Насмешливое выражение будто сдуло с лица Марка.

— Червяк решил показать тебе видения из прошлого? И с чего бы это?

— Это ты у меня спрашиваешь? — фыркнула я. — Оно толком ничего не может объяснить, но вот показать умеет, в этом ему не откажешь… Картинка была очень убедительная, совсем живая. И теперь у меня такое чувство, будто что-то плохое должно произойти.

— У тебя всегда такое чувство, — отмахнулся Марк.

— Теперь – по-настоящему. Он сказал: «Это было, и это будет». То, что забрало у меня дом, вернётся. Но я не знаю, что с этим делать.

— И теперь ты вспомнила данную себе клятву?

Я кивнула, глядя в окно.

— И потом было что-то ещё. Какой-то коридор, несущийся сквозь тьму…

— Ты понимаешь, что всё это означает?

— Могу лишь предположить, что он знает наперёд о том, что эта штука появится вновь. И он хочет, чтобы я была готова.

— Загадки, кругом загадки… Кстати, о загадках… — Марк присел на кровати. — А ведь мы так и оставили артефакт в разбитой тачке, словно какой-то мусор.

— И правда, было как-то не до этого, — спохватилась я. — Пойду проверю, не утащили ли его медведи…

Выбравшись в коридор, я направилась в сторону грузового отсека. Из кают-компании слышались голоса стариков. Дядя Ваня жужжал:

… — Горинско-захаровский Мюнхгаузен – это, прежде всего, художник романтическо-модернистского склада! Он создаёт невероятную субъективную реальность! Которая, первоначально шокируя, в конечном счёте становится правдой!

Мэттлок раздраженно возразил:

— О какой правде речь?! Наоборот – показан кризис идеи правды, когда в обществе утверждается убеждённость в том, что поиски правды бесплодны и разрушительны, что сама правда, если она явится миру, непременно обманет ожидания правдоискателей и принесёт больше бед, чем комфортная ложь!

— Кажется, Рональд, я начинаю понимать тебя и твои замалчивания! Комфортная ложь – вот, что ты готов дать нам вместо правды!

— Не нужно инсинуаций – я не собираюсь вам врать! Но будущее – это не прогноз погоды, его нельзя так просто взять и предсказать!..

Голоса позади меня стихли, и я очутилась в грузовом отсеке. В ангаре пятен крови не было – их, очевидно, смыл небольшой робот-уборщик, стоявший сейчас в углу помещения. А в переходном шлюзе всё так и осталось, как было позавчера вечером, когда мы с грохотом влетели сюда на глайдере. Похоже, дядя Ваня оставил уборку шлюза на нашей с Марком совести. Сами нагадили – сами убирайте. Что ж, это было бы справедливо, если бы не опасный манёвр самого деда, в результате которого нас чуть не размазало о корму корабля.

Спорить и препираться желания не было, поэтому я вернулась в грузовой отсек и решила воспользоваться подвесным краном. С жужжанием механизм подкатился к шлюзу по рейлингам, идущим крест-накрест под потолком отделения. Отмотав лебёдку, я кое-как закрепила её на искорёженном корпусе планера и включила минимальную скорость смотки. Со сводящим зубы скрежетом машина поползла по металлическому полу и встала поперёк шлюза. С некоторым трудом мне удалось приподнять её и развернуть вокруг своей оси, и наконец аэрокар свободно повис на тросе.

Оттащив в боковую часть отсека, я спустила его на стоявший тут же стапель и присвистнула. Зрелище было душераздирающим – днище «Шинзенги» было испещрено пулевыми отверстиями, из четырёх двигателей на месте были лишь три, и только один не имел видимых следов повреждений. Машинка хорошо послужила, но, кажется, её жизненный путь подошёл к концу…

Я вскарабкалась на стапель и, приоткрыв дверь, заглянула внутрь салона. Сумка с «Книгой» была на месте. Открыла баул, чтобы проверить его содержимое. Сверху лежала брошенная мною в спешке пластина с четвёртого этажа исследовательского комплекса. Остальные шесть пластинок, будто связанные невидимыми нитями, висели друг от друга в воздухе на расстоянии сантиметра в идеальном параллелизме. По их поверхности плыли появляясь и исчезая, зыбкие тени, похожие на чернильные пятна. Я взяла седьмую, развернула её вертикально, и она тут же, выскользнув из моих пальцев, затянулась меж двух других пластин, которые расступились, уступая ей место в своих рядах. Что за причудливая вещь… И как ею пользоваться?

Я аккуратно поводила пальцами по металлу, но ничего не произошло. Коснулась поверхности. Подержалась за неё с полминуты – ничего. Ну что ж, видимо, эта загадка так и останется неразгаданной… Нужно было найти для артефакта безопасное место, и на этом всё. Пусть обо всём остальном голова болит у заказчика – а мне нужно просто получить гонорар.

Я вернулась в свою каюту, открыла гардероб, сдвинула фальшпанель оружейного отсека и аккуратно положила туда сумку. Пора было собираться на разведку. Я оделась, как следует утеплившись, вытянула из дальнего угла гардероба мотоциклетные перчатки и мотошлем устрашающего вида. Взяла из тумбочки одну из платёжных карт на чужое имя с небольшой суммой на счету.

— Куда-то собралась? — раздался голос Марка с порога каюты.

Привалившись к двери, он лениво почёсывал пузо сквозь бинты.

— Да, надо проветриться, не могу больше сидеть взаперти.

— Это правильно. Если будешь пробегать мимо магазина, захвати мне пива и чипсов, а? Я так соскучился по алкоголю и какой-нибудь жирной холестериновой гадости – сил нет…

Я направилась на выход, намереваясь отпихнуть Марка с дороги, но тот снова ловко увернулся. Бросила вполоборота:

— На дворе утро стоит, какое тебе нафиг пиво? Иди-ка лучше зарядку сделай…

Я не успела дойти до ангара, как навстречу мне выкатил дядя Ваня и с ехидцей в голосе поинтересовался:

— А ты, Лизонька, знаешь, какой сегодня день?

— Нет, деда, — вздохнула я. — Поведай же мне скорее, я просто сгораю от нетерпения…

— Сегодня на Земле тридцать первое декабря. А это значит, что близится новогодняя ночь. Какая новогодняя ночь без шампанского и фейерверков? — Он оглядел меня с ног до головы и продолжил: – А поскольку ты, очевидно, собираешься на прогулку – привези-ка бутылочку игристого! И ещё что-нибудь, чтобы создать праздник. Я в тебя верю!

— Лети не знаю – куда, принеси не знаю – что… Тоже мне, нашли курьера, — проворчала я, исподлобья оглядев обступивших меня Марка и Ваню. — Ладно, что-нибудь поищу. И да, деда, проверь почту, а то я забыла…

Обогнув дядю Ваню, я проследовала в ангар. Здесь, в самом тёмном углу под покрывалом затаился зверь. Он ждал меня последние несколько дней, и наконец дождался.

Я отстегнула крепёжные тросы и откинула тяжёлое покрывало. Гравицикл «Хускварна» блестел воронёно-чёрным, по боку плыли тусклые блики от желтоватого света ламп. Массивный радиатор ощетинился под вилкой, два мощных прожектора и обтекатель блестели отполированным пластиком, в котором можно было разглядеть собственное отражение.

Я взобралась на чудовище, включила зажигание и, убедившись, что аккумулятор полностью заряжен, запустила двигатели. Машина слегка подпрыгнула и повисла в десятке сантиметров над полом. Я подвигала рулём – вперёд, назад, влево, вправо, на себя, от себя… Четыре круглых астат-водородных движка, способные вращаться в трёх плоскостях, поворачивались в такт движениям штурвала и с равномерным свистом выбрасывали из себя синеватый поток заряженных частиц.

Всё в порядке, можно было лететь. Впорхнув в переходный шлюз, я скомандовала:

— Надюша, выпускай меня!

Шлюз жалобно лязгнул и стал медленно поворачиваться, открывая передо мной искрящийся заснеженный склон. Внутрь «Виатора» тут же понесло позёмку, задул холодный ветер, ощупывая и облизывая новое для себя место. Я аккуратно потянула акселератор, и гравицикл медленно выплыл наружу.

Убедившись, что шлюз закрылся, я направила машину вниз, к озеру. Гравицикл понёсся над самой поверхностью, шумно разбрасывая в стороны каскады весёлых брызг. На другой стороне озерца у самого берега я дёрнула штурвал на себя, и «Хускварна» взмыла в ясное безоблачное небо. Вокруг меня задорно свистел ветер, наивно полагая, что завладел мною и моей жизнью…