— И что со мной теперь будет? — Мысли путались, я физически ощущала в голове что-то чужеродное.

— В худшем случае, как и любой механизм, твоё тело откажет, — пожала плечами девушка. — Но я верну тебя обратно – если, конечно, нам удастся сейчас отбиться… Здесь очень многие прошли через замену тела и перезапись сознания, включая моих сотрудников. Смерть меняет людей. Делает их более прагматичными, нацеленными на результат. Лишает страхов… Пожалуй, единственное, что мы пока ещё не научились восстанавливать – это душу. Но если она бессмертна, ей это ни к чему.

София таинственно улыбнулась – а я, переваривая сказанное, уже подсознательно пыталась найти в ней что-то, что отличает ещё человека от уже не-человека. Казалось, на меня смотрят глаза, лишённые неосязаемого, неуловимого, но жизненно важного. Может быть, пресловутой души?

— Значит, у вас здесь фабрика по производству людей? — спросила я.

— Производственно-исследовательский комплекс, — утвердительно кивнула она. — Полный цикл от проектирования до серии. Людьми, впрочем, их можно назвать с натяжкой. Но всё это… — Она обвела рукой пространство вокруг себя. — Покроет любую механизацию, как бык овцу.

— И скольких клонов вы уже наклепали? — Я представила себе шеренги совершенно одинаковых людей. Взаимозаменяемых, ведомых заранее настроенной программой. Нажми на кнопку, и конвейер выпустит ещё одного человека без признаков человечности.

— За те полгода, что я тут работаю – порядка ста тысяч единиц одних только гражданских моделей, в том числе с функциями удалённого управления, — ответила София. — В последнее время комплекс работает на военные нужды, так что сейчас на моём участке шесть тысяч сверхсолдат. Обеспечат любую сухопутную операцию.

— Вы тут, значит, решили поиграть в богов? — уточнила я. — Возомнили себя творцами и делаете людей под любые нужды?

— Мы с тобой довольно далеки от религий, — заметила девушка. — Насколько этично создавать человека не естественным образом, а искусственным? Будет ли это ещё человек или уже что-то, лишь отдалённо похожее на человека? На эти вопросы пусть отвечают философы будущего, а мы пока займёмся спасением этого самого будущего.

— Вы чудовищно много на себя берёте, — прошептала я.

— Прости, я иногда забываю, что ты не помнишь последние годы, — с нотой сочувствия в голосе промолвила София. — А ведь только вчера я тебе об этом рассказывала… Помнишь заразу, которая выкосила Пирос в прошлом году? Не помнишь… Эти безнадёжные идиоты завезли на Землю инфицированных и решили немного улучшить вирус, хотя, казалось бы, куда уже совершенней? — Взгляд её стал отстранённым, отсутствующим. — Не вирус, не бактерия, а неведома зверушка… Заразность кори, летальность – сто процентов, инкубационный период – минуты, и никакого лекарства. А теперь ещё и передаётся воздушно-капельным путём. Bellissimo. Десять из десяти… Они даже научный термин придумали для заражённых. Ксероантропы. Он, конечно, витал в воздухе. По-гречески «ксерос» – это «сухой», ну а «антропос», собственно – «человек».

Она смотрела на меня, а я пыталась осознать, что мир, который я едва помнила, возможно, уже мёртв. И единственные, кто пытался его спасти – это безумцы, играющие в богов в подземном убежище. Окружающее казалось мне странной безумной игрой, и её нельзя было ни остановить, ни покинуть. Или, быть может, это сон, и я сейчас проснусь?

— Появляясь на свет, такой микроорганизм не остановится, пока не сожрёт всё, — продолжала девушка. — Любые меры предосторожности, заборы и инструкции для персонала – лишь временные преграды. Это было понятно с самого начала… Готова поспорить, на Земле теперь творится примерно то, что ты видела на Пиросе год назад. Те, кто успеют перебраться на Каптейн, получат лишь временную передышку…

— Сейчас какой год? — недоверчиво прищурилась я.

— Две тысячи сто сорок шестой.

Да, год назад… Год назад? Если принять всё за чистую монету, это значит… что целый год выпал из моей жизни. Как и семьдесят шесть выпавших из памяти убийств – по одному в каждые четыре дня…

Она снова смотрела на меня. Я силилась разглядеть ложь в её глазах, но её там не было. На лице её застыла борьба усталой жалости и ощущение необходимости хотя бы попытаться.

Вновь её ладонь, затянутая в латекс, коснулась моей щеки – тёплая, но безжизненная. Прикосновение Софии теперь казалось почти материнским.

— Я не меняю тело без крайней нужды, — прошептала она. — Я бережно храню каждый ожог, что ты мне нанесла. Каждую рану. Потому что и эта боль – тоже ты.

И я, обессиленная, перестала сопротивляться. Её прикосновение не было болью – впервые за долгое время. И я отчаянно жаждала любого чувства, кроме всепоглощающего опустошения.

Я с трепетом подалась вперёд. Её пальцы перебрались с моей щеки в волосы, неласковые и властные. Не притягивая, а фиксируя, будто готовя к казни. Или к последнему причастию.

— Дыши, — приказала она, и её губы обожгли меня не поцелуем, а укусом, в котором не было ни похоти, ни ненависти. Только холодный, методичный ритуал – и для неё он был слаще любой страсти.

Я вдохнула, и в лёгкие ворвался её запах – смесь сладкого каучука, нежной кожи, стерильного мыла и едва уловимой, приторной пыли распада. Запах Ковчега. Нашей общей могилы. Её рука легла на мою грудь, поверх бесчувственной ткани белья, прижимая к спинке капсулы.

И я позволила. Позволила ей вскрыть эту финальную иллюзию близости скальпелем своего прикосновения.

Это была не ласка, а последняя инвентаризация перед тем, как пустить ценное сырьё в переплавку. Её дыхание согревало кожу между ключицами, а губы мои застыли в дюйме от её виска, где пульсировал чип-приёмник, хранящий копию её сознания. Мы замерли в этом чудовищном подобии объятий – палач и орудие, тюремщик и единственный узник, который уже не помнил, каково это – быть человеком.

Ее ладонь, всё ещё в чёрном латексе, скользнула с моей груди вниз. Движение было неспешным, хирургически точным, словно она сканировала изгибы моего тела для последующей каталогизации. А я… застыла, превратившись в идеальный объект для её изысканий. Воздух перестал поступать в легкие, сердце сжалось, ожидая финального, решающего прикосновения…

Она не торопилась. Её пальцы обошли ребра, спустились по плоскому животу и замерли. У самого края – на том чувствительном холмике плоти, что когда-то был центром жизни, а теперь стал просто анатомической деталью. Придатком к механизму разрушения.

Вся вселенная сжалась до этой точки. До давящей теплоты латексной перчатки на самой интимной грани. Не было страсти, не было стыда. Была лишь леденящая ясность. Это был не жест желания, а жест власти. Абсолютной и окончательной. В этом прикосновении был весь наш путь: от пустынь Пироса до грузового дока «Фидеса», от её каюты до одинокого маяка, от чудесного спасения до внутренней гибели. И все её смерти – от первой до семьдесят шестой. В нём была та, прежняя Софи, что могла краснеть от поцелуя, и та, нынешняя, что видела в агонии лишь набор телеметрии. В нём была и я – и жертва, и палач, и уникальный образец, и испорченная машина смерти…

Она не двигалась, пригвождая меня к ложу этим одним, невыносимо неподвижным касанием. В тишине, под аккомпанемент гула механизмов, увозящих на смерть её армию клонов, мы прощались. Не друг с другом. С последними обломками тех, кем мы были когда-то, в другом мире, где любовь ещё можно было спутать с надеждой, а не принять её, как приговор.

И в этой бесконечно растянувшейся секунде я вдруг поняла всё. Мы не целовались на прощание. Мы подписывали акт о взаимном уничтожении. Ее палец на моей коже был печатью. Печатью на договоре, по которому от нас ничего не осталось. Ни любви, ни ненависти – лишь тихий ужас перед тем, во что мы превратили друг друга.

Рука её отстранилась, из моей груди вырвался стон, и я смогла разомкнуть веки.

— Место, где появилась и выросла цивилизация людей, не было твоим родным домом, — с гипнотическим спокойствием говорила София, медленно отступая от меня. — Ты почти не помнила Землю, но всегда знала о ней. Она была где-то далеко, но тем, кто родился в новых мирах, она самим своим существованием внушала уверенность в будущем. В том, что людям будет куда отступить, если однажды доведётся встретить в космосе нечто ужасное. Мы всегда думали, что нам есть куда отойти, но оказались припёрты к стенке. У нас с тобой отняли Землю, и остался только этот форпост. И в эту самую минуту он ждёт, чтобы мы его защитили.