— Это перед выходом из лабиринта ты, впрочем, тоже забудешь…

* * *

… — Начисто? — спросила я, с трудом фокусируя взгляд на лице врача. Голос звучал чужим. Реальность, в которой я находилась, вот-вот должна была исчезнуть. Мир изменится до неузнаваемости.

— Только некоторое время до этого момента, — поспешил сообщить умудрённый сединами врач-амнезиолог – старик лет семидесяти. — Разомкнутый нейрон с долей вероятности может потерять часть своих дендритов, которые порой связаны с клетками даже в другом полушарии, но это маловероятно. И не повсеместно.

— Звучит страшновато, — заметила я.

— То же самое можно сделать гораздо проще – метким ударом в голову, — усмехнулся майор Макаров, блеснув глазами из тени в углу помещения.

— Наш способ намного гуманнее и исключает травму. — Старший корабельный врач, а по совместительству амнезиолог, кажется, не оценил тонкий юмор майора. — По сути это серия слабых электрических разрядов, практически неощутимых. Главное – верно рассчитать силу и применить их к нужным точкам…

Моё опрометчивое согласие на эту затею воодушевляло меня всё меньше. Я уже жалела о том, что не осталась на «Фидесе» и решилась вернуться на Ковчег.

— А что, если я превращусь в овощ? — спросила я.

— Это маловероятно, — повторил старик. — Как правило, моторные и мыслительные навыки не утрачиваются.

— Как правило? — хмыкнула я. — То есть, возможны и исключения?

— Исключений пока не было. Вернее… — Врач несколько замялся и принялся теребить морщинистыми пальцами лацкан халата. — Были на ранних стадиях испытаний, но сейчас такой опасности нет, алгоритм воздействия на мозг многократно доработан. Узловые элементы памяти – те, что пишутся в юном возрасте и во многом формируют личность – не должны пострадать. Просто исчезнут самые верхние слои воспоминаний о событиях и людях, а ваша память будет достроена, сглажена мозгом, который заполнит и зарастит лакуны.

— А я могу принять участие в заполнении? — с надеждой спросила я. — Ну, знаете, убрать лишнее и оставить что-нибудь приятное.

— Здесь примерно как со сном. Если вы не владеете техникой осознанных сновидений и не умеете путешествовать по снам так, как вам вздумается, всё управление на себя возьмёт мозг. И тогда – держитесь крепче.

Доктор решил пошутить, но вышло неловко – всю шутку испортил его виноватый вид. Крякнув, амнезиолог поспешил отвернуться к экрану и притвориться, что внимательно изучает его содержимое.

Ну что ж, совсем скоро мне предстояло забыть всё происходившее вокруг в последние часы и дни, чтобы исключить даже малейшую возможность срыва некоего хитроумного плана. План этот был разработан без моего участия и должен был вывести генерала Крючкова на чистую воду, разоблачив его подлую игру против своих же соратников. И я не должна была знать даже о существовании этого плана.

Ну а дальше-то что будет? Память – это же не архив, из которого можно изъять одну папку. В мозгу всё взаимосвязано, а память непрерывна – одно событие перетекает в другое, звенья цепи крепятся одно к другому. Это паутина, где каждое воспоминание держится на сотне других. Выдерни ад на Пиросе – и что случится с нитями, что ведут к Альберту? К его врачу-перебежчику, этой ключевой фигурой всего плана? Что рухнет вслед за этим?

А дальше? Что ещё я должна буду забыть?

Это за меня должен будет решить неведомый компьютерный алгоритм?

Будто в подтверждение моих слов, рядом со мной замерцал в воздухе полупрозрачный голографический экран, заполненный цифрами, диаграммами и геометрическими фигурами. И сейчас этот экран сосредоточенно изучал человек, которому я доверяла хирургическое вмешательство в свою память.

Было страшно. И страх неизменно вынуждал меня сделать шаг вперёд. Ещё один шаг, хотя я и так уже зашла слишком далеко.

— Давайте не будем тянуть, доктор, — решительно сказала я. — В холодную воду лучше нырять сразу вместо того, чтобы дрожать на берегу.

— Либо грудь в крестах, либо голова в кустах? — улыбнулся амнезиолог. — В таком случае настройтесь на правильный лад.

В морщинистой руке врача лежала невесть откуда взявшаяся полупрозрачная желейная пластинка – точно такой же бледный обмылок в меня едва не затолкали безликие великаны в чёрных душных мундирах целую вечность назад.

— Что это? — настороженно спросила я.

— Деблокатор сенсорно-когнитивных взаимодействий, — пояснил амнезиолог. — Поначалу для того, чтобы растормозить сенсорику, мы использовали камеры депривации. По сути – звукоизолированные ванны с раствором. Это было громоздко и долго. После появления деблокатора процесс растормаживания намного упростился. Одна таблетка – и с пластичным разумом можно делать всё, что угодно.

— Ну что ж… Осторожнее там в моей голове, доктор. Не повредите что-нибудь важное, — напутствовала я и закинула в рот прозрачную пластинку.

Совершенно безвкусная, она таяла во рту, наполняя голову какой-то опустошённостью. Мозг постепенно погружался в воображаемый бассейн, все его участки и зоны одна за другой раскрывались, как цветы; миллиарды нейронов легионами застывали в ступоре, словно каждый из них узрел северное сияние над головой средь бела дня. И когда таблетка растаяла, в голове что-то щёлкнуло. Ощущение было таким, будто все внутренние двери распахнулись настежь. Граница между мозгом и внешним миром истончилась, стала прозрачной. Было пусто, безэхо и странно уязвимо.

— Процедура пройдёт безболезненно, — прогудел врач, вынимая из алюминиевого ящика ворох скомканных проводов. — Но в процессе могут возникать аберрации сознания вплоть до галлюцинаций. Мы ведь, если угодно, вламываемся в святая святых – в гиппокамп, в обитель кратковременной памяти и связующий интерфейс с органами чувств. С корой и её долговременными воспоминаниями проще, но вот гиппокамп… Как отреагирует разум – предсказать невозможно.

Отрешённо, будто со стороны, я наблюдала в небольшом зеркальце напротив, как амнезиолог смазал мои волосы чем-то мокрым и холодным, а затем аккуратно натянул на голову сетку проводов.

— Приступаем.

Он набрал команду на сенсоре, его пальцы замерли в сантиметре от экрана, а сам он уставился на меня с прищуром, будто ожидая чего-то.

— Смотрите в зеркало. — Его голос прозвучал неестественно громко в наступившей тишине. — Так вы будете помнить, кто вы.

— Доктор Градов, вы не боитесь, что они возьмутся и за вас? — спросил Макаров и вдруг напрягся.

— Я всё равно ничего не знаю, — ответил врач и улыбнулся – с таким видом, будто его только что чём-то уличили. — Неведение – блаженство. Я всего лишь выполняю приказ капитана корабля, а он подразумевает амнезоферез и для меня в том числе. Просто в несколько иных объёмах… А вот о вас, майор, не было ни слова. Остаётесь при своих? — Доктор легонько постучал пальцем по виску.

— К моменту входа в атмосферу Ковчега меня уже здесь не будет, — ответил Макаров. — Нам с Фройде предстоит самая ответственная часть.

Краем глаза я видела движение на голографическом экране. Куда-то бежали цифры, неведомым образом отражая работу стирающего устройства. В тишине лазарета врач попеременно смотрел то на меня, то на экран, а майор Макаров изучал что-то на тактическом браслете. Тянулись вязкие секунды…

— Внимание всем, боевая тревога! — зазвенел сразу отовсюду стальной голос – тот голос, что заставлял каждого замереть на месте, будто пойманного с поличным вора, а головы по всему кораблю – инстинктивно задираться вверх, к динамику под потолком.

Макаров замер, тело его как будто мгновенно проанализировало обстановку без единой мысли. Доктор Градов вздрогнул и выронил стилус.

… — Инициирован защитный протокол, — гремел голос. — Экипажам истребителей немедленно занять машины согласно наряду. Операторам орудийных расчётов – первая боеготовность. Основному и вспомогательному экипажу не покидать посты до сигнала отбоя…

— Майор Макаров, что происходит? — напряжённо спросил амнезиолог.

— Сейчас выясним. — Оникс уже стоял возле настенного селектора. — Адмирал Орёл, что у вас?