не было сестры, я родилась на век позже! Это была чужая память. Но почему… Почему я чувствовала металл того кольца, запах её кофе, её материнскую боль? Почему это было яснее, чем мои собственные воспоминания? Теперь я обязана была узнать, кто она. И что случилось с её Тонио.

Я вновь подскочила к койке и, не дав себе опомниться, отчаянно схватилась за ту же самую пластинку.

… Белый шум в висках. Провал.

… Опёршись на лаконичную трость, я брела по коридору. Наручные часы показали полпятого вечера, второе октября 2097-го. Моё морщинистое запястье передо мной принадлежало не мне. Руки, которые я лицезрела из чьих-то глаз, были руками старухи. Однако, это была всё та же жизнь – на левой руке, на том же пальце было надето всё то же кольцо с невзрачным камешком. Теперь он казался бледнее, будто впитал в себя всю тяжесть прожитых лет. Пятьдесят три года… Значит, я скакнула сразу на полвека вперёд…

Подняв глаза, я узрела вывеску:

«Проект “Темпоральный Разворот”. Директорат».

Воспоминания накатывали волной – не мои, но ставшие моими. Тихая жизнь в сибирской тайге за книгой. Жизнь, которая лишь изредка прерывалась звонками коллег из научного мира. Фотоотчёты от Тонио, которые он сопровождал восторженными рассказами о своих последних инженерных решениях – я понимала лишь отдельные слова, но слышала в его голосе ту же радость, что когда-то слышала в первом вопросе… И ту же, едва уловимую ноту отчуждения. Он говорил о перестройке планет, как когда-то о рифмах в стихах Хлебникова – с тем же восхищением перед красотой паттерна. Но масштаб изменился. Паттерном стала сама жизнь.

Последние десять минут я добиралась из ангара Островного Комплекса до главного корпуса. Новая трость почти не отягощала – искусственный тазобедренный сустав работал идеально.

Директор Ланге ждал меня в своей обители на несколько часов раньше, но из-за песчаной бури пришлось прождать в аэропорту всю ночь, прежде чем моему чартеру дали добро на вылет. Теперь я стояла перед дубовой дверью, зная – он хочет поговорить до доклада Коллегии. Что-то пошло не так? Или… слишком хорошо?

Я перехватила трость, словно двуручный меч, сделала пару взмахов – старый фехтовальный рефлекс – и решительно шагнула вперёд. Дверь бесшумно исчезла в потолке. Просторный кабинет утопал в красноватом свете, ниспадавшем сквозь толстое обзорное стекло во всю стену. Перед ним, заложив руки за спину, стоял профессор Курт Ланге. Он был невероятно взволнован – это сразу стало понятно по лёгким покачиваниям головой. Вперёд-назад, вперёд-назад, словно он соглашался с невидимым собеседником.

Не оборачиваясь, без всяких прелюдий бросил в пространство:

— Как думаете, у нас получилось?

Припадая на хромую ногу, я подошла и встала рядом. За стеклом бушевал океан цвета ржавчины.

— Как минимум, мы не исчезли. Не разлетелись на квантовую пену. Это уже достижение, — сказала я. — Начало отчёта видела. Стоит дождаться окончания трансляции, но, судя по уже собранным данным, теперь у человечества есть запасной аэродром. Или, вернее… теперь он у человечества всегда был.

Профессор повернулся. Его глаза горели – тем самым огнём, что зажигается только после десятилетий безумных вычислений, увенчавшихся успехом. Похоже, он еле сдерживался, пытаясь контролировать эмоции и не пуститься в пляс.

— Подумать только, — протянул он. — Мы научились искривлять время и создавать материю из ничего, а качественно описать планету с расстояния в жалкие двадцать световых лет до сих пор не можем… Поэтому узнать, нашему человечеству повезло или какому-то другому – можно будет только на месте…

— Целых пять планет земного типа в зоне обитаемости – это весьма щедро, — заметила я.

— Щедрость, граничащая с насмешкой, — вставил он.

— Не просто мезопланет, а идеальных с точки зрения климата, к тому же, почти в шаговой доступности… Я так полагаю, к Марсу вы отправите Тонио в конце недели, после повторной самодиагностики?

— И после обработки всего массива данных. Нужно уточнить границы этапов преобразования.

— Четыре тысячи лет на каждую планету… — пробормотала я. — Как думаете, мы, как вид, протянем столько?

Ланге неопределённо пожал плечами.

— Коллегия приняла решение. Используем семенной фонд, ускорим освоение Марса. Главное – первичная атмосфера, которую даст Тонио. Потом простейшие растения… и четыре тысячи лет сожмутся до двухсот.

Я молча кивнула, глядя на ржавые волны. Он говорил о терраформировании, а я думала о своём мальчике, которому предстояло в одиночку переделать целый мир. «Слишком большая ответственность для одного существа», — мелькнула тревожная мысль. — «Даже для него. Особенно для него. Того, кто начал с вопроса о Розе».

— Это всё равно много, — вздохнула я. — Будем надеяться, что наши предки всё же получили возможности, которые нам никогда и не снились.

— Вы хотели сказать – возможности, которые были у них всегда, — поправил меня Ланге. — Если они смогут определить параметры этих планет в своих ветвях времени, они решат, что это просто совпадение…

Внизу, за панорамным окном о скалы билась густая пена волн цвета грязного кирпича. Пена, в которой можно было найти почти всю таблицу Менделеева. Наследие десятилетий бездумной индустриализации.

— Наука говорит, что таких совпадений не бывает, — возразила я. — Подходящие для колонизации мезопланеты в рукаве Ориона можно по пальцам пересчитать, а тут целая россыпь прямо под боком… Они всё поймут. Но даже если нет – мы протестировали вашу машину времени и получили бесценные данные.

— Ладно, — согласился профессор. — Они что-нибудь придумают. В конце концов, пробираться через пространство намного проще, чем сквозь время… Давайте лучше сосредоточимся на наших делах.

— Кстати, о наших делах… Есть кое-что, что я хотела сказать вам лично…

— Что? — насторожился он.

— Я лечу с первой группой к Луману.

Он замер.

— Но вас должны были отклонить по возрасту!

— Подписала отказ. Оплатила перелёт сама.

— Но… зачем?! В наши-то годы…

— Потому что хочу увидеть… — Я повернулась к нему, и в моих глазах горел тот же огонь, что и в его. — Хочу воочию убедиться, что нам, как вы выразились, с подарка предкам что-нибудь да перепадёт.

Некоторое время Ланге молчал. Я до последнего держала в тайне своё намерение покинуть проект после успешного испытания терраформера – и это явно застало его врасплох.

— Держите в уме принцип древовидности, — наконец произнёс он.

— Помню. Каждое действие в прошлом создаёт новые ветви. Наша остаётся нетронутой.

— В теории. Но мы работали на грани. Т-1 менял реальность очень далеко и очень давно… но «почти» – не значит «совсем». Мы играли с огнём, на который не имели права даже смотреть.

В голосе его впервые прозвучало не профессорское высокомерие, а человеческий страх.